— Слушаю, господин майор!

— За недостойное солдата поведение егерь Куусисто наказывается двадцатикилометровым маршем с винтовкой и в полном снаряжении!

— Есть, господин майор!

— Егерь Куусисто, можете идти!

Куусисто вышел из канцелярии, пошатываясь как пьяный. Вышел в коридор казармы и остановился. Там стояла группа солдат, и среди них Саломэки. Губы Куусисто задрожали, и он чуть не разрыдался.

Саломэки уехал в отпуск, хотя никто во взводе не хотел этому верит. Он получил у каптера почти новый комплект обмундирования и огромные разношенные сапоги, потому что другие не налезали на его стертые ноги. Ниеминен был мрачен. Он невольно завидовал товарищу, который мог хоть на миг вырваться отсюда. Когда наступит его черед? Только в феврале. Тогда-то, наверно, должны отпустить на побывку, ведь у него родится ребенок.

— По-настоящему этот отпуск следовало дать Хейно, — сказал он почти что серьезно. — Ведь это он заставил тебя маршировать, когда ты хотел попроситься в машину.

Саломэки рассмеялся, несмотря на боль в ногах.

Берегись, берегись высказывать вслух такие мысли. Может Куусисто услышать и опять побежит доносить… Но майор-то наш оказался честным парнем! Заставил проклятого лахтаря двадцать километров топать. Будет знать, как ябедничать. Потом он еще и от меня получит в морду. Саломзки проводили всей гурьбой до главного выхода. Он с трудом доковылял до середины двора и оттуда еще помахал им рукой.

— Эй, парни! Угадайте-ка, что ваш друг Саломэки будет делать нынче ночью? Лийсуука и не представляет, какая радость ей приготовлена!

Провожающие грустно смотрели ему вслед, пока Саломэки не скрылся за воротами.

— Вот повезло босяку, — вздохнул кто-то.

— И не говори!

Они вернулись в казарму, досадуя на то, что им не «повезло».

С полудня начались допросы относительно побега Хейно. Допросы вел сам майор Вуорела. В конце концов он страшно напустился на младшего сержанта Пуллинена:

— Вы оскорбляли чувства солдат, вторгаясь даже в их интимный мир! Какое безобразие!

Все во взводе говорили об этом настолько единодушно, что сомневаться в правдивости их показаний не приходилось. Но, может, Вуорела не рассердился бы так сильно, не будь эта история упреком ему самому: оказывается, он вовсе не такой глубокий знаток людей, каким себя считал. Но майор не желал сознаваться в этом.

— Я всегда говорил, что воспитатель солдат обязан иметь психологическое чутье и уважать в своих подчиненных чувство справедливости. А вы! Вы потеряли уважение солдат! То главное, что сплачивает всю армию в единое целое! У нас впереди, возможно, очень тяжелые времена. Чего вы ждете в таком случае от этих егерей? Они возненавидели вас, а в вашем лице и всех своих начальников. Можете идти, младший сержант.

На следующий день Пуллинена в казармах уже не было. Кто-то слышал, что его будто бы отправили, на фронт. Позднее это подтвердилось. Таким поступком майор Вуорела, по-видимому, надеялся поднять свой авторитет среди солдат. И он не ошибся. Второй взвод был просто в восторге: «Вот это правильный мужик!»

На другое утро роты строем повели в гарнизонный госпиталь для врачебного осмотра. Солдат Нисула умер на марше от разрыва сердца. Такое не должно было повториться. Проходили медосмотр повзводно. Оттуда шли с вытаращенными глазами. — Ну и чертовщина! Они и тут муштруют. Заставили приседать и скакать на корточках.

Их испытывали с нагрузкой для того, чтобы обнаружить возможные пороки сердца. Но ребята этого, конечно, не понимали и были в высшей степени возмущены. Ведь раньше ничего подобного на медосмотрах не бывало. На призывном пункте лишь наскоро выслушивали легкие и сердце да спрашивали, не болен ли чем. И редко кто жаловался. Казалось чуть ли не позором, если на призыве «забракуют». Такой же осмотр им устроили потом, по прибытии в учебный центр. И с теми же тощими результатами. Ведь поначалу никто из них еще не знал, что за место этот учебный центр. Только потом начались жалобы и «болезни», но было уже поздно, поскольку врачи в каждом видели симулянта. Теперь же провели основательное обследование, и его результаты оказались поразительными. У этих «здоровых телом и духом» молодых парней нашлось столько изъянов, что майор Вуорела стал приходить в отчаяние. Несколько человек пришлось сразу же отправить на лечение, многих послали на перекомиссию, чтобы уволить из армии или по крайней мере признать ограниченно годными. Но для Вуорела было утешением, что оставшиеся во всяком Случае достаточно здоровы, чтобы выдержать меры по восстановлению дисциплины.

