— Он умер? — спрашивает она, глядя мне за спину, не в силах посмотреть на меня. Выражение ее лица говорит о многом. Не похоже, что она вообще ждет от кого-то ответа.

Я жду… жду ее ненависти, жду ее криков на меня, слов, что это все моя вина.

Но этого не происходит.

Она кивает, не знаю, на что, и делает рваный вдох.

Я уж точно не новичок по части смертей. Эту боль я знаю, как саму себя, но все равно легче не становится, совсем нет. Боль все еще есть, все еще реальная. Тупая и тяжелая, она напоминает мне о том, насколько разрушающие эти чувства, как легко они могут уничтожить тебя.

Я не знаю, что сказать Джанет.

С одной стороны, мне самой слишком больно от знания того, кем Чейз был для меня. С того времени, когда мне было пять лет, он был моей единственной постоянной поддержкой в жизни, даже когда не был со мной. Мне больно потому, что мой друг умер.

Но она потеряла своего сына. Я не знаю, что должна чувствовать. Я, как потерявшаяся в луже капля, которая исчезла в мутной воде.

Почувствовав тошноту, я тороплюсь в уборную в конце комнаты ожидания. Закрыв за собой дверь, падаю на колени, потому что мои ноги слишком ослабли, чтобы удерживать меня, и рыдаю в ладони.

Я не могу поверить в то, что он умер, и я причастна к этому.

— Господи, Куинн, где ты была? Прошлым вечером ты не вернулась домой, и я… — Риз перестает говорить, увидев мое лицо, когда в субботу утром я вхожу в дверь. Солнечный свет проглядывает сквозь окно на кухне, где она сидит за столом с кружкой кофе.

Что мне ей сказать? Я убила своего… кого я убила? Кем он для меня был?

Джанет осталась в больнице, а мы с Мел уехали. Я не была его семьей. Я не была его девушкой… черт, в последнее время мы даже не были друзьями, так на каких правах я должна была остаться?

В субботу утром Мел высадила меня около дома и сказала, что скоро вернется. Я не спрашивала, куда она собралась или когда вернется. Я даже не могла понять, что нахожусь в своем доме.

— Я уб-б-била его, — заикаясь, говорю я, глядя прямо на Риз.

— Ладно, так что, я должна помочь тебе закопать его тело? — она смотрит на меня, за тем опускает взгляд на мои руки.

Она думает, что я шучу.

— Я серьезно, — я замолкаю, мои глаза широко распахнуты. — Я не… шучу. Чейз умер.

Она закатывает глаза, отмахиваясь от этих слов. Будто я просто дурно подшутила над ней. Хотела бы я, чтобы так и было. А затем, когда у меня уже не остается сил и мои колени подгибаются, она верит мне.

Подняв руку к лицу, чтобы вытереть слезы, я замечаю, что моя темно-серая толстовка пропитана кровью. Я помню, что после аварии она была под головой у Чейза, но не помню, как парамедики отдавали мне ее назад.

В груди разрастается паника, удушая меня приливной волной. От взгляда на кровь Чейза на мне, появляется только еще одно напоминание о том, что я сделала.

Риз подлетает ко мне, и, схватив меня за запястья, притягивает к себе.

— Ш-ш-ш. Пойдем, отведем тебя в ванную.

Я следую за ней, потому что хочу принять душ и боюсь, что в любой момент меня может стошнить, снова. Я не хочу видеть эту кровь, как напоминание о прошедшей ночи.

Только она никогда уже не исчезнет. Эта ночь выжжена в моей памяти, этим воспоминаниям не суждено стать забытыми.

Риз снимает с меня толстовку и бросает ее в корзину рядом с ванной. Быстро обмотав мою руку в гипсе полиэтиленовым пакетом, она показывает мне на ванну, чтобы я забиралась туда. Когда я это делаю, она встает рядом со мной, полностью одетая, и помогает мне смыть кровь.

Я не говорю ей ни слова. Я плачу у нее на глазах, но слова здесь и не требуются, слов здесь недостаточно.

Иногда, столкнувшись с потерей, лучше быть одному. Лучше находиться в таком месте, где тебе не придется извиняться или переживать о том, что плачешь как сумасшедший или рыдаешь так сильно, что не можешь дышать.

