Не совсем белые стены были совершенно голыми, окна прикрывали простые шторы. Что ж. Мой отец, безусловно, был никудышным дизайнером.

Я поняла, что искала в затемненной комнате намеки на свое прошлое, на человека, который меня произвел на свет, но там ничего не было. Только книжная полка и кресло. Какие люди могли жить в таком месте более чем несколько дней и не оставить свой отпечаток на вещах? Мой внутренний психоаналитик вскочил, чтобы предоставить ответ. Те, кто прятались от самих себя или кого–то еще.

Слева, за приоткрытой дверью, оказалась небольшая спальня с аккуратно застеленной кроватью. Комната отца? Это казалось вероятным, так как комната выглядела безлико, как и гостиная. Как я должна была доминировать над демоном, когда он не дал мне даже намека?

– Эм, присаживайтесь. Я сделаю чай. – Его сморщенный лоб говорил о многом. Он беспокоился о том, почему я появилась непрошено, после стольких лет. И он хотел, чтобы я исчезла снова.

– У вас есть кофе? – спросила я, поддаваясь порочной необходимости все усложнить. Я посмотрела на Люциана. – Если только вы, ребята, не хотите чаю.

– Мне все подойдет, милая.

Черт возьми, серьезно? Неужели он будет таким все время? Изводить меня? Как предатель?

Отец кивнул, рассеянно глядя перед собой.

– Кофе. Я принесу.

Люциан и Стив окружили меня между собой и сели по обе стороны, давая поддержку, в которой, как они думали, я нуждалась. Действуя так, будто я уже не делала все это. Их ждет большой сюрприз.

Мы тихо сидели, пялясь на гостиную. Я держала руки на коленях, убедившись, что Люциан понимал, что я не хочу, чтобы меня трогали.

Я поймала себя на том, что внимательно прислушиваюсь к звукам из кухни, в поисках намека на другого человека, какой–нибудь небольшой звук, указывающий на присутствие матери. Я ждала звук другого голоса. Женского. У меня была одна фотография матери и отца, которую позволила бабушка. Она редко говорила о них, и это всегда было горько слышать. Несколько раз она даже зашла так далеко, что сказала, что она бы не плюнула на них, даже если бы они горели. Для нее это было равносильно утверждению, что человек заслуживает гореть в аду вечность.

Большую часть времени я была осторожна, убедившись, что не задаю слишком много вопросов, чтобы не расстраивать ее. Каждый раз, когда любопытство и одиночество брало верх, и я спрашивала, она становилась угрюмой и агрессивной на несколько дней. Теперь я знала, что это был ее способ справиться с болью, но в то время это чувствовалось еще одним предательством.

Интересно, видели ли они мои фотографии? Знают ли что–нибудь обо мне? Я предполагала, что нет. Чувством бабушки по отношению к ним всегда и навеки было: «Они мертвы для меня». Что делало их для меня мертвыми тоже. Я потеряла годы, желая, чтобы у меня был выбор в этом вопросе.

Мой… отец вернулся с подносом и поставил его на журнальный столик. Он был идеальным хозяином, спрашивал про сливки и сахар, как будто это самая важная тема, которую мы могли обсудить. Когда у каждого была чашка, он, наконец, сел.

Мы все выглядели как присяжные в вынесении смертного приговора, никто из нас не хотел быть там и судить. Никто из нас не хотел быть ответственным за смерть другого, независимо от преступлений. И все же это была наша задача.

Не надо было судить. Факты ясны. Осталось только вынести приговор.

– Так. – Я ярко улыбнулась ему, моя профессиональная маска прочно встала на место. – Как дела?

С тем же успехом, я могла говорить по–русски, он бы все равно ничего не понял.

– Отлично, хорошо, – в итоге пробормотал он. – А у тебя?

– О, супер! Я была по соседству и подумала… уже давно пора сломать лед и навестить родителей. Согласен?

Более обеспокоенный виноватый взгляд. Отец поставил чашку и положил обе руки на свои загорелые, расслабленные колени, приоткрыв рот.

Мы все ждали.

– Я не знаю, что сказать, Шейла.

– Шейла? Кто такая Шейла? – Я отбросила раздражение, которое угрожающе гудело по нервной системе.

