Отдав честь, участковый зашагал прочь, гремя в темноте подошвами.

– Ми… Митенька… – застонала мачеха. – Плохо… Митя, воды…

– Сейчас… сейчас, Марина Титеевна…

– Это он? – Эль весело затушил сигарету.

– Видимо. Обещала в одиннадцать. – Триярский тоже услышал шум мотора. – Основную интригу я тебе изложил. Стоп! то, что ты об этом думаешь, держи пока в себе; не вздумай выбалтывать в машине.

Эль выдал одну из своих фирменных недовольных рожиц (“как знаете”), притормозил около зеркала, проверив прическу… и выбежал следом за

Триярским.

Снаружи сигналили.

Вымуштрованный шофер подъехал прямо к калитке; садясь, Триярский заметил у него под глазом небольшую опухоль.

– Едем через Саробзор, – сказал Триярский.

– Это ж в два раза дальше! – возмутился легким тенорком шофер.

– Мне нужно тебя расспросить до встречи с хозяйкой.

– Не-е… Разговоры будете иметь с Аллой Николаевной. Мне достаточно хорошо пока платят, чтобы я молчал.

– Пока платят… Синяк, конечно, еще болит… но мозги-то она тебе не выбила, и ты понимаешь, что означает потеря…

– …хозяина! – вставил с заднего сиденья Эль. Триярский посмотрел на него. Эль послушно зажал рот ладонью.

– Не будем отвлекаться… как вас по имени? (Триярский заметил, что они все-таки едут через Саробзор).

– Лева.

– Итак, Лева. Вчера вечером хозяйка посылала тебя… куда? В офис она звонила, пара-тройка друзей тоже пожимает плечами…

Следовательно, командирует к тем друзьям, к которым она не имела горячей охоты звонить… а также в те места, куда звонить бесполезно…

Ладони шофера стали оставлять на поверхности руля влажные пятна…

– Таких мест для солидных людей в нашем микро-городе не так уж много… “Монте-Карло"? Или “Веселый чебурек”, но это попроще… У

Малыша Шахруха – живая музыка и куча других очень живых вещей…

Арт-клуб “Зойкина квартира”, американцы хвалят… ну и “Гелио”…

Так, “Гелио"? – Триярский неожиданно повернулся к Элю и послал этот вопрос ему…

Эль, наблюдавший физиономию шофера со всей ее сложной игрой в зеркальце, кивнул:

– Ага, “Гелио”… еще вернее – “Зойкина квартира”.

– Не было его там, – процедил шофер.

– Не сомневаюсь. Но, чтобы получить эту ценную информацию, достаточно получаса, ну, часа, а не целую ночь – тебя ведь целую ночь не было… Город пустой, светофоры не мешают… да ты на них и днем не сильно реагируешь.

Машина и вправду летела. Согласившись на крюк, шофер отыгрывался скоростью.

– Следовательно, где-то ты провел больше времени… может, в

“Зойкиной квартире"?

– Перекрывают! – взвизгнул шофер. – Перекрывают. Я же говорил, лучше по прямой!

Въезд на Проспект Ахеменидов (раньше Красных Ткачих) перегородил полицейский газик. Из газика выскочило грозного вида пузо в фуражке и замахало жезлом. На Триярского эти процессы за стеклом не произвели никакого впечатления.

– Кроме того, что Якуба там нет и не было, ты получил еще какую-то информацию?

– Получил! – высказался с заднего сиденья Эль.

– Да подожди ты, “игра со зрителем” еще не началась, – поморщился

Триярский.

Проспект Ахеменидов стал стерилен, как пустыня; по крышам двух соседних пятиэтажек прогуливались снайперы, а пузо с жезлом и свистком уже не плевалось трелями, а только шевелило деревянными от служебного ужаса губами.

По умершему проспекту пронеслись мигалки. Потом еще мигалки – мгновенно отражаясь фиолетовыми бликами в мокром зазеркалье шоссе.

Наконец, мелькнули три серых автомобильных призрака, унося вдаль по проспекту тело Областного Правителя.

– Говорят, его возят в наручниках, – сказал шофер.

– И увеличили сегодня охрану… – задумался Триярский. – Короче,

Лева, к тебе не подходил там один тип… обратившийся к тебе с

“кавказским акцентом"?

Снайперы на крышах, пятясь, растворились в дожде; пузо закатилось обратно в свой газик и, выдав прощальную трель, уехало. Транспорт хлынул со всех сторон, мешаясь с пешеходами.

