— Хвала Господу! — набожно произнёс священник.

Ермак строго посмотрел на него.

— Причём здесь это! Здесь всё по-другому, братья! Больше никаких набегов, никакого грабежа, никакого насилия! Нас позвали в эту землю, чтобы защитить её для царя от жёлтых орд с Востока. У нас святое задание! Ведите себя не как черти, а как люди!

— Это ужасно, Ермак, — серьёзно сказал священник, — если мы станем вести себя, как нормальные люди. Чёрт, по сравнению с казачьим людом, просто монашеский послушник!

— Тогда ведите себя, как служивые, какими мы и являемся. С сегодняшнего дня мы на службе у царя!

— Далеко ещё? — спросил кто-то из толпы.

Ермак почесал затылок.

— Крестьяне говорят, что через десять дней будем у Семёна Строганова в Орле.

— А деревни, которые встретим по пути?

— Не трогать! Это приказ!

Сотники молчали. «Ермак приказал — это хорошо. Но как объяснить это остальным? И что делать, если казак не подчинится? Об этом лучше не думать. Его, конечно, накажут, после чего он может стать калекой».

— А потом? — спросил другой казак.

— Посмотрим. Я переговорю со Строгановыми и узнаю, на что мы имеем право, а на что нет. Обещаю, что они не сделают нас цепными псами! — Ермак выпрямился. Его глаза блестели. Он уже чувствовал себя покорителем и поспешил об этом объявить: — Мы станем самыми известными казаками России! — воскликнул он, вдохновлённый собственными мыслями. — И ни один царь больше не назовёт казаков разбойниками и грабителями!

Наступал исторический момент. Мечта должна стать реальностью...

Пока сотники находились у Ермака на совещании, а казаки обустраивали лагерь, три отряда по десять человек отправились к реке, чтобы набрать воды в кожаные бурдюки. Другие казаки повели поить лошадей к мелководью, и среди тех, кто вёл большой табун на водопой, была Марина.

На этот раз Люпину было проще. Ещё до совещания Ермак приказал казакам во время похода не беспокоить крестьян, поэтому они не разбойничали так нагло, как раньше — эта перемена была понятна Люпину — ведь они пришли в землю Строгановых, в отдельное государство в царстве российском. Люпин понял, что раз Ермак сдерживает казаков, то не за горами время, когда можно будет забрать дочь...

Он смешался с удмуртами, надвинул шапку на глаза и наблюдал, как казаки ведут лошадей к реке. Впечатляющая картина: около шестисот осёдланных лошадей с мешками, наполненными добычи. Лошадей, которые не боялись расстояний и ели как гнилую солому с крыш, так и сочную траву. Лошадей, которые никогда не уставали и не болели; которые были такими же храбрыми, как и седоки.

Люпин сразу увидел Марину. Она, верхом на буланой лошади, ехала на водопой последней, и была не в безразмерной рубахе и смехотворно больших сапогах, а в настоящей казачьей форме, немного широкой в груди, с широким кожаным ремнём и тёмно-красной папахой на обрезанных светлых волосах. На ремне, как у настоящего казака, висел кинжал, и когда она размахивала нагайкой и кричала «Но! Пошла!», то ничем не отличалась от остальных.

«Хорошая маскировка, — подумал Люпин, довольный и даже гордый за дочь. — У неё всё получается! Умница! Но скоро эта игра в прятки закончится... И мы вернёмся в заново отстроенную Новую Опочку».

Он пробрался к водопою, избегая встречи с казаками, и стал ждать на берегу удобного момента. Марина находилась посреди табуна на мелководье. Топот, хрипы, ржание и фырканье были такими громкими, что едва ли можно было услышать выстрел из пушки. Шестьсот лошадей поднимали неимоверный шум.

Тем не менее, Люпин решил свистнуть знакомым всем жителям Новой Опочки свистом. Он сунул два пальца в рот и дунул. Раздался резкий свист. Многие пробовали так свистеть, но у них получалось жалкое шипение. Лишь священнику Новой Опочки, когда тот украдкой упражнялся за иконостасом, однажды удалось пронзительно свистнуть, при этом старуха, молившаяся перед иконой святого Серафима, упала в обморок, полагая, что это свистнул святой. После этого священник оставил свои упражнения.

Люпин свистнул, и то ли случилось чудо, то ли дул благоприятный ветер, или существует такая вещь, как связь двух душ — во всяком случае, Марина повернулась и увидела на берегу мужчину.

Люпин украдкой махнул рукой и снял шапку, показывая седину.

Он увидел, как Марина вздрогнула, прижала руку к сердцу, как осторожно огляделась, а затем медленно, чтобы никто не заметил, стала проталкиваться на своей лошади к берегу.

Спрыгнув в нескольких метрах от Люпина, она отпустила лошадь и побежала к нему навстречу.

Дыхание Люпина стало прерывистым. «Боже мой, — взмолился он, — не дай моему сердцу остановиться от радости! Позволь мне пережить этот момент встречи. Марина, доченька!» Он стоял, как парализованный, и видел в Марине ещё ребёнка, но в ней уже проявлялась, как из тумана, будущая женственность. «Я так долго ехал, Боже, — подумал он — так долго... и теперь готов умереть. Я мечтал об этой встрече сотню раз и сейчас упаду, как бык на бойне. Марина, доченька!»

— Отец, — сказала она и остановилась не в состоянии ни обнять его, ни прикоснуться — она стала казаком.

