- Чтобы не ляпнуть какой-нибудь глупости. Я ведь знаю, что ты там был.

Мне показалось, будто бы он разговаривал с Беатриче, только Маркусу и не нужно было с кем-то говорить, чтобы узнать правду.

- На твоих сабо до сих пор красная пыль из Монтана Росса, к колету прицепились ягоды боярышника, из-за того, что ты продирался сквозь заросли. Но не бойся, я тебя не выдам. Впрочем, знаю я их эти невинные забавы. И даже знаю, как станут описывать их на пытках.

- Рывком он сорвал покрывало на мольберте. Я замер: там был изображен знакомый античный круг, пруд; изогнувшиеся в танце обнаженные женщины. Некоторые из них били поклоны громадбному дьяволу на козлиных ногах с мордой то ли змеи, то ли насекомого; а над развалинами вздымались десятки созданий, настолько страшных, что я окаменел, видя их.

- Ты видел все это, учитель?

- Выдумал, - рассмеялся тот. – Но на пытках нечто подобное выдумает даже человек, човершенено лишенный фантазии.

Падре Филиппо появился только к ужину. Усталый, он едва лишь меня заметил. Только за супом гневно рявкнул:

- Ты меня ужасно подвел, Альфредо. Его Преосвященство спрашивал о тебе, а ты…

- Мы с молодым графом заблудились во время охоты.

- И на что же вы охотились в эту пору, потому что, насколько мне известно… - перебил он меня. Но не закончил, так раздались громкие удары в дверь. И тут же мы услышали отчаянный женский крик:

- О Господи! Да пропустите же меня к моему священнику!

Иезуит вздрогнул. Точно так же, как и я, он узнал голос Ариадны Пацци. Священник нервно сглотнул слюну и обратился к Массимо:

- Откройте, капитан.

Женщина вскочила в вестибюль, словно перепуганная куропатка. Одежда и волосы женщины были в беспорядке. На пухлых щеках были видны следы слез. Она сразу же упала на колени перед священником и завела:

- Спасите меня, падре. Они уже чуть было меня не схватили, но я сбежала. Они повсюду разыскивают Аурелию… Мою кухарку… Только я ни о чем не знаю, клянусь. Я сама была в городе, а шабаш состоялся в моем имении. И теперь меня подвергнут пыткам, О Боже, Боже…

- Успокойся, женщина. – Никогда еще я не слышал, чтобы голос моего "отца-отца" звучал столь бесстрастно. – Если ты невиновна, как говоришь, в что я горячо верю, с тобой ничего не случится. Давай пройдем в соседнее помещение, ты откроешь мне сердце…

И они вышли.

- Дура-баба, вместо того, чтобы приходить сюда, ей следовало бы бежать из города, - прокомментировал случившееся Бенедетто. – Помню, что лет десять назад случилось в Аквилее. А ведь там нашли всего одну ведьму, а не целое стадо.

Какое-то время все молча ели. У меня аппетита не было.

- Альфредо! – Из-за двери часовни показалась голова дона Филиппо. – Если перед тем он был бледен, то теперь его лицо налилось багрянцем. – Побеги к брату Джузеппе и попроси незамедлительно прибыть сюда, еще сообщи капитану Барццуоли, что у меня имеется свидетель, готовый дать показания. – Видя мою нерешительность, он прибавил: - Я должен сделать все, чтобы спасти бессмертную душу этой женщины.

Несмотря на позднее время, толкучка перед церковью Санта Мария дель Фрари была немилосердной. Хотя, судя по человеческим лицам, в них напрасно было искать милосердия – наоборот, была заметно некое рвение, за которым скрывался страх. Здесь молились, а точнее – перемалывали молитвы в ожидании очередного указания монаха из Пьедимонте. Когда я прибыл туда, он как раз вышел на ступени церкви. И тут же сорвался вопль, словно дуновение вихря в ветвях перед бурей, и он же мгновенно замер, когда frater выбросил руки вверх, застыв с прикрытыми, словно в трансе, глазами. А толпа, словно послушный дирижеру оркестр, замолкла и замерла в ожидании.

- Братья. Вспомните слова: И вошел змей похабный в город наш, и отложил свои отравленные яйца. А из каждого нарождается тысяча новых змей, что оплетут нас, ведя к проклятию вечному. Ибо велика предательская сила сатаны. Только позор слугам его, а мир – правоверным и набожным. Только помните, милейшие мои, сегодня овцам стоило бы завести рога, а ангелам – меч. Необходимо выжечь каленым железом, вырубить святым мечом все больное, дьявольское, гадкое.

Он заставил, чтобы слова его повисли в воздухе, а отовсюду раздавались крики восторга, словно горячий воздух из кузнечных мехов. Слушатели казались единым телом и единой мыслью, хотя то и была мысль, порождающая ужас. Я подошел к фра Джузеппе после того, как тот закончил речь и, обессиленный, оперся на балюстраду, как будто вот-вот собирался упасть. Монах казался полумертвым. Но, почувствовав, что я приближаюсь, он открыл свои пылающие глаза, а пара монашков образовала перед ним живую стену. Джузеппе отодвинул их.

- Я знаю тебя, сын мой, с чем ты приходишь?

