Чем ближе к Москве, тем больше наполнялся наш вагон собаками и их проводниками. Многие города, края и республики посылали своих представителей на Всесоюзную выставку. В двух смежных купе ехали мы, делегаты далекого Урала.

Две лайки, Грозный и Тайга, разморившись от жары, лежали под сиденьями, как две мохнатые меховые рукавицы. Овчарки Рекс-чепрачный и Джери-черная недовольно жались по углам. Мой Джери, растянувшись на полу, в полудремоте прислушивался к перестуку колес. За всю дорогу он ни разу не подал голоса, часами сидел или лежал неподвижно, не спуская глаз – когда не спал – со своего хозяина, как бы спрашивая: «Когда окончится эта тряска? Пора бы уж выходить!» Он оживлялся только на остановках, когда я выводил его из вагона; весело резвился около меня, но стоило скомандовать: «Домой!» – и Джери послушно бежал к вагону.

Неподалеку от Москвы в поезд сели кавказские овчарки. Загорелые, седоусые чабаны, бренча цепями, осторожно проводили их по узкому проходу. С их появлением словно сама суровая и прекрасная природа гор вошла в вагон. Вспомнилась поездка Шестакова, его «вояж» с сорока закупленными собаками. Но была разница между теми овчарками и этими. Наши кавказские овчарки использовались как караульные собаки, эти – как пастушьи. Их широкие челюсти были упрятаны в глухие намордники из толстой кожи, на шеях из-под длинной густой шерсти выглядывали железные ошейники с острыми вершковыми шипами – против волков. Все поведение собак свидетельствовало о дикости и непривычке находиться среди людей. Тем не менее эти страшные звери были так же послушны в руках своих вожатых, как и наши городские «культурные» собаки.

Мы познакомились с чабанами, разговорились. И здесь, в поезде, я услышал взволновавшую меня историю одной собачьей жизни. Седовласый чабан с осанкой истинного горца, поглаживая своего могучего пса, рассказал нам о Топуше – победителе волков[10] . Передаю ее так, как она запомнилась мне, как рисуется воображению.

Старый чабан Ибрагим не зря уважал и ценил серо-пепельную собаку Тебу. Всю свою долгую жизнь Ибрагим провел в горах, на пастбищах, охраняя отары овец, и ему лучше, чем кому-либо, было известно, что значит для пастуха хорошая собака овчарка.

А Теба была хорошей пастушьей собакой. Она была в расцвете сил, когда стая обезумевших от голода волков напала на жилище ее хозяина. Они окружили загон, в котором жались испуганные овцы, и старались проникнуть через ветхую, сложенную из камней загородку.

В углу загона, беспомощно тычась слепыми мордочками в брюхо матери, пищали шесть новорожденных щенков. Волки рвались в слабо защищенное помещение овчарни; их горячее дыхание уже долетало сквозь щели загородки… И Теба одна вышла защищать загон. Ее нападение было дерзким и неожиданным, но силы – слишком неравны, и, пока Ибрагим заряжал свое старинное кремневое ружье, волки успели оттащить Тебу и разорвать ее. Когда старый чабан разогнал их оглушительными выстрелами своего самопала, от Тебы уже ничего не осталось. Волки сожрали ее.

А тем временем испуганные овцы истоптали в загоне малышей Тебы. Каким-то чудом уцелел лишь один, самый маленький и слабый.

Ибрагим выходил щенка. Он выкормил его овечьим молоком и бараньим жиром. Через год слабый щенок превратился в огромную, могучую собаку.

От матери Топуш – так назвали щенка – унаследовал смелость и ненависть к серым разбойникам, в постоянной жестокой борьбе с которыми проходит вся жизнь пастушьих собак. В своре, охранявшей отару Ибрагима, он скоро сделался вожаком.

С волком Топуш любил встречаться один на один. И не сносить зверю головы, если случай свел его с Топушем. Полтора-два километра смертного пробега, во время которого неизменно проявлялось превосходство овчарки в скорости бега и выносливости, и волк падал задушенный крепкими челюстями собаки. К трем годам за Топушем числилось двадцать задушенных хищников.

Природа дала Топушу громадный рост и редкую силу, а его кости своей крепостью могли поспорить с железом.

Как-то раз, еще будучи полуторагодовалым щенком, он валялся среди дороги. Старик чеченец ехал с возом. Топуш поленился поднять голову, слыша знакомое поскрипывание арбы, а возница не рассмотрел, что на дороге лежит собака. И тяжелое колесо повозки проехало по брюху овчарки.

Только когда подскочил воз, старик увидел, что задавил собаку. Испуганно размахивая руками и бранясь, он соскочил на землю и бросился к овчарке. Но Топуш как ни в чем не бывало поднялся, отряхнулся от пыли, чихнул и лениво побрел в сторону.[11]

Самое тяжелое время для пастухов начиналось весной, когда овцы приносят потомство. Почувствовав приближение родов, овца старается отбиться от отары, прячется за камни, чтобы там дать жизнь паре крохотных ягнят. Топуш хорошо знал эту повадку овец и всегда внимательно следил за ними.

Был обычный весенний день. Одна из овец тревожно заблеяла, отделилась от остальных и скрылась за пригорком. Топуш немедленно метнулся за нею. Овца припала к земле меж камней. Овчарка, как изваяние, застыла на камне в нескольких метрах от нее. Прошло немного времени – и робкий звук раздался в воздухе: новое существо заявляло о своем появлении нежным блеянием. Вскоре появилось и второе. Овца ласково вылизывала новорожденных. Пошатываясь, они поднялись на тоненькие, как прутики, ножки и принялись неумело тыкаться мордочками в брюхо матери.

А овчарка все сидела на камне. Время от времени озираясь по сторонам, она чутко настораживалась и ловила носом запахи, которые приносил ветер долины. Не донесется ли с этим ветром запах волка? Овчарка могла узнать о приближении врага задолго до его появления.

Подождав, пока ягнята обсохнут, овца тронулась обратно к отаре. Но детишки были еще так слабы, что еле передвигали ножками, часто спотыкались, падали на колени. Приходилось останавливаться и пережидать, пока они вновь соберутся с силенками.

Овчарка следовала позади. Изредка она поддевала заднего ягненка носом под брюхо и перебрасывала его на несколько шагов вперед. Вот наконец и отара. Чабан спешит встретить новорожденных и их мать.