Воробышек бросил на пол цветы и сумку, в которой подозрительно что-то звякнуло, и напрыгнул на меня, повиснув, цепляясь руками и ногами, и сжимая так, что кости трещали. Лаки прыгал вокруг нас, не зная, радоваться или вмешаться, с громким лаем. Я прислонился к стене, все-таки воробышек весил, как страус, и поглаживал Люка по спине, потираясь щекой о его макушку, не желая отпускать свое сокровище.

Он сам отцепился, встав на ноги, и впился в губы жестким, требовательным поцелуем, закрыв глаза и тесно сжимая, до боли в ребрах, пока у обоих не закружилась голова от недостатка воздуха.

— Ньют, солнышко, я думал, я потерял тебя! — Люк всхлипнул и снова прижался ко мне сильно-сильно, вжимая в стену. — Я приходил к тебе каждый вечер и сидел тут под дверью до самой ночи, каждый день! Я так боялся, что ты не вернешься! Радость моя, солнце мое!!!

— Охх, Люк! Твой телефон молчал, а меня отправили в командировку в Сиэтл, вот сегодня вернулся. Я тоже думал, что больше не увижу тебя, воробышек!

Мы стояли обнявшись, Люк целовал меня в шею, сопя и подрагивая спиной, которую я гладил, и гладил, и не мог оторваться.

— Ой! Я сейчас! — Люк расцепил объятия, подхватил цветы с пола, — Это тебе! Я, когда увидел свет в твоем окне, думал с ума от радости сойду! — он подхватил сумку, захлопнул дверь и потрепал по голове Лаки, безоговорочно принявшего его как друга. Собака подпрыгивала, пытаясь лизать нас по очереди и несколько раз ей это удалось.

Мы прошли на кухню, и Люк, моя руки, рассказал, что телефон у него украли в метро, когда он ехал утром от меня домой, а там был мой номер, и позвонить он мне никак не мог, но не расстроился, решил — придет вечером и поговорим. А меня нет. И назавтра. И на послезавтра. Он себе напридумывал уже кучу трагедий, дурачок.

Чай с пиццей помогли нам немного успокоиться. Поужинав, я зашел в комнату и потащил Лаки, чтобы закрыть на кухне — никакой зоофилии, хватит и того раза с Пыхом.

Вернувшись, я сел на постель и похлопал рукой рядом с собой. Люк присел возле меня на пол, обнял мои ноги и, решительно выдохнув, сказал:

— Я много думал, Ньют. Я был неправ. И решил, что ты должен меня наказать. Поэтому… вот.

Он протянул руку к сумке и достал оттуда наручники, флоггер и ремень из кожи.

— Я не знаю как еще убедить тебя в том, что я доверяю тебе, и хочу быть с тобой. Что я не буду больше напиваться. Что я очень серьезно настроен. — И он внимательно и просительно вгляделся в мои удивленные глаза.

А у меня даже рот открылся от удивления. Господи! Мальчик плакал от удовольствия первого секса, когда ему даже не было больно, а тут такое самопожертвование, самоуничижение и желание терпеть настоящую боль, лишь бы быть со мной?

— Дурачок ты, Люк! И мысли у тебя дурацкие! Я даже животных никогда не бью! Что ты выдумал? И где ты это взял?

— Ну, у нас в павильоне для съемок и не такое найдется. Попросил на пару дней напрокат. Просто, понимаешь, Лисик, мои слова оказались только обещаниями. Пустым трепом. А мне хотелось, чтобы ты наказал меня, выпорол, но никогда не отталкивал, как тогда, когда мы расстались. Тогда мне было больнее.

— Мой маленький партизан, — улыбнулся я. — Иди ко мне!

— Нет! — уперся Люк. — Накажи меня. Так надо. Я хочу. Я виноват перед тобой и хочу получить свое наказание. — упрямо сказал он.

Что же, не хочешь по хорошему…

— Раздеть-то тебя можно? — постарался скрыть улыбку я.

— Я сам, — опустив плечи и решительно раздеваясь, обреченно настроился на порку Люк. Одежда была аккуратно сложена на стул, а он, голый, но решительный, стоял, ожидая моих приказов.

Сжимая зубы, чтобы не улыбаться такой настырности, я похлопал по своему колену, расставляя ноги, — ложись. Попой кверху.

Люк безропотно умостился на моих коленях, сверкая розовой гладкой задницей, руками упираясь в пол.

Я сидел в одежде, а Люк целиком раздетый, покорно ожидающий порки, лежал у меня на коленях и это заводило просто с пол-оборота. Но только меня. Член Люка был в обычном состоянии, что говорило о том, что никакого сексуального подтекста он не ждет.

Дико хотелось провести рукой по этому гладкому теплому телу, выступающим позвонкам, а уж розовая задница просто вопила о внимании к себе, снясь мне каждую ночь, да и дневные воспоминания, как я дрочил на нее в ту ночь, просто выбивали меня из жизни на некоторое время, пока я плавал в мареве желаний. А тут вот она — в моих руках. И ждущий Люк.

Я хлестко ударил ладонью по правой половинке, оставляя белый след ладони на розовом.

Люк дернулся, но не издал ни звука.

— Так? — спросил я.

Он молча закивал головой, видимо, закусив губу, и боясь сказать хоть слово.

Я погладил место удара ладонью, лаская и заводясь от желания целовать эту прелесть. Но Люк вильнул попой, уходя из-под ласки. Настроился он, видишь ли. Смешной воробышек.

Удар по левой половинке вышел звонким, Люк дернулся скорее от неожиданности, чем от боли, это было больше похоже на хлопок, чем на удар.

— Ты будешь меня наказывать или решил просто погладить меня? — с раздражением спросил воробышек.

— Мне так неудобно. Руку никак не занести. Ты, знаешь ли, уже большой мальчик, и плохо помещаешься на коленках. Давай-ка я пристегну тебя к кровати и отхожу ремешком, как положено. Мне там будет удобнее.

Застегивая на руках широкие кожаные наручи, было очень трудно удержаться и не поцеловать эти красивые запястья, но я пересилил себя, воробышек не должен догадываться, пока не зафиксирован, иначе начнет сопротивляться. Каждый наруч крепился отдельно, что было очень удобно, я прикрепил его руки к столбикам кровати по отдельности, уложив его на живот. Люк был сосредоточен и серьезен.

— Я накажу тебя, Люк. Но совсем не так, как ты думал. Совсем не так. Бить я тебя не буду. С этим обращайся к кому угодно, но не ко мне. — Я снимал одежду, стараясь говорить ровно и строго, хотя это было очень трудно. Видеть нагое, распластанное тело, такое желанное и красивое, и оставаться при этом спокойным было невыносимо тяжело. — Но, если ты после сегодняшнего наказания захочешь остаться со мной, то можешь забыть о других, и наказаниях болью. Только если ты захочешь поиграть в ролевые игры. Так вот, — я лег на него и стал целовать шею, отводя волосы в сторону, и ёрзая по его телу. — Я накажу тебя лаской. И ты пообещаешь мне, что никогда не причинишь себе вреда болью. И еще пообещаешь, что серьезные решения мы будем принимать вместе, и ты будешь идти на компромисс, а не будешь упираться, как сегодня, когда просил выпороть тебя.

«Абьюз! Абьюз!!!» — вопило во мне на разные голоса.

«Нет. Воспитание лаской» — решительно заткнул голоса в голове я.

Люк молчал, не шевелясь, замерев подо мной.

— Если бы ты знал, воробышек, как я хотел выцеловать твои позвонки! Вот так, — и я целовал каждый позвонок, прикусывая кожу, посасывая и лаская языком, оглаживая руками бока, спускаясь вниз по спине. — Если бы знал, как я мечтал о твоей красивой заднице, Люк. Я дрочил на нее. Я кончал только слыша твои стоны и гладя твою розовую попку.

Люк завозился подо мной, потираясь пахом и тяжело дыша.

— Если бы ты знал, Люк, как мне нравится просто прикасаться к тебе, гладить тебя, ласкать…

Член налился и подергивался, яйца звенели от напряжения, и мне для дальнейшего воспитания была необходима разрядка.

— Поднимись на колени, Люк.

Он покорно завозился, приподнимаясь на колени, выставляя свою задницу вверх, и кладя голову на кровать, расставив пристегнутые руки, без возможности их свести вместе.

Я запустил руку ему под живот, схватив член, который был уже в полной боевой готовности, и стал наглаживать его, массировать, надрачивать, пристраиваясь к его входу. Люк стонал, тяжело дыша, но ничего не порывался говорить. Его дырочка поджималась и расслаблялась, член в руках подрагивал. Я надрачивал себе и ему в одном темпе, проводя своим членом по впадине, по пульсирующей дырочке с нежной кожицей, нажимая легонько на вход, толкаясь, но не входя, дразня его и себя обещанием секса. Член Люка увлажнился каплей смазки и я растер ее по головке большим пальцем, наклоняясь и целуя его сладкую, манящую задницу. Невозможно прекрасное зрелище — гладкая попка, нежная дырочка, и я неожиданно для себя лизнул ее языком, тут же куснув за выпяченную розовую половинку со следом моей пятерни.