Когда я возвратился к себе, жена обжаривала на огне ребра и варила олений язык. Илюпэли лежала завернутая в свежий кусок оленьей шкуры, и как хорошо было слышать ее повизгивание от боли в сытом животе. Всю ту ночь мы провели за едой, и к следующему утру от быка не осталось ничего даже для воронов и лисиц. Кости искрошили и выварили из них костный жир, череп раскрыли и дочиста выскребли, и даже копыта пошли на похлебку. Сила оленя передалась людям, и они были готовы вернуться в свои родные места.

Когда на следующий день я пришел в отцовскую палатку, моя мачеха уже могла вставать. Я велел ей вместе с ребенком перейти жить в мою палатку, а потом сказал:

— Сын повсюду ходит, но нигде не видит своего отца.

— И-и-и, — ответила она, — он не стал есть муку, которую ты принес. Он отдал ее мне и ребенку. А потом ушел навстречу Уводящему по Снегу.

Немного времени спустя я рассказал Охото о голосе, который слышал. Никто, кроме меня, его не слышал, и ни один человек в стойбище не знал, что олень был поблизости. Вместе с Охото мы пошли по следу, который оставил отец, когда он, спотыкаясь, шел к реке, а затем полз по льду на север. След его исчез в излучине, где течение сделало промоину, и рядом мы нашли следы оленя. Мы шли по этим следам, пока они не повернули назад к стоянке и не подвели наконец к месту, где я убил большого оленя. Мы ничего не сказали друг другу, но оба теперь знали, чей голос я слышал.

Осенью моя жена родит еще одного ребенка, и тогда имя того, кто вышел навстречу Уводящему по Снегу ради продолжения жизни, наверняка снова будет звучать у реки Людей.