В комнату заглянул Яков, замотанный в одеяло. “Что это у вас здесь огурцом на весь дом пахнет?”

Мы пожали плечами.

Я вспомнил, как Яков рассказывал мне анекдот про раввина, который шел по пустыне и молился об огурчике.

Моя голова лежала на коленях у Гули. Лицо ее плыло надо мной.

“Расскажи мне сказку”, – сказал я.

“Зачем?” – спросила Гуля.

“Не знаю”.

Ресница упала с левого Гулиного глаза и полетела на меня.

Почувствовал, как приземлилась на моей щеке.

“А потом, – сказал я, – я расскажу тебе про единорога”.

“У тебя ресница с глаза упала”.

“Не снимай. Это твоя. Только что видел”.

Гуля сняла ресницу и стала разглядывать.

“На мою не похоже, – сказала она, и положила ресницу обратно на мою щеку. – У меня ресницы падают, только когда я плачу”

“Надо было загадать желание”.

“А чего ты желаешь?”

Я мысленно пожелал, чтобы Гуля не выходила замуж.

“Хорошо, я расскажу тебе сказку про стеклянного человечка”, – сказала Гуля.

“Почему про стеклянного?”

Жил на свете обычный человек. У него была обычная квартира, обычная жена, и даже любовница у него была совершенно обычной. Не трехглазой или еще какой-нибудь.

И все продолжалось хорошо и обычно, пока этому человеку не рассказали о стеклянном человечке.

Мужчина вначале посмеялся и рассказал об этом любовнице. Любовница тоже громко смеялась, и из ее глаз от смеха текли слезы.

После этого человек решил рассказать эту историю своей жене. Он вообще всегда так делал. Рассказывал жене и любовнице одно и то же.

Дарил одни и те же подарки и платья, как дочкам-близнецам, хотя близнецов у него ни в семье, ни в роду не было. Близнецы, особенно сиамские, – это все-таки аномалия, а он был обычным человеком.

Но, когда он рассказал историю про стеклянного человечка жене, она даже не улыбнулась.

Это очень удивило обычного человека, потому что раньше жена такого себе не позволяла. Если что-то нравилось любовнице, то нравилось и жене, и наоборот. И это мужчина считал своим маленьким, но достижением.

После этого он стал замечать, что жене перестали нравиться те обычные подарки, которые он дарил ей (и любовнице). Потом обычный картофель, который он приносил на зиму ей (и любо…). Наконец, ей разонравились те обычные контрацептивы, которые он использовал с ней

(и с лю…).

Короче, в семейной жизни образовалась трещина, из которой посыпались разные предметы, раньше принимавшиеся благосклонно, а теперь рождавшие шипение, фокусы и отворачивание к стене со словами “давай лучше спать”.

При этом жена продолжала ничего не знать о любовнице, и это было особенно обидно. Потому что если бы знала, было бы хоть что-то понятно. Ревность, конечно, гадкое свойство, но зато она многое в семейной жизни делает понятным.

Мужчина уже собирался, как это обычно делается, сложить вещи и уйти туда, где не швыряются. Как вдруг произошла другая аномалия.

Он обнаружил, что его обычная любовница стала необычно его раздражать.

Его стало раздражать то, как она смеется. То, с какой идиотской нежностью принимает от него подарки, лук и картофель, и даже пустое ведро, которое он приносил, вынеся мусор.

Обиднее всего, что так все было и раньше. Только раньше это было нормально. А сейчас… Сейчас мужчина стоял около прилавка в обычном магазине и мысленно просил себе сил со всей этой кашей разобраться.

В Бога он не верил, поэтому обращался к Разуму Вселенной, о котором прочитал в научно-популярной книжке.

Но от Разума Вселенной никаких утешительных сигналов не поступало.

Тут случилось совсем неприятное. Мужчина заметил, что его рука, которой он ощупывает пакеты с макаронами, стала немного просвечивать. И что через руку видны эти макароны, как будто руки и не было. Как будто макароны стали реальнее его руки. И что когда он поднес ладонь к лицу, сквозь нее увидел и другие продукты на витринах, а также кислое лицо продавщицы. При этом сама рука продолжала существовать, шевелилась и реагировала на тепло и холод.

С этого дня у мужчины появлялось все больше и больше просвечивающих мест. Причем часть тела, прозрачная сегодня, на другой день могла стать обычной. И наоборот. Жена вела дневник наблюдений и беседовала с астрологами. “Я так нервничаю!” – говорила она.

Сам же мужчина, напротив, стал сонным и малоподвижным; полюбил разные кресла и слова “давай лучше спать”.

Наконец, он вспомнил про историю о стеклянном человечке, сопоставил факты и, слава Разуму Вселенной, догадался…

Хуже всего, что саму историю он уже совершенно не помнил.

Не помнили ее и две его близняшки, жена и любовница.

Не помнил он и того, кто рассказал ему эту историю.

Он не помнил ничего, потому что его голова со всеми извилинами теперь подолгу делалась прозрачной. Через голову можно было спокойно смотреть телесериалы, причем изображение было даже лучше. Этим иногда пользовалась жена, устав за день.

Сам мужчина от такого нецелевого использования своей головы, конечно, страдал. Но врачи только советовали оборачивать голову и другие стеклянные члены в двойной газетный лист или прописывали импортные моющие средства. “Чистота и гигиена, – говорили они, водя по стеклянной поверхности фонендоскопом, – гигиена и чистота”.

Наконец, выполняя какую-то сложную фигуру супружеского долга (а сложными теперь были все фигуры), мужчина разбился и рассыпался на кусочки.

Жена заплакала. Осторожно, чтобы не порезаться, она выползла из кровати и стала искать совок.

Склеивала мужчину она вместе с любовницей. Они познакомились незадолго до происшествия и даже сходили поесть мороженое.

Правда, клеился мужчина у них по-разному. У жены он получался невысокого роста брюнетом с маленьким шрамом на левой щеке, а у любовницы – блондином без шрама и двух передних зубов.

Склеив в итоге что-то компромиссное, они отвезли это в местный краеведческий музей. Проследили, чтобы витрина была хорошо освещена, написали в Книгу отзывов и разъехались по делам.

…Через полгода их обеих, таких же стеклянных и подклеенных, привезли в тот же музей. Причем жену привезли вместе с ее новым разбитым любовником, которому она поведала историю о своем стеклянном муже.

Новые экспонаты разместили в запасниках, как авторские повторения известной фигуры обнаженного мужчины, стекло, инвентарный номер

1270; поступило из частной коллекции.

Я приоткрыл глаза и усмехнулся.

“Слушай, Гуль… А помнишь, нам эта Эльвира говорила о каком-то стеклянном человеке. Ну, что детство он ворует, что ли”.

“Это, наверное, другой, – сказала Гуля. – Стеклянных много, Эльвира их как-то распознает. У нее самой что-то похожее начиналось. Ну, потом ей Ленин помог”.

“Ты что, серьезно?”

“Не знаю. Когда Петя… ну, ее муж, погиб, он водолазом был, она совсем плохая стала. Всем зачем-то говорила, что Петя с ней развелся. Даже несуществующую женщину придумала, к которой он будто бы ушел. Имя ей придумала, возраст, профессию. Макияж, прическу…

Знаешь, страшно было. Я у Эльвиры оставалась ночевать, ну, когда мне родители из-за Ленина скандалы устраивали и называли ленинской шлюхой… Лежу я у Эльвиры, слышу, как она в соседней комнате с этой придуманной женщиной разговаривает. Вы, говорит, такая-то по фамилии, поигрались с ним, вот и верните. Ну и что, говорит, что вам его поцелуи нравятся, все равно ими подавитесь, он мой… Страшно было слушать. Мне кажется, Эльвира с твоим прадедом чем-то похожи”.

“Чем?”

“Не знаю. Он как бездна”.

Я вспомнил, как Яков спрашивал про запах огурца.

И только сейчас уловил этот колющий своей свежестью запах.

Он пробивался сквозь испарения картофеля, сквозь запах слез и лекарств, который, после возвращения невинности, шел от Гули. Сквозь пыль, которая обволакивала предметы в доме Якова. Сквозь запах листьев, перезревших плодов и мочевины со двора.

Покачавшись надо мной, запах огурца стал медленно тускнеть.