А! Да! Точно! Когда бы это он мог спросить, если каждый день у нас то баталии, то побеги, то секс-марафон.

Пока я курил, успокаивал нервы, и готовился к процедуре, Тэдди зарядил мою мобилку.

Бардак в комнате я разгребать не стал, просто сбросил со стола лишнее, освободив место под инструменты. Бардак для меня – привычная обстановка. Он везде там, где я. Моя вторая натура.

Интересно, как быстро бы Колин выучил меня наводить порядок и класть вещи на место, если бы мы жили с ним?

Ой, нееет. Мне кажется, ему бы просто пришлось свыкнуться с мыслью, что меня не переделать. Хотя.. “доцент бы заставил”(с). Или я бы психанул и мы разругались бы вдрызг, до розовых соплей и мордобоя. Да, вот это ближе к теме..)

Когда я усадил Колина на подушки и взял в руки инструмент, на меня снизошло какое-то спокойствие и умиротворенность. Нельзя было ошибиться. Надо было минимизировать болевые ощущения. Поэтому я весь, с головой погрузился в процесс и было такое ощущение, что прямо здесь и сейчас происходит какое-то таинство. В звенящей тишине. Как венчание в церкви. Я не смотрел на Колина, чтобы не сбиться, не отвлечься, и сделать все как можно лучше.

Татушка получилась аккуратненькая, ладная, такая, как я ставлю на документах. С маленьким “дефектом”, мой личный подарок Тэдди – закорючка в виде сердечка.

Когда я закончил набивать, смазывать и вынырнул из процесса, Колин был каким-то притихшим и ушедшим в себя.

Я прикурил сигарету Колину, сидя верхом на нем, а потом закурил свою. Молчание не давило. Тишина была такой.. не уютной, нет. А поглощающей. Мы курили в полном молчании, и это было каким-то грозовым предвестником прощания. Мы молча смотрели друг на друга, запоминая. Не хотелось шевелиться. Хотелось длить и длить эти мгновения полного единения даже без секса.

В голове крутились какие-то обрывки слов недопесни

.. еще одна осталась ночь у нас с тобой,

Еще один раз прошепчу тебе – ты мой,

а завтра я один останусь без тебя..

Пойми, теперь не думать не могу я о тебе,

Так знай, тебя везде я отыщу, где б не был ты,

Я испишу тебе стихами все листы,

И если встречу я тебя среди толпы

Ты не свернешь уже тогда с моей тропы,

Я украду тебя от всех,

Ты будешь мой тогда навек, ты мой навек...

Ох, блядь. Нафиг.

Сбегав за телефоном, я забрался на Тэдди обратно (лось, тяжелый, ога, кому ты втираешь, Тэдди! А кто меня на плече нес, как пушинку, мой Темный Рыцарь, а?) и включил телефон. Забытое за неделю чувство связи с миром. Яркий экран, куча фоток, приложений и отголосков прошлой жизни. Но мне нужна была только камера. Только фото моего Тэдди. Рук. Красивых пальцев. Крупным планом линию шеи. Профиль.

- Улыбайся, мой ... и опять я смолчал.

Ведь он не говорит, что будет завтра. Что он решил. Что нам делать. Есть ли мы. Или поигрались, и будет?

Колин поцеловал меня и сказал:

- Вот теперь можешь фотографировать. Только не выкладывай никуда, как в прошлый раз.

Тэдди! Неужели ты не понял, что между мной шесть дней назад и теперешним – разница в пропасть? Разница в любовь!

Никому такое сокровище не отдам. Это моё. Я буду беречь их сильнее, чем свой личный архив с хоумвидео. Потому что это – самое ценное, что у меня теперь есть. Дороже моего ламборджини и яхты.

И как-то само по себе фотографирование перешло в поцелуи. Нежные. Прощальные.

Осторожные.

Надо было сделать перерыв. И я предложил медвежонку кофе.

- Конечно хочу. Твой кофе – лучший в мире, солнышко.

Двойной сахар, пыльца феи Тинкербелл и любовь. Надо патентовать.

- Потому что я делаю его для тебя, Тэдди...

Дорогой дневник.

Всё пошло по пизде!

ХАХАХАХАААБЛЯДЬ!

Но сначала. Для потомков, на долгую-долгую память. Для себя. Чтобы перечитать и разобраться. Может я что-то упускаю сейчас...

Когда я готовил Тэдди кофе, эйфория наполняла меня какой-то медитативной энергией. Планы были наполеоновские.