— Сердечко моё... — пробормотал Люпин. После этих слов туман рассеялся, Люпин отчётливо увидел перед собой Марину и ожил. — Доченька! Ты выглядишь, как настоящий казак.

— Боже мой, откуда ты здесь, отец?

— Я всё время ехал за вами, — тихо сказал Люпин. — Всегда находился рядом с тобой, Мариночка. Ты была не одна. — Он не двигался, и тот, кто смотрел на них издалека, мог подумать, что парнишка задержал старика и допрашивает его. Мушков был на совещании у Ермака, остальные казаки занимались лошадьми.

— Всю дорогу. Отец! — Глаза у неё увлажнились. Она опустила голову и прикусила нижнюю губу. — Мне сказали, что ты мёртв.

— Кто сказал?

— Казаки. Я спросила про старосту деревни, а они засмеялись и закричали: «Староста? Мы поджарили его в этой деревне!» Как я могла не поверить? Наша деревня сгорела, и я думала, что ты тоже сгорел. И я бы сгорела, если бы он не предложил идею с мужской одеждой...

— Кто?

— Мушков, Иван Матвеевич.

— Казак?

— Друг Ермака и его заместитель.

— Один из этих кровопийц спас тебя? — Люпин провёл руками по волосам. — Что он с тобой сделал, доченька? Ох, силы небесные, что ты претерпела?

— Он ничего мне не сделал. Он спас мне жизнь.

— И не... — протянул Люпин.

— Нет, отец.

— Наверное, этому казаку во время карательной экспедиции отрезали то самое.

— Не знаю, отец, но не думаю.

— Вполне может быть... — Люпин огляделся. Никто, казалось, не обращал на них внимания. — Если мы быстро упадём в траву и скатимся по склону к кустам, то никто не увидит. Там мы спрячемся до наступления темноты.

Он посмотрел на реку. День догорал мягким закатом. Земля освещалась рассеянным светом, от которого не было тени, как в первый день творения, когда Бог создал солнце.

— Давай быстрее, — сказал Люпин.

— Что?

— Бежим. Мы будем скакать всю ночь... Ермак должен ехать дальше и не бросится за нами в погоню. Нам удастся сбежать, Мариночка.

Марина посмотрела на стоящий в воде табун лошадей и на мерцающие огни костров. «Как трудно сказать, что он напрасно потратил столько сил и веры! Как трудно ему понять, что есть нечто большее, чем Новая Опочка, и что жизнь может быть наполнена страстным желанием познать просторы неизвестного! Мы не деревья, отец, и не растения, держащиеся корнями за землю... Мы молоды, а за пределами Новой Опочки мир так велик. И Иван Матвеевич здесь... Ты его не знаешь, но он спас мне жизнь, поэтому должен стать для тебя, как сын...»

— Я не хочу бежать, отец, — тихо сказала она. — Мне нужно напоить лошадь.

Люпин вытянул шею, как будто не расслышал.

— Ты не хочешь... — глухо сказал он.

— Нет, отец.

— Ты с ними добровольно... — это было так ужасно, что Люпин онемел.

— Да, отец.

— Ты не хочешь вернуться в нашу вновь отстроенную деревню?

— Не сейчас. Позже, наверное...

— Мариночка... — лицо Люпина дрогнуло. Слезы покатились по щекам и он не знал, что говорить и что делать. В отчаянии он провёл обеими руками по седым волосам. «Она остаётся с казаками! Моя доченька, моё единственное достояние, вся мою жизнь!»

— Что будет со мной? — наконец спросил он.

— Мы снова увидимся, отец.

— Это всё? Всё, что мне остаётся? Ждать, ждать мою доченьку. Просто ждать, не зная, вернёшься ли ты... Разве это жизнь?

— А в Новой Опочке разве жизнь?

— Да!

— А для меня — нет, отец. — Марина прижалась к лошади. Та уже привыкла к ней и стояла тихо и неподвижно. Только уши шевелились, и подёргивались ноздри при дыхании. — Что бы я делала в деревне? Работала бы в огороде, вышла бы замуж за крестьянина, родила бы детей, стояла бы у печки, и в какой-то момент умерла. Разве для этого подарена человеку жизнь?

— А что делала твоя мать? — пробормотал Люпин.

«Моя ли это дочь? — подумал он. — Она ли это? Её глаза, нос, рот, ангельское лицо — это осталось. Но какие мысли теперь у неё в голове! Мариночка, что с тобой...»

Он всхлипнул и закрыл лицо руками, ожидая дальнейших объяснений.

— Моя мать? — повторила Марина. — Кем она была? Животным на двух ногах... Быки и лошади работали вне дома, а она в доме. В чём разница? Она даже не хотела самостоятельно думать, это была твоя забота, отец. Я не хочу быть такой.

— Ты хочешь вместе с казаками убивать и жечь? — спросил он. — Моя дочь хочет... — Он опустил руки и уставился на неё.

«Почему у меня нет сил, чтобы убить сейчас тебя и себя? Как можно дальше так жить?»

— Я не буду грабить и жечь!

— Но они! — Люпин развёл руками. — Они!

— Какое мне дело до других? Речь идёт обо мне и о Мушкове.

— Этот казак! — Люпин тяжело задышал, словно толкал телегу по колено в грязи. — Ты в него влюбилась?

— Я не знаю, что такое любовь. — Она надвинула папаху на голову. — Если это то, что я чувствую... ты прав.

— И что ты чувствуешь?

— Я чувствую, что должна сделать из Мушкова нормального человека!