– Якорная вахта, – пробормотал Буш. – Два матроса и штурманский помощник.

Он говорил, не шевеля губами, как проказливый школьник, чтоб случайный наблюдатель не разглядел по мимике, что слова не французские.

– Остальные прохлаждаются на берегу, – продолжил Буш.

Хорнблауэр стоял на пристани, ветер свистел в ушах, солдаты, матросы и гражданские проходили мимо, поодаль шумно шла разгрузка американских кораблей. Они с Бушем думали об одном и том же. Буш знал, что Хорнблауэра подмывает увести «Аэндорскую волшебницу» и вернуться на ней в Англию – Буш никогда не додумался бы до этого сам. Он, прослужив с Хорнблауэром много лет, готов был ловить на лету его мысли, сколь угодно фантастические.

Фантастические, иначе не скажешь. Большими тендерами управляет команда в пятьдесят человек, тали и тросы на них устроены соответственно. Трое – из них один калека – не смогут даже поставить большой марсель, хотя вести такой корабль под парусами в хорошую погоду, вероятно, смогли бы. Эта возможность и навела Хорнблауэра на мысль. Однако, с другой стороны, между ними и морем коварное устье Луары. Опасаясь англичан, французы убрали все навигационные знаки и буи. Без лоцмана им не миновать растянувшиеся на тридцать пять километров песчаные отмели, а выход из устья сторожат батареи Пембефа и Сен-Назера. Вывести тендер в море невозможно, и думать об этом – только себя тешить.

Хорнблауэр повернулся, подошел к американскому судну и стал с интересом наблюдать, как несчастные каторжники, шатаясь, бредут по сходням с мешками на спине. Смотреть на них было больно, на командовавшего ими сержанта – мерзко. Вот где может вспыхнуть мятеж против Бонапарта, которого ждут не дождутся в Англии. Нужен только решительный вожак – об этом стоит доложить правительству, как только они вернутся домой. В порт с приливом входило еще одно судно, под развернутыми круто к ветру, черными против солнца парусами и звездно-полосатым флагом. Опять американец. Хорнблауэр испытал бессильную досаду, памятную ему по годам службы у Пелью. Что толку брать берег в блокаду, переносить тяготы и лишения, если нейтральным судам не запретишь беспрепятственно сновать туда-сюда? Пшеница, которую они везут, официально не считается контрабандой, но Бонапарту нужна ничуть не меньше пеньки, смолы и прочих запрещенных к ввозу товаров – чем больше пшеницы он закупит, тем больше солдат сможет прокормить. Хорнблауэр почувствовал, что его увлекает к вечному спору: на чью сторону, английскую или французскую, встанет Америка, когда ей прискучит унизительный нейтралитет: она уже повоевала с Францией, и в ее интересах устранить имперский деспотизм, с другой стороны, очень уж велик соблазн прищемить хвост британскому льву.

Новый корабль довольно ловко подошел к пристани и, обстенив марсели, погасил скорость. Перлини заскрипели на швартовых тумбах. Хорнблауэр, стоя бок о бок с Бушем и Брауном, рассеянно наблюдал. С корабля на пристань перекинули сходни, и на них вышел плотный человечек в штатском. У него было круглое розовое лицо и смешные, загнутые вверх усы. По тому, как они с капитаном пожимали друг другу руки, по обрывочным фразам, которыми они обменялись, Хорнблауэр угадал лоцмана.

Лоцман! В ту же секунду в голове у Хорнблауэра закипела работа. Меньше чем через час стемнеет, луна в первой четверти – он уже видел прозрачный серп высоко над садящимся солнцем. Ясная ночь, близкий отлив, ветер слабый, южный и чуть-чуть восточный. Лоцман – в двух шагах, команда тоже. Тут Хорнблауэр заколебался. План граничит с безумием, нет, просто безумен. Это опрометчивость. Он вновь прокрутил в голове всю схему, но волна бесшабашности уже увлекала его. Вернулась забытая с детства радость, когда отбросишь осторожность ко всем чертям. За те секунды, что лоцман спускался по сходням и шел к нему, Хорнблауэр решился. Незаметно тронув локтями спутников, он шагнул вперед и обратился к толстенькому французу, который уже собирался пройти мимо.

– Мсье, – сказал он. – У меня к вам несколько вопросов. Не будете ли вы так любезны проследовать со мной на мое судно?

Лоцман заметил мундир, звезду Почетного Легиона на груди, уверенную повадку.

– Да, конечно, – сказал он. На совести его, конечно, были грешки против континентальный блокады, но исключительно мелкие. Он повернулся и затрусил за Хорнблауэром.

– Если не ошибаюсь, полковник, вы у нас недавно?

– Меня вчера перевели сюда из Амстердама, – коротко отвечал Хорнблауэр.

Браун шагал по другую руку от лоцмана; Буш держался в арьергарде, мужественно стараясь не отставать, его деревяшка выстукивала по мостовой. Они дошли до «Аэндорской волшебницы» и по сходням поднялись на палубу, офицер с любопытством поднял на них глаза. Но он знал лоцмана и знал таможенную форму.

– Мне надо посмотреть у вас карту, – сказал Хорнблауэр. – Вы не проводите нас в каюту?

Офицер ничего не заподозрил. Он велел матросам работать дальше, а сам повел гостей по короткому трапу в кормовую каюту. Он вошел, Хорнблауэр вежливо пропустил лоцмана вперед. Каюта была маленькая, но поместительная. Хорнблауэр остановился в дверях и вытащил пистолеты.

– Одно слово, – произнес он, скаля от волнения зубы, – и я вас убью.

Они стояли и смотрели на него. Лоцман открыл было рот – так неистребима была в нем потребность говорить.

– Молчать! – рявкнул Хорнблауэр. Он прошел вперед, освобождая Брауну и Бушу место войти.

– Свяжите их, – приказал он. В ход пошли пояса, носовые и шейные платки, вскоре оба француза лежали на полу связанные, с кляпами во рту.

– Запихните их под стол, – сказал Хорнблауэр. – Ну, приготовьтесь, сейчас я приведу матросов.

Он выбежал на палубу.

– Эй, вы, – крикнул он. – Мне надо вас кое о чем спросить. Спускайтесь.

Оставив работу, они покорно пошли за ним в каюту, где два пистолета живо заткнули им глотки. Браун приволок с палубы изрядный запас веревок, так что вскоре оба матроса были связаны, а лоцман и штурманский помощник – принайтовлены надежнее прежнего. Теперь Буш и Браун – оба с начала операции не произнесли ни слова – посмотрели на Хорнблауэра в ожидании приказов.