Страшные дела творились в застенках инквизиции! Людей, подозреваемых в ереси, хватали по первому доносу. Допрос и суд велись в полной тайне. Защиты не полагалось, зато обвинять мог всякий и каждый. Главным способом вырвать признание в ереси была пытка. Каких только зверств не придумывали «святые» палачи! Выворачивали суставы, бросали людей на острые гвозди, лили через воронку в рот бутылями холодную воду, завинчивали ноги в «испанские сапоги», поджаривали на медленном огне, замуровывали живых людей в монастырские стены. Неудивительно, что обвиняемые сознавались в чем угодно — только бы избавиться от мук. Люди возводили на себя всевозможные небылицы.

За ересь было одно наказание — смерть. Но ведь в «священном писании» сказано: «Не убий». Как же быть? И попы нашли выход. Осужденные еретики передавались в руки светских властей с наказом обходиться с ними «кротко и милосердно» и наказывать их «без пролития крови». Эта зловещая формула обозначала: сжечь на костре заживо!

Замуровывание заживо.

Сожжение еретиков, или аутодафе, обставлялось с большой торжественностью. Каждому, кто шел на это зрелище, папа объявлял прощение грехов вперед на сорок дней. Тысячи любопытных стекались к месту казни. Сюда же съезжались короли, герцоги, графы со своими свитами. Осужденные шли с горящими свечами в руках. На их одежде были нарисованы дьяволы и ведьмы. Бумажный колпак, надетый на голову, тоже был испещрен изображениями чертенят. За осужденными шли монахи-инквизиторы, священники и епископы. Шествие замыкал руководитель этого чудовищного судилища, сам «великий инквизитор», в фиолетовом одеянии, окруженный стражей.

По всей Европе пылали костры инквизиции. Людей сжигали «к вящей славе божией» целыми пачками — десятками и сотнями. Испанский великий инквизитор, Торквемада, прозванный «первосвященником палачей», хвастался, что он один предал сожжению сто тысяч двести двадцать человек. За все время деятельности инквизиции — а она продолжала свою страшную работу вплоть до конца XVIII века — было сожжено не менее трех миллионов человек. Это было «угодно богу», лицемерно уверяли монахи. К тому же, это было чрезвычайно выгодно для них — ведь все имущество осужденных конфисковывалось в пользу церкви!

Сожжение еретиков.

Церковному суду подлежали не только те, кто имел дерзость выступить против папства, не только те, кто требовал у церкви отказа от власти и богатств. Согласно инструкции инквизиторов, к этому суду привлекались также и «все, занимавшиеся чародейством», «всякий, прикосновенный к ереси словом, делом или сочинением».

Такие пункты давали широкий простор для борьбы с возрождающейся наукой. Мы видели, что уже в XIII веке зарницы ее прорезали мрак средневековья. Научные опыты легко было приравнять к «чародейству». А «прикосновенным к ереси» церковники объявляли всякое научное открытие, несогласное с бреднями «священного писания».

«Святейшая инквизиция» охраняла устои старого, феодального мира, искавшего опоры в библейских легендах. Но эти устои постепенно расшатывались. Подымались борцы за новую культуру, за подлинную науку. Они возвышали свой голос против верований и предрассудков, которые церковь объявляла священными. Много надо было героизма, много страстной веры в науку, чтобы пробивать ей пути под угрозой костра. Безвестные герои камень за камнем закладывали ее фундамент, боролись и гибли в борьбе. Лишь наиболее стойкие, наиболее одаренные оставляли свои имена будущим векам. Их труды, их жизнь учат нас, как добывались великие достижения, человечества.

Вслед за Рожером Бэконом история выдвинула новых борцов, целое созвездие славных имен.

Печально, глубоко унизительно было положение науки, прислужницы церкви, в эпоху господства феодализма. Почему же с конца XV столетия мы видим большие культурные сдвиги? Какие силы вызвали возрождение науки и обеспечили ей победное шествие? Это был рост городов и развитие в их недрах нового общественного класса — буржуазии.

