Прошло несколько тягостных секунд молчания и ожидания. Затем Ермак сдул порох с полки и спустил курок.

— Слезай, парень! — сказал он. — Как тебя зовут?

«Боже, как её зовут? — Мушкова окатило холодом. — Об этом мы не подумали...»

— Борис... Степанович, — спокойно ответила Марина, слезая с лошади. — Могу я поехать с вами?

— Ты получишь лошадь. — Ермак посмотрел на свою кобылу. — Она как все женщины, — резко сказал он. — Они теряют головы, когда на них скачет молодой парень. Иван Матвеевич будет твоим учителем. Он тебя нашёл, значит, ты принадлежишь ему! Я решу, когда ты станешь казаком.

Он повернулся и пошёл прочь. Люба мгновение поколебалась и поплелась за ним, догнала и пошла рядом. Ермак посмотрел на неё, поморщился, обнял за опущенную шею и пошёл дальше.

— Ты принадлежишь мне, — тихо сказал Мушков Марине. — Поняла? Ты моя собственность...

— Я должна вернуть тебе два пинка, Иван Матвеевич! — сказала она так же тихо. — А теперь дай мне лошадь.

— Завