Господь Иисус Христос, основав церковь, как видимое орудие для освящения человека, даровал ей особенные, видимые посредства, через которые сообщается лично и непосредственно {стр. 128} каждому верующему благодать Божия, усвояющая спасение Христово. Это суть особые священнодействия, числом семь, называемые таинствами.

I. Слово «таинство» (μυστήριον, от μύω — закрываю глаза, сжимаю рот) обозначает идею таинственного, сокровенного, недоступного другим. В св. Писании это слово встречается часто, но употребляется не для обозначения священнодействий, называемых таинствами, а в других смыслах, напр., для обозначения тайн царства небесного (Мф 13, 11), тайн веры (1 Тим 3, 9; 1 Кор 13, 2); тайны боговоплощения (1 Тим 3, 16), тайны искупления (Кол 1, 26; Еф 3, 9) и др. Но в церкви христианской с первых веков христианства (со времен Климента Ал. и Оригена) оно стало входить в употребление (а на западе со времен Тертуллиана — sacramentum) и для обозначения таинств в собственном смысле. Православной церковью под именем таинств разумеются такие священнодействия, Самим И. Христом для спасения верующих установленные и законной иерархией совершаемые, которые в видимом знаке заключают и под видимым знаком сообщают невидимую благодать Божию, и притом так, что в каждом таинстве низводятся на верующих известные, определенные дары благодати (Прав. исп. 99; Кат. 10 чл.; Посл. вост. патр. 15). Существо таинств, таким образом, состоит в том, что благодать Божия в них так соединена с внешним знаком или видимой стороной, что дары благодати подаются посредством видимой стороны или видимого образа, а не непосредственно Богом при принятии или по принятии этого знака. Такая нераздельность внешнего и видимого священнодействия с благодатной силой Божией для нас совершенно непостижима. Наименование этих священнодействий таинствами, следовательно, вполне соответствует их непостижимому существу.

Такое же понятие ο существе таинств содержит и церковь р.-католическая. Но в отделившихся от нее протестантских обществах подверглось искажению и даже отрицанию общецерковное учение ο существе таинств. Реформаторы XVI в. решительно восстали против учения ο том, что в таинствах не{стр. 129}обходимо сообщается благодать под видимым знаком. Такое представление ο таинствах не мирилось с основным учением протестантства об оправдывающей вере, по силе и вследствие которой необходимо даруется человеку спасающая благодать непосредственным действием Божиим на душу человека. Следуя началу оправдывающей веры, оно поставило восприятие благодати через таинства в совершенную зависимость от внутреннего настроения лиц, принимающих таинство, или даже вовсе отвергло значение таинств, как проводников благодати. Проводится такое воззрение, хотя не в одинаково крайнем виде, в главнейших формах протестантства — лютеранстве и реформатстве.

Первые представители реформации — Лютер и Меланхтон — и в самом начале своей реформаторской деятельности, отвергнув значение таинств, как орудий благодати (ex opere operato), утверждали, что таинства суть только напоминания (μνημόσυνα) ο нашем благодатном состоянии, видимые печати (σφραγίδες) нашего пребывания в церкви Христовой, знаки (signa) нашего общения со Христом, назначенные для укрепления и воспитания нашей веры, но не содержащие в себе благодати оправдания (Conf. aug. I, 13). Благодать даруется человеку не через таинства, а через веру и под условием веры, непосредственным действием Божиим на душу человека. «Не таинство, а вера в таинстве оправдывает» — было одним из первых положений Лютера. Такое понимание таинств приводило современников реформации к тому, что таинства вовсе не нужны, что можно спастись и без них, — только была бы вера. Это вынудило виновников реформации видоизменить свое первоначальное воззрение на таинства. Они стали защищать неразрывную связь их с благодатью. Это последнее воззрение на таинства вошло и во все символические книги лютеранства. Сущность его состоит в следующем. Таинство не есть простой, бессодержательный знак; оно само по себе свято и содержит освящающую силу независимо от душевного расположения приемлющего его. Такое значение оно приобретает вследствие своей связи со словом Божиим, которое, в виде божественной заповеди совершать то или другое таинство, присоединяется в таинстве к видимому знаку и за{стр. 130}ключает в себе обетование благодати (обещание прощения грехов). Это слово, утверждал Лютер, есть самая важная часть таинств, ибо оно есть главное орудие благодати. Потому-то, что оно всегда соединяется с таинствами, — и таинства постоянно приносят нам благодать, являются ее орудиями, или иначе — заключают сами в себе и по себе (объективно) освящающую благодатную силу. Но так как свою благодатную силу таинства получают от слова, то они не сообщают каких-либо особенных благодатных даров по сравнению со словом, но сообщают то же самое прощение грехов, какое получается и через слово (Бол. кат. IV. 52–53). Очевидно, что и видоизмененное лютеранское воззрение на таинства осталось не менее далеким от учения церковного, чем и первоначальное. Ибо если слово и независимо от таинств — такой же проводник и таких же даров благодати, как и в таинствах, то таинства не суть необходимые средства освящения человека. Сами по себе, независимо от слова, они и не имеют значения. Если и есть какое преимущество их пред словом, то оно, по мысли Лютера, состоит в том, что в них прощение грехов предлагается не всем вообще, как в слове, но каждому отдельно. Следовательно, принятие таинств каждым человеком важно потому, что укрепляет веру человека в собственное спасение, в получение им именно благодати оправдания. Вот и все преимущество таинств перед словом. Но в ком нет достаточной личной веры, для того таинство, действительное само по себе, вследствие соединенного с ним слова, остается простым внешним знаком, не сообщающим благодати. Таким образом, и при видоизмененном воззрении на таинства все дело спасения и оправдания человека по-прежнему приурочивается единственно к его личной вере.

Подобных же воззрений на таинства держится и реформатство, но только реформатское учение ο таинствах устойчивее лютеранского и более последовательно. Так, Цвингли отказывается признать за таинствами значение даже средств укрепления нашей веры. В таком воззрении, по его мнению, еще слишком много усвояется таинствам самим по себе в ущерб для веры. Если таинства имеют значение восполнителя слабой веры, {стр. 131} то нельзя говорить, что человека спасает только вера, — но вера и таинства. Он утверждает, что таинства суть не более, как только условные знаки союза людей между собой. Принимая таинства, человек тем самым дает внешнее свидетельство своей твердой христианской веры и вместе убеждает в бытии в нем этой веры целое христианское церковное общество. Кальвин готов был усвоять таинствам значение проводников благодати, однако лишь для тех, кто от века предопределен ко спасению. Но кроме предопределенных ко спасению есть еще люди, лишенные спасения, и эти последние, будучи исключены из участия в божественной благодати, не могут быть в то же время лишены участия во внешних таинствах. Отсюда, — если, бы благодать была неразрывно связана с совершением таинства и действовала на каждого приступающего к нему, в таком случае легко могло бы случиться, что непредопределенный, так сказать, против воли Божией восхитил бы божественную благодать. Ввиду этого Кальвин по необходимости должен был отделить действия благодати от таинств. Он утверждал, что для тех, кто не принадлежит к числу предопределенных, «крещение, напр., есть только внешнее омовение без всякого внутреннего благодатного воздействия». В символических книгах реформатства говорится, что таинства суть знаки и печати (signa et sigilla) благодати Божией ο Христе, установленные свыше для назнаменования и напечатления ее в совести избранных Божиих и для взаимного засвидетельствования ими своей веры, благочестия и повиновения Богу (Heid. kat. qu. 65–69; Genev. cat. De sacram.; Helv. I, 19–23 et cet.).