Вечером всем ротам объявили перед строем, что всякий, кто станет нарушать воинскую дисциплину или по своей медлительности и нерасторопности будет опаздывать в строй и задерживать других, — останется в учебном центре на второй срок.

Это произвело впечатление разорвавшейся бомбы.

— Что это значит? — тревожно спрашивали друг у друга.

— Эй, что это он сказал насчет второго срока?

— Балда! То и значит, что, если ты не будешь ходить по струнке, так и останешься вечным рекрутом. И если заболеешь — один черт.

Майор Вуорела придумал хитрый способ восстановления дисциплины. Ведь он и сам когда-то был рекрутом в таком же учебном центре и прекрасно помнил, как нетерпится каждому поскорее выбраться вон из этого котла. Назавтра уже никто не добивался приема к врачу.

В тот день не было внеурочной муштры, и вечер прошел спокойно. Преподаватели получили, по-видимому, увольнение. Обучаемые ходили из одной казармы в другую, бродили по коридору или писали письма. Кто знает, когда еще представится такая возможность.

Поздно вечером вернулся из отпуска Саломэки.

— Э, хряки, глядите-ка, у него глаз подбит и морда распухла! — заметил кто-то. — Неужто Лийса его так приветила?

Саломэки промолчал. Швырнул в угол пустой рюкзак и грузно сел на койку Ниеминена. Все тотчас обступили его.

— Ну, принес водки? — наседали с вопросами, и кто- то уже схватился за рюкзак. — Елки-палки, пустой! Ни одной бутылки!

— Понюхайте хвост! — окрысился Саломэки. — Водки вам подавай! Как это вы еще не спрашиваете, не принес ли я вам девку в рюкзаке!

— Ха, чего ты, собственно, раскричался?

— Оставьте человека в покое! — вступился Ниеминен. Ему повиновались без возражений. Кулаки его здесь пользовались известностью. По всему учебному центру до сих пор еще ходили рассказы о том, как он в вагоне расправился с тремя парнями.

Но Виено Саломэки никак не желал успокаиваться. С черно-лиловым синяком на глазу и со вспухшей, треснувшей губой, он был страшен и кидался на всех с остервенением:

— Сейчас я вам рожу вина! Разевайте рты пошире!

Ниеминен пытался его успокоить, и тот уж было притих, но, когда сам же Ниеминен неосторожно спросил, как прошел отпуск, Саломэки опять взорвался:

— Попробуй угадать, что было и как!

Ниеминен смотрел изумленными глазами то на Саломэки, то на Хейккиля.

— Чего же мне отгадывать?.. Хорошо небось… встретился с Лийсой…

Саломэки вдруг помрачнел, посерел лицом и выбежал в коридор.

— Что с ним стряслось? — недоумевал Ниеминен.

— Ему крепко набили морду, — сказал Хейккиля.

Может, у него сотрясение мозга? Он как будто помешался. Пойдем-ка за ним. Они нашли Саломэки в уборной. Он сидел на стульчаке и яростно курил огромную самокрутку. Вошедших как будто не заметил. Ниеминен посмотрел на него, наморщив лоб, и начал издалека:

— Слушай, Виено, ты завтра же пойдешь к врачу на прием насчет своих ног. Назначат какое-нибудь лечение.

Никакого ответа.

— А так ведь недалеко и до заражения крови.

— Пусть хоть сифилис!

— Ну, как знаешь.

Помолчали. Наконец заговорил Хейккиля.

— Ты что, дрался или упал?

— И то и другое! — Лицо Саломэки исказила гримаса. — Я был у одной шлюхи в спальне, получил по зубам и скатился по лестнице. Хватит с вас? Довольны?

Тут уж Ниеминен задышал тяжело. Он разозлился так, что готов был ударить Саломэки. У приятеля невеста, с которой он обручен, а он ее обманывает, едва лишь случай представился! Сам Ниеминен был образцом верности и не понимал такого скотства. Поэтому он и возмутился: