А потом я слышу голос моей мамы, она сидит на диване в нашей гостиной, одна. Должно быть, это воспоминание, потому что она моложе — намного моложе — и когда я присматриваюсь получше и делаю шаг вперед, то вижу себя у ее ног, шестилетнего, сжимающего в руках бейсбольный мяч. Я помню этот день, хотя тогда я ничего не понимал. Она с кем-то разговаривала, а я был смущен. И не мог понять, с кем именно она говорила, понимал только то, что у нее был с кем-то разговор.

Это безумие. Ты никогда не знаешь точно, что с тобой произойдет, когда ты умрешь. Я имею в виду, никто не знает этого наверняка. Мы верим и надеемся на лучшее, но никто не знает наверняка.

— Где я? — спрашиваю я, задумавшись, слышит ли меня кто-нибудь. Я начинаю идти по дому и останавливаюсь, чтобы посмотреть на молодую версию себя.

— Ты там, где и должен быть, Чейз, — говорит мне кто-то. Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, откуда исходит голос, только я никого не вижу, хотя голос смутно знакомый. Я снова смотрю на маму, только она не двигается. Я пытаюсь подойти к ней поближе, может, тогда она увидит меня, но она не видит. Я машу руками перед ее лицом.

— Мам! Ты меня слышишь?

Ничего. Она даже не вздрагивает.

Я прослеживаю за взглядом мамы к ее коленям, где она удерживает фотографию моего отца и себя, когда они были детьми, возможно, подростками — рамка фотографии мокрая от ее слез.

— Она не может тебя видеть, — говорит голос.

Что это, черт возьми, такое? И откуда, мать его, исходит этот голос?

— Я могу отпустить тебя, Джейк. Все в порядке… я знаю, ты в порядке, — говорит мама, будто разговаривает с отцом, только его здесь нет.

Внутри меня разливается злость. Я не хочу это видеть. Не хочу видеть маму плачущей и ощущающей боль.

— Почему я вижу это?

— Это самый легкий путь для меня, чтобы показать тебе и помочь понять твое предназначение.

— Кто ты и почему я не могу тебя увидеть? — спрашиваю я, оглядываясь вокруг в поисках источника звука. Внезапно я уже больше не нахожусь в своей гостиной. Я вернулся к окну и этим воспоминаниям.

Снова каждое из них прямо передо мной, будто я нахожусь в кинотеатре с сотнями различных экранов.

— Где я?

— Ты там, где и должен быть.

Я чувствую прикосновение к плечу, тепло, затем оборачиваюсь и неожиданно вижу стоящего рядом со мной отца.

— Папа? — дыхание перехватывает, будто я вот-вот заплачу, и я чувствую, что смог бы, потому что, хоть мои воспоминания о нем туманны и обрывочны, я помню все о времени, которое мы провели вместе, и связь, которую я ощущал с ним.

Когда я делаю шаг к нему, он улыбается. Он выглядит именно таким, каким я его помню: темные волосы, карие глаза и та густая борода рыбака, которая всегда у него была. Не считая бороды, я как две капли воды похож на него.

— Я умер?

— На физическом уровне твое тело мертво, но мы никогда по-настоящему не уходим, — отвечает он, продолжая улыбаться, будто рад меня видеть. Затем он отворачивается, что-то привлекает его внимание.

— Но, постой… — я делаю шаг вперед, потянувшись за ним. — Ты же умер… да?

Господи, пожалуйста, пусть это будет просто сон.

Он не смотрит на меня. Он наблюдает за сценой, развернувшейся перед нами, на плачущую маму, но потом переводит взгляд на меня.

— На физическом уровне, — повторяет он. — Ты можешь видеть меня таким, — он указывает рукой на свое тело, — потому что таким ты меня помнишь. Мы можем представить себе того, в ком нуждаемся в определенный момент времени.

Сделав шаг назад, я глубоко вдыхаю.

Черт возьми, все так странно. Может, у меня кома или еще что, и это галлюцинации?

Отец смеется.

— Да, это очень тяжело принять.

Ох, великолепно, он так же может читать мои мысли. Здорово.

Он ничего не говорит, вместо этого бросает очередной взгляд на момент, в котором мы только что находились.