Только прямо сейчас я этого не хочу.

Я хочу, чтобы кто-нибудь обнимал меня так же, как это делал Чейз, даже когда я думала, что не нуждаюсь в этом.

Я нуждаюсь в его тепле и сильных руках.

Не могу поверить в то, что он умер.

Закрыв глаза, я вспоминаю нас в одиннадцать лет, когда умерли мои родители. Он обнимал меня так же, как сейчас это делает Риз. Я хочу, чтобы он был здесь, чтобы успокоил меня так же, как сделал это после смерти моих родителей. Чтобы так же, как в тот день, его присутствие повлияло на меня, чтобы он заставил меня почувствовать, что мы всегда будем вместе.

Я хочу слышать, как он шепчет мне на ухо, как говорит мне, что пока мы есть друг у друга, все будет хорошо, даже если я уверена, что так не будет.

Когда умерли мои родители, я все еще была ребенком. Я не представляла масштабов того, что произошло, до тех пор, пока спустя несколько месяцев не осознала, что произошедшее — это реальность. Благодаря своей невинности, я тогда не узнала, какими могли быть чувства на самом деле от их потери. Пока возраст не сыграл свою роль, я могла только подолгу размышлять о смерти и реальности. В то время я не могла понять масштабов потери.

Но в этот раз я в полной мере понимаю масштабы всего произошедшего.

Я не имею абсолютно никакого понятия о том, где нахожусь, или что произошло, но я больше не чувствую боли.

Вряд ли это хороший знак.

Когда продвигаюсь вперед, я вижу то, что могу описать только как зеркало, только я не вижу своего отражения, поэтому это не зеркало, больше похоже на окно. И когда я смотрю в него, словно мираж вижу какие-то воспоминания, отрезки времени.

Окружающая аура света демонстрирует воспоминая, будто я нахожусь в кинотеатре, наблюдая, как передо мной проигрывается моя жизнь — чувствую себя загипнотизированным этим зрелищем. Дело в том, что все эти воспоминания о Куинн. Все до единого.

И я понимаю почему. Я имею в виду, в моей жизни она имеет огромное значение, но кое-что в них, то, как тщательно они сосредоточены на ней, мне так знакомо. Будто я был здесь, в этом месте, раньше, но с другими воспоминаниями.

А затем я вижу то, что не сразу узнаю, но потом все-таки вспоминаю. Это мальчик, около трех лет, он бежит, чтобы обнять женщину, которая не кажется мне знакомой до тех пор, пока не поворачивается и не разводит руки в стороны, чтобы поймать мальчика.

Ее глаза — это глаза Куинн. Я бы узнал их где угодно.

Это ее глаза, просто она старше. Возможно, ближе к тридцати годам.

Как такое может быть? Кто этот мальчик?

Это как удар под дых, в моей голове крутятся тысячи воспоминаний. А потом я вспоминаю, все. Этот ребенок — наш сын. Мой и Куинн. В другой жизни у нас был ребенок.

Мы всегда были вместе. Множество раз.

Картинки, которые я вижу сейчас, перелистываются как на экране фотоаппарата, одна за другой, и если я захочу, то смогу дотянуться до них, дотронуться и оказаться именно в том моменте, в каком захочу.

Я поднимаю руку, потянувшись к картинке с мальчиком, и меня тут же окружает его смех. В меня врывается запах свежескошенной травы, воздух такой теплый, будто это середина лета. Мы бегаем на заднем дворе, и я валю его на землю, щекоча за бока.

Беременная Куинн смеется на крыльце, обхватив свой округлившийся живот, пока наблюдает, как мы играем.

Вздохнув, я закрываю глаза и чувствую, как во мне растекается любовь и тепло.

Когда я опускаю руку, воспоминание пропадает.

Меня тянет к каждой из этих непонятных энергий и окружающему меня свету. Это не яркий свет, он более мягкий, расслабляющий.

Ощущение, будто я пробираюсь в другое измерение, которое не могу постичь, в калейдоскоп, наполненный моментами времени. Я не могу сказать, где или что происходит, или где заканчивается этот тоннель, но я плыву сквозь время, передвигаюсь медленно, понимая, что моя физическая жизнь ускользает прочь.