– Скорее, – газанул Лева. – В пробку вляпаемся, тогда все.

Но “Мерседес” легко проскочил проспект Ахеменидов и свернул на

Бульвар Клинтона, бывший Фиделя Кастро.

– Что-то город сегодня подозрительно активно украшают, – Триярский кивнул на выводок гирляндо-развешивательных машин вдоль фонарей.

– Так объявляли, в пять будет “Отчетный концерт национальных меньшинств” в Доме Толерантности, по телевизору… – доложил всезнающий Эль. – От жизни отстаете, Учитель.

– Подальше бы отстать от такой жизни, – пробормотал Триярский.

Потом, очнувшись (они пронеслись мимо Дома Толерантности, где действительно шло какое-то ковыряние и подготовка), посмотрел на шофера: – В двух словах: что он тебе сказал?

– В двух словах не скажешь.

– Одно слово: Якуб жив?

– Кажется, жив… Вспомнить надо.

Взлетели на пригорок. В лобовом стекле всплыл двухэтажный мраморный особняк.

– Учитель, это здесь нам обещали еще подбросить бабла? Так не светит.

Трияркский и шофер одновременно повернулись к Элю.

– Ну, не светит, – пояснил Эль.

– Неслабый у вас помощник, – присвистнул Лева.

– В чем дело? – Триярский посмотрел на шофера.

– Сейчас сами от хозяйки и узнаете…

Аллунчик вышла как призрак и вместо приветствия произнесла:

– Меня обокрали. Вытащили все деньги.

– Ну, вы теперь хотите сказать: нам что-то светит? – повернулся Эль к Триярскому.

Изнутри мраморный особняк казался еще более мавзолейным. Поднимались по лестнице (позолота, волосатые пальмы).

– Забрали только деньги, все остальное на месте.

Аллунчик назвала, высморкавшись, сумму.

– Упс! – Эль чуть не захлопал в ладоши. – Хотел бы, чтобы у меня тоже столько можно было украсть.

– Это тот самый придурок, на которого тебе нужны были деньги? – поинтересовалась Аллунчик.

– Этот “придурок” знал, что у тебя нет денег еще до того, как ты об этом сказала.

– ?

– Врожденная способность определять присутствие денег… Нет, не в каком-то именно месте, а в целом, у человека…

– Я феномен, – Эль слегка поклонился.

– Пять лет назад этот феномен чуть не оказался в колонии для несовершеннолетних, – заметил Триярский. – Потом встал на путь истины и скоро получит бакалаврский венок юриста… Честно говоря, не знаю, как он его на эту свою шевелюру натянет.

Аллунчик затеплилась тонкой улыбкой. Все-таки – красавица, и уши совсем не крупные, и не шедший ей великосветский панцирь, в котором она еще утром пыталась сверкать у Триярского, сейчас размягчился…

– Показывайте место происшествия, потерпевшая! – Триярский взял хозяйку за руку. Вспомнив про уразу, отпустил.

Место осмотрели. Аллунчик лезла под руки, мешала, уверяла, что это кто-то из своих:

– Может быть, даже Якуб… заехал… Но я совершенно без денег!

Триярский достал утреннюю пачку, отсоединил от нее половину:

– На три корочки хлеба, надеюсь, хватит…

– Хватит, – вздохнула Аллунчик, – но только ровно на три.

Эль вздохнул еще горше:

– Ну вот… только настроишься на вознаграждение! Послушайте…

– Алла Николаевна, – подсказал Триярский.

– … да, Николаевна! Почему бы вам, ну – не одолжить пока деньги… пока не найдется ваш муж с бумажником… ну хотя бы у шофера.

– У Левы?! – усмехнулась хозяйка.

– А что! Мне показалось, что у него…

– Тише! – Триярский вглядывался в телевизор.

Шли русские новости. На экране возник диктор, известный всему

Дуркенту тамада Марварид Бештиинов:

– …благодаря самоотверженному функционированию Прокуратуры, заговор против жизни Правителя Дуркентской Автономной Области удалось избежать, и своевременно…

– Нет… Не может быть… – Аллунчик опустилась на колени перед телевизором.

Пошли имена злоумышленников. Многие из них Триярский еще утром встречал в “Кто есть Кто”… теперь их следовало поместить в “Кто есть Никто в Дуркенте” – если бы только кому-то пришла мысль издать такую книжку.