— И все-таки, почему я вижу этот момент? — спрашиваю я. — Тот момент, когда она потеряла тебя?

Он смотрит на маму. Не сказал бы, что он выглядит расстроенным. Это не так. Но у него такое выражение лица, какого я никогда прежде не видел ни у кого. Любовь, да, но какая-то невероятно сильная.

— Потому что это тот момент, когда все началось для меня.

Где началось? Что?

Сейчас папа смотрит на маму, внимательно наблюдает за ней. Она в больнице, где ей говорят о моей смерти, рядом с ней Куинн.

Неожиданно я снова испытываю боль. Только она не такая, как после аварии. Эта боль оседает тяжестью в груди, будто разрушает меня.

— Что происходит? — спрашиваю я, падая на колени и хватаясь за грудь. Мне больно, но эта боль какая-то другая.

— Сильные души испытывают боль своей второй половины.

Он отходит, затем садится рядом с мамой, берет ее руку в свои ладони, и у нее начинают литься потоком слезы, свободно, тихо и бесконтрольно. Думаю, она чувствует, что он рядом, потому что спрашивает:

— Он умер?

Отец кивает, в его хриплом шепоте слышна боль:

— Я знаю, что тебе больно, детка, но это никогда от меня не зависело. Я бы никогда не забрал его у тебя, если бы у меня был выбор.

— Она может тебя слышать?

— Да, — говорит он, продолжая смотреть на маму. — Она может чувствовать мое тепло.

Я смотрю на Куинн, сидящую рядом с моей мамой, на то, как она плачет. Заставив свои ноги двигаться, я делаю шаг к ней, но не могу дотронуться до нее так, как отец касается мамы.

— Почему я не могу прикоснуться к ней? — спрашиваю я.

— Это придет со временем. Пока у тебя еще нет такого дара. Когда придет время тебе вмешаться, ты поймешь это.

Дар?

Я полностью растерялся от сказанных им слов, от каких-то туманных причин, а в это время его внимание сконцентрировано только на моей маме. Его лицо искажается грустью, и я понимаю, что он испытывает всю боль, что и моя мама. Должно быть, это то, о чем он мне и говорил.

И тогда это накрывает меня. Она пытается осознать, что потеряла своего сына, а он сопровождает ее в этом.

— Вот для чего мы здесь, — говорит он мне, подтверждая мои мысли. — Это предназначение сильных душ.

Я все еще не понимаю, к чему он клонит, этого просто… слишком много для одного раза.

— Я должен быть здесь для мамы?

— Нет… это моя работа. Я пытаюсь показать тебе связь. Наше предназначение быть рядом со своими вторыми половинками, когда они нуждаются в нас.

Я чувствую его любовь, и это наполняет силами и стойкостью, достаточной для того, чтобы я смог сделать глубокий вдох. То, как он смотрит на нее, это неописуемо. Это защита, это забота, все, что ты можешь представить в безоговорочной любви, связь навечно.

— Ты спасал маму?

Он качает головой.

— Для меня все было по-другому, потому что у нее был ты.

— А что теперь? — я переживаю за нее, но это не то же самое беспокойство, которое я испытываю по отношению к Куинн. Я знаю, моя мама никогда меня не забудет. Я ее сын, эту связь даже смерть не сможет разорвать. Глядя на нее сейчас, я знаю, она не озлоблена. Нет, она печальна. Это тот вид печали, который разбухает внутри, пузырится, как море, в течение всей ее жизни, а потом опускается, как солнце, поглощенное ночью.

— Она справится с этим. Она знает, что ты со мной, и она невероятно сильная.

Для мамы потерять меня — это неслыханно, немыслимо, но во многом и неизбежно. Что бы она ни сделала, это не поменяло бы исхода, и сейчас она начинает осознавать это, или, по крайней мере, принимать, не без помощи моего отца, сидящего возле нее.

Связь, которая есть между ними, для меня настолько удивительна, что я начинаю видеть намного более яркий свет, все время вспоминая о том, что когда я был младше, думал, что она разговаривает сама с собой. Разговаривала ли она все это время с ним?

— Она всегда могла тебя слышать?

— Когда она нуждается во мне, я всегда рядом с ней.

Слово «смерть» уже не звучит так плохо, как прежде, и я хватаюсь за эту слабую надежду.