Городом первоначально называлось огороженное, укрепленное место. С течением времени города стали торговыми пунктами. Они притягивали торговцев и ремесленников различных специальностей. Постепенно происходит отделение города от деревни: в деревне по-прежнему сосредоточено сельское хозяйство, город становится центром торговли и промышленности.

Благодаря торговле и ремеслам города непрерывно росли и обогащались. В раннюю пору средневековья население большинства городов не превышало тысячи человек. В XIV–XV веках в немецком городе Страсбурге было уже двадцать тысяч жителей, а в Лондоне — тридцать пять тысяч. Городское население называлось в Германии бюргерами (от слова «бург» — город), во Франции — буржуа.

Горожане находились в зависимости от тех же хищников-феодалов, которые высасывали все соки из крестьян. Возникнув на земле, принадлежавшей монастырю или светскому сеньору, города вынуждены были платить им крупную дань. Но аппетиты сеньоров все росли. Они старались извлечь как можно больше выгод из городской промышленности и торговли. Изобретательность их не знала границ: брали за провоз товаров по реке, по дороге, через мост; брали за быструю езду, за остановку в пути; брали за поднятую по дороге пыль, за помятую траву…

Трудолюбивые, деятельные и предприимчивые горожане не хотели мириться с произволом тунеядцев-феодалов. С ростом благосостояния городов росло и их стремление освободиться от закрепощения их феодалами. Некоторым городам удавалось откупиться крупной суммой; другие завоевывали свободу ценой долгой и упорной борьбы с сеньорами. Так или иначе, многие города добились самоуправления. Власть вверялась выборному мэру (городскому голове) и двенадцати присяжным, которые составляли городской совет. Такие города назывались коммунами.

Коммуны, отвоевавшие себе свободу, были, конечно, ненавистны феодалам. «Коммуна! — с негодованием пишет церковный писатель XII века. — Это слово новое, отвратительное. Благодаря коммуне оброчники освобождаются от прежней зависимости, отделываясь ежегодной податью!» Так города мало-помалу сбрасывают иго феодалов и завоевывают независимость. В Германии даже сложилась поговорка: «Городской, воздух дает свободу».

В борьбе с феодалами горожане находили поддержку со стороны королевской власти. Короли смотрели на могущественных и своенравных феодалов, как на своих соперников. Они охотно помогали бюргерам сбить спесь с герцогов и баронов в надежде усилить за их счет свою собственную власть. До нас дошло интересное завещание французского короля Людовика IX своему сыну. Из этого завещания видно, как короли и города поддерживали друг друга в борьбе с феодалами.

«…Сила и богатство твоих добрых городов, — писал король, — воспрепятствуют чужеземцам и частным лицам, особенно крупным вассалам и баронам, ставить тебя в неприятное положение. Я с удовольствием вспоминаю о Париже и о добрых городах моего королевства, которые помогли мне против баронов».

Если короли были заинтересованы в усмирении надменных феодалов, то и бюргеры, со своей стороны, жаждали крепкой центральной власти. Такая власть должна была защищать их от произвола феодальных хищников и содействовать мирному развитию торговли и промышленности. Союз между королями и «добрыми городами» подрывал мощь феодалов.

На грани XVI века феодализм заметно разлагался. Города стали колыбелью нового, буржуазного общества. Но старый порядок не уступал. Борьба длилась еще долго. Буржуазия окончательно захватила власть революционным путем в Англии только в XVII, во Франции — в XVIII веке, в других странах — еще позже.

С ослаблением мощи светских и духовных феодалов приходила в упадок и церковь. Самым красивым зданием в городе был уже не храм, а ратуша,[4] самым почтенным лицом — не монах, а купец или владелец мастерской. Церковь раньше играла большую роль в хозяйственной жизни страны. Теперь она стала паразитом — хозяйственные заботы перешли к городской буржуазии. Прежде церковь была главным авторитетом — ей верили слепо. Теперь этот авторитет заметно падал. Раскрепощался от власти феодалов не только горожанин и сельский житель. Вместе с ними раскрепощался от церковной опеки и человеческий ум.