Вот сейчас. Сейчас. Сварю медвежонку кофе и признаюсь. “Хватит откладывать, пора высиживать”, – подбадривал я себя. Самое время. Ну не завтра же в машине. Или в постели, где мы сорвемся в пропасть, стоит нам только прикоснуться друг к другу.

Надо только правильно начать. Фффуух. Даже дыхание сбивается, как представлю, что надо будет вывернуть душу наизнанку и держать эту мякотку открытой в ожидании решения и ответа Колина. Ударит по ней или бережно возьмет в ладони? Или посмеётся? Или съязвит? Всё равно не угадаю. Колин у нас тоже непредсказуемый. Два сапога пара, блядь, и оба на левую ногу((

Похуй. Я должен. Ему. Поэтому давай, Эззи, не мни яйца.

С чего бы начать?

- Обещай мне, что выслушаешь меня до конца, и не будешь перебивать. Я должен сказать тебе одну очень важную для меня вещь. Самую важную. Ты можешь мне не верить, я и сам в ахуе, если честно.

И тут зазвонил телефон.

Кто говорит – слон. Чтовамннннада_шоколада.

Вот тогда и рухнуло все.

Я отвык от громких звуков за какие-то неполные шесть дней, и резкая трель меня испугала. Сука, я эту мелодию теперь боюсь и ненавижу.

На экране высветилось фото Ньюта.

Какое-то время я еще думал – отвечать или нет. Сукабля, идиот. Нахуя я ответил???

Но я ответил. Связь была плохая, Ньют взволнованно лепетал в трубку. Слышно было через слово. Приходилось повышать голос.

Что я там сказал вслух-то:

- Всё нормально со мной. Тут просто связи не было. Я не мог позвонить. Падре опять упёк. Да, я тоже. Я тоже, говорю! Говорю, я тоже соскучился, Ньют!

- Ньют. Ньют, нам надо будет встретиться и поговорить. Связь пропадает… Пока. И я тоже.

– Я тоже, Ньют! Блядь… Целую тебя! Да. Пока.

Бляяядь! Нахуй мне это всё? Хоть бы медвежонок не обиделся.

Когда я поднимался со второй порцией кофе (конечно, первая порция убежала), сердце бухало в груди, а тишина из моей комнаты напрягала. Обычно Колин так не реагировал. Значит услышал. Да и как, бля, тут было не услышать – в этой тишине по всему дому любой шорох был как взрыв гранаты ближнего действия. А я еще и орал.

Колина у меня в комнате не было.

Приплыли.

А когда я зашел в его комнату, он стоял одетым, на меня не смотрел, и сразу же сбежал чистить снег.

Ревнует, что ли? Да нихуя так не ревнуют. Обиделся?

Ну ок, ок. Если бы ему позвонили и он сказал – целую, скучаю, ты бы тоже обиделся, да?

Ну ладно. Вот он вернется и я извинюсь. Я все объясню, что расставаться по телефону при плохой слышимости, да и вообще расставаться по телефону – это последняя стадия идиотизма.

Тэдди не дурак, он должен понять! Надо было раньше ему признаться, тогда все было бы по-другому. Ведь прошлую жизнь до нашей встречи не выбросить, не перечеркнуть, она была и есть. И у него тоже. Просто сейчас все иначе.

Я смотрел в окно на Колина, который работал на износ, как машина, остервенело махая лопатой, и сердце кровью обливалось. Ни разу! Ни разу не оглянулся и не посмотрел на меня.

Ну дурак, ну виноват, но так реагировать-то нахера?

Я оделся и вышел на улицу без шапки и перчаток.

- Тэдди... Ты обиделся, что ли?

Тишина.

- Ты из-за звонка Ньюта, что ли? Тэдди, я дебил. Прости. Я просто не мог ему сказать по телефону. Да и связь отвратная. Прости...

Ни слова.

Пришлось бросить в него снежком.

И ничего. Остановился.

- Иди в дом, замерзнешь, – сказал. – ... Не стой на улице, не морозь задницу.

Поговорили, блядь.

И опять я смотрел из окна, а он все так же хуярил, не разгибаясь и не оглядываясь на дом. Пока не стемнело.

Когда точка кипения достигла критической отметки, я выскочил раздетым в майке, и что я сказал?

- Я хочу есть!

Уточка, бля, косноязычная! Кря-кря, бля!

- Холодильник на кодовый замок закрыли? Я же сказал, чтобы не торчал на морозе в одних трусах, Эззи, меня по головке не погладят.