— Пли!!! — снова оборвал сам себя Ермилов — и ему ответили орудия батареи.

— Огонь! — скомандовал я, следуя совету штабс-капитана.

Треск мушкетов показался каким-то жидким после оглушительного залпа пушек. Пули ушли куда-то в кислый пороховой дым.

Из облака, окутавшего гусар, доносились крики, стоны и ржание лошадей.

— Эх, люди-то понятно, — услышал я голос фельдфебеля Ермолаева, — они хоть знали на что шли. А лошадей-то за что?

Как только более-менее развиднелось, я скомандовал солдатам «в штыковую». Мы обошли орудия и улыбающихся бомбардиров с фейерверкерами, провожавших нас шутливыми репликами, вроде:

— На нашем горбу в рай! Мы за вас поработали, а вы теперь идёте штыками врага добивать! Задайте этим пшекам жару! Пусть знают наших!

— К лошадям не подходить! — наставляли солдат унтера. — Они вас одним ударом копыта пришибут!

Бывалый штабс-капитан оказался во всём прав. Всё пространство между позициями артиллерии и застянком усеивали тела людей и лошадей, по большей части, мёртвые, но попадались и живые. Лошади были копытами. Люди, в основном, катались по враз размокшей от пролитой крови земле и стонали от боли.

— Бегом марш! — скомандовал я и прибавил глухим голосом, вспомнив о замученных женщинах и детях. — Раненых — добить!

И мои люди на бегу вонзали штыки в подвывающих гусар, обрывая их муки. Я знал, что за подобное обращение с поверженным врагом меня не погладят по головке, однако ничего поделать с собой не мог. Чёртовы поляки должны были поплатиться за убитых стражников и мирных жителей.

— К терему! — приказал я, когда мои люди вошли в застянок. — Окружить терем! Не дайте гусарам носа из него высунуть!

И мои люди, ворвавшиеся в застянок, тут же бросились к самому большому зданию в нём. Терем — сердце любого застянка, крепкий дом, где могут разместиться защитники деревянной крепости, когда стены взяты и враг уже внутри. Гусары вели огонь из бойниц терема и мои люди укрылись за домами.

— Прапорщик, — скомандовал я, — отберите людей, умеющих обращаться с лошадьми. Пусть они успокоят животных, пока те кого-нибудь не покалечили.

По застянку носились гусарские кони, многие из которых ещё не успокоились после страшной скачки через огонь и дым к воротам.

— Есть, — ответил тот и умчался собирать людей.

— Вести огонь по бойницам, — продолжал командовать я. — Рассредоточиться вокруг терема и не давать гусарам носа высунуть из него.

Я понимал, что моим людям далеко до егерей. Линейную пехоту учат стрелять одновременно, по команде, о меткости никто не задумывается. Однако моей целью в тот момент было не перебить поляков, засевших в тереме, а заставить их прекратить огонь и отступить вглубь дома, подальше от бойниц.

— Лошади собраны, господин поручик, — доложил Кмит.

— Отлично, прапорщик, — кивнул я в ответ и скомандовал: — Прекратить огонь! Готовиться к залпу! — А тише добавил: — Передать по цепочке, по моему выстрелу бегом к терему. Со всех ног.

Команда ушла, я выждал с полминуты, чтобы её передали всем солдатам, рассредоточенным вокруг терема, вскинул руку и выстрелил по бойнице. И тут же кинулся к деревянной крепости. Мои солдаты — следом. Гусары не успели опомниться, когда мы уже залегли под стенами терема, сложенными из толстых стволов.

— Продолжать огонь по бойницам! — приказал я. — Но не высовываться! Разрешаю стрелять вслепую. Просто суйте стволы мушкетов в бойницы.

Этого было вполне достаточно. Терем изнутри не настолько просторен, чтобы гусары, засевшие в нём, простреливаемом со всех сторон, могли где-то укрыться от пуль.

— Теперь пистолет будет удобней вашего штуцера. — Я усмехнулся, протягивая Кмиту «Гастинн-Ренетт».

— Спасибо, — ответил тот и я отсыпал ему пригоршню бумажных патронов, запас которых изрядно пополнил со времён битвы под Броценами.

— Малышев! — окликнул я шустрого унтера. — Отправь человека к пионерам и бомбардирам. Пусть идут к нам. Вряд ли в застянке остались враги.

— Есть! — Унтер решил никому не доверять столь ответственного задания и помчался к воротам сам.