Он уставился на меня в замешательстве с отвисшей челюстью, осторожно моргая.

– Это… было имя, которое мы дали тебе. О, дорогая, мне жаль.

– Я Тара. – Мой голос был жестким, давая ему понять, что имя ничего не меняет, мне все равно, кто его дал. – Бабушка… может сказать тебе.

– Да, да, конечно. Тара. – Он откашлялся. – Я уверен, что тебе нужны ответы. – Его тон показывал, что предоставление этих ответов, будет дорого ему стоить.

– Нет. Не совсем. Я все знаю, и с этим все в порядке.

– Так и есть? – Впервые он встретился со мной взглядом, хотя бы на секунду.

Я махнула рукой. – Я имею в виду, что в порядке, насколько это только возможно. Разумеется, у меня была терапия, вещи такого рода необходимо… решать должным образом. – Я кивнула и отпила кофе.

– Мне очень жаль, – сказал он, искренне сожалея.

– Чего жаль? Ты и… моя мать поступили правильно, отдав меня бабушке. Наверное, это было очень сложно для вас обоих. Я не могу представить, что отказываюсь от полных прав на своего ребенка из–за того, что не имею достаточно средств для его содержания. Я искренне сочувствую вам обоим. Но бабушка проделала потрясающую работу. Я люблю ее за это.

Я действительно могла бы обойтись без его постоянного выражения замешательства. Как будто это все было для него новостью. Гул раздражения снова угрожал не опустить этот момент. Я огляделась.

– Так… где же она?

– Она… больше не здесь.

Я посмотрела на него.

– Развод?

– Она умерла. Много лет назад. – Глубокая боль в его голосе звучала так, будто это случилось совсем недавно.

Я кивнула, ожидая прихода боли. Чего угодно. Но у меня не было ничего, кроме пустоты. Я предполагала, что этого можно ожидать, не имея связи. У меня никогда ее не было, поэтому я справилась. Ее смерть меня не коснулась.

– Так жаль это слышать. Как она умерла?

Он посмотрел на свои руки, сжатые на коленях.

– Проблемы со здоровьем. – Он посмотрел на меня. – Она… знаешь, действительно любила тебя. Тебе нужно это знать.

Меня поразила искренняя симпатия к этому измученному старому незнакомцу. Он сильно пострадал, все еще страдал. Я смягчилась.

– О, я в этом уверена, я уверена, что это так.

– Твоя… бабушка была замечательной женщиной. Я ей благодарен. – Его тон и слова, показывали что–то другое, но я не была уверена, что именно. Это была не злость или обида. Больше похоже на сожаление.

– Я тоже.

– Как она?

– О, в порядке. Отлично.

– Здоровье?

Почему он спрашивает? Что он знает?

– Энергичная, как обычно. Сильна, как бык.

– По–прежнему упрямая, как осел?

Я засмеялась.

– Да, она такая. – Я кивала, размышляя, как долго мне придется это выносить, прежде чем для зрителей будет достаточно. По крайней мере, у меня не было матери. Иначе… Ну, я не уверена, что смогла бы так легко справиться.

– Тара…

Я посмотрела на мужчину и приготовилась к тому, что вызывало слезы на его глазах.

– Мне нужно, чтобы ты кое–что знала. – Его голос сгустился и задрожал, когда он пригладил несколько волосков на голове. – Твоя мать… умерла при родах. – Он вытер слезы со своего лица. – У нее был рак, и она отказалась от лечения, поскольку оно могло нанести тебе вред. И… это ее убило. Она просто не была достаточно сильной, чтобы бороться и вынашивать тебя. И я не мог… выносить… после этого, видеть тебя. – Он подавился всхлипом. – Я был бесполезен как отец, родитель, личность. Я оставил тебя в шаге от дома твоей бабушки как… – его голос превратился в слабый шепот, – …как какой–то пакет, просто почту.

Я крепко держалась за образ своего психотерапевта. Сочувствующая, но отстраненная.

– Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти. Я не знала.

Он снова посмотрел на меня в замешательстве, не беспокоясь о слезах, которые катились по его лицу.

– Я так часто хотел присутствовать в твоей жизни. Я думал о тебе, мечтал о тебе. Но… я не смог… каждый раз, когда я пытался, я трусил.