Я шепнул ему, что падре Филиппо ожидает его, поскольку нашел важного свидетеля. Монах оживился, как будто бы вся усталость куда-то испарилась, и пообещал, что скоро придет. Естественно, с капитаном Барццуоли.

- Ты же, сын мой, возвращайся к падре Филиппо и передай, что я мигом.

Мне ужасно не нравилось, что он называет меня сыном, так что только притворился, будто бы целую его бледную, скользкую ладонь, и вернулся в Мавританский закоулок. В часовне рядом с вестибюлем я застал синьору Пацци. Женщина была уже гораздо более спокойной; она стояла на коленях, положив голову на Библию, а услыхав меня, повернула голову и шепнула:

- Этот святой человек отпустил мне все грехи, несмотря на то, что их у меня было много.

Я хотел было что-то ей сказать, но тут отец Браккони вышел из алькова, служащего ризницей, неся небольшую коробочку для святых даров, с которыми он привык ходить к больным и умирающим. Давно я не видал его в таком возбуждении. Он вынул облатку, поднял ее и со словами "Се тело Христово" вложил ее в рот Ариадны Пацци.

Когда он завершил молитву, я сообщил, что просьбу его выполнил.

- Благодарю, сын мой, - коротко ответил патер, а потом угостил вдову вином, не переставая успокаивать ее теплыми словами:

- Помни, если признаешь правду, ничего плохого с тобой не случится, наоборот, огромную награду получишь на небе; но ты должна поступать строго по моим указаниям, ничего не скрывая.

Вскоре пришли capitano и брат Джузеппе. Падре Браккони приветствовал с надлежащим уважением, после чего указал на донну Пацци:

- Вот, несчастная вдова, невольная очевидица дьявольских шабашей, языческих мистерий и других злодеяний. И она готова добровольно дать показания.

- Благодарим вас, отче, - заметил на это Барцуолли. – Сейчас мы заберем ее в Palazzo…

- Останьтесь на минутку. Как consigliere Совета я считаю, что эта женщина сейчас обязана дать предварительные показания.

- А это зачем?... – удивился capitano.

- Боюсь, что если мы не поспешим, сатана со своими поклонниками могут пожелать помешать ей дать показания. И подозреваю я, что в городе имеется множество не раскрытых еще слуг дьявольских, даже среди стражи.

- Ну да, лишний допрос не помешает, - согласился брат Джузеппе. – Хотя, надеюсь, что сатанинская сила не способна проникнуть вовнутрь Дворца Правосудия…

И как же он ошибался. Признания донны Пацци, сделанные в Высоком Доме, имели первоочередное значение для того, чтобы начать все процессы. Впоследствии я слышал их содержание, зачитанные в ходе Большого Процесса. Несчастная женщина описывала преступления Аурелии, которая, якобы, подвергла ее воздействию сатанинской силы, лишая ее сил и склоняя к послушанию. Она рассказывала про чары, осуществляемые Братством Сатаны – призываемых карах небесных, сглазах и болячках. Она рассказывала, что одни почитатели зла в виде ликантропов, то есть, принимая внешность волков, шастают по округе, разыскивая невинные существа, дабы возложить кровавую жертву на алтаре из женского тела. Довольно часто жертвой были детки, зачатые в грехе, но простыми людьми в воде крещенных, ибо известно всем, что жертва из невинных младенцев более всего радует князя тьмы. Полностью пропуская сексуальный характер собраний, она говорила про Вальпургиеву ночь как о величайшем жертвоприношении всей Розеттины дьяволу. Весьма живописно описывала она женщин, танцующих вокруг Великого козла, который спаривался с ними самыми разнообразными способами, обильно орошая их своим неисчерпаемым семенем, как всем ведомо, холодным будто лед…

Ну совершенно как на картине Маркуса ван Тарна.

В этом месте в протоколе стояло, что фра Джузеппе прервал допрашиваемую и спросил, как может она столь подробно описывать церемонию, в которой сама она участия не принимала. Донна Пацци поначалу глянула на отца Филиппо, а когда тот кивнул, заявила, что злое могущество Аурелии столь велико, что держит ее саму в послушании даже на расстоянии, позволяя ей видеть картины из весьма отдаленных мест… Рассказ вдовы занял почти что час времени. Лично мне он показался весьма похожим на описания из Liber demonicum, книги из библиотеки моего отца, читаемой чаще всего, поскольку дон Браккони исключительно охотно рекомендовал ее своим ученикам. В показаниях синьоры Пацци, понятное дело, не было ни слова о двузначных отношениях, соединявших вдову лично с ее исповедником.

Потом госпожу Пацци отвели в подвалы Дворца Справедливости, не делая ей никакого зла, наоборот, защищая от агрессивных нападок толпы. Вдова, явно от усталости и возбуждения, сильно тряслась, и на ее лице выступили синие пятна.

Утром охранник обнаружил ее в камере мертвой. Тело женщины опухло и почернело.

- Вот вам и доказательство того, что у сатаны длинные руки, а коварство его бывает небывалым, - прокомментировал это кардинал Галеани, прибыв к нам в дом на завтрак. Для инквизитора он странным образом был смущен ситуацией, в которой ему довелось допрашивать, в основном, собственных сторонников.