Вернулся он с пионерами Гарпрехт-Москвина через несколько минут.

— Привёл, вашбродь, — доложил он без особой надобности. — Штабс-капитан бомбардиров сказал, что они будут здесь через четверть часа.

— Молодец, Малышев.

— Рад стараться, вашбродь, — лихо козырнул унтер.

— Не зря мы топоры с собой прихватили, — усмехнулся подпоручик Гарпрехт-Москвин. — Двери, конечно, прочные, но моим людям хватит пяти минут, чтобы прорубить их.

— Тогда приступайте, — кивнул я ему. — Как будете готовы снести их окончательно, сообщите мне.

— Обязательно. — Гарпрехт-Москвин пребывал в приподнятом расположении духа. — А ну-ка, молодцы, покажите силу свою!

Топоры пионеров обрушились на прочные двери терема, укреплённые бронзовыми и железными полосами. Во все стороны полетели щепки и обрубки гвоздей.

— Эй, русский! — раздалось изнутри терема. — Русский! Отзови своих солдат! Вели не рубить и не стрелять!

— Это ещё почему, поляк?! — крикнул я в ответ, посылая в бойницу очередную пулю из «Гастинн-Ренетта».

— А у меня тут в подвале два десятка бочонков пороху, — сообщили из терема, — фитили подпалим — и разнесём всё тут к курвиной матери!

— Прекратить огонь! — скомандовал я. — Поручик, пусть ваши пионеры погодят немного с дверьми. — Когда грохот выстрелов и стук топоров стих, я спросил у засевшего в тереме шляхтича: — Доволен?

— Нет, — естественно заявил тот, — выпусти нас отсюда! Я и на почётный плен согласен!

— Да как же так, вашбродь?! — тут же возмутился фельдфебель Ермолаев. — Этих сволочей отпускать…

— Об этом не может быть и речи! — отрезал я. — Сдавайтесь нам — и я гарантирую вам и вашим людям жизнь и справедливый суд!

— Который повесит нас! — рассмеялся шляхтич. — Что мы выигрываем? Проще уж взорвать тут всё!

— Вы получите несколько месяцев жизни. И не факт ещё, что вас повесят. — Я пожал плечами. — В общем, хотите жить — выходите. Слово даю, что вас никто пальцем не тронет!

— Чёрт с тобой, русский! — донеслось из терема. — Мы выходим!

Изрубленная пионерами дверь со скрипом отворилась, и первым из неё вышел уже знакомый мне шляхтич в мундире гусарского ротмистра, в руках он держал кивер с дырой. На него тут же оказались нацелены несколько десятков мушкетов с примкнутыми штыками.

— Ты молодой парень, русский, — усмехнулся ротмистр, — значит, из дворян, а не из нижних чинов выслужился. Надеюсь, твоё слово хоть что-то значит.

— Значит, ротмистр, — кивнул я. — Прапорщик, разоружите ротмистра и его гусар. Мундиры и награды — снять! Эти люди не военнопленные, а бандиты. Но я обещал им жизнь! Это значит, что я поручился за всех.

— Ты честный парень. — Ротмистр, казалось, только веселился от того, что я сказал. Он смеялся, не смотря на то, что мои солдаты в это время не слишком церемонясь, сдирали с него и его людей мундир. — Тебе будет сложно жить в нашим паршивом мире.

— Может и так, ротмистр, — пожал я плечами, — но лучше быть честным человеком со сложной судьбой, чем таким курвиным сыном, как ты. Ершов, — повернулся я к унтеру, — отыщи гарнизонную гауптвахту. Определишь гусар туда.

Когда солдаты увели пленных, я устало присел на крыльцо терема, хоть оно и было потоптано пионерами. Сняв кивер, я провёл рукой по лицу. Столько ещё дел надо переделать, Думать об этом не хочется.

— Кмит, — позвал я прапорщика, — принимайте взвод. Расставьте караулы по регламенту военного времени. Остальные пусть хоронят убитых. К похоронам привлечь пленных поляков. И ищите тех, кто спасся. Чудом, Божиим промыслом, как угодно. В подполах, на чердаках, в сараях, амбарах, ригах. Должен быть кто-то. Не могли же поляки всех перебить.

— Если есть, отыщем, — кивнул прапорщик.

— Как же хоронить людей, вашбродь? — удивился Ермолаев. — Без попа-то?

— Хороните так и кресты ставьте, — отмахнулся я, — а священник придёт с батальоном и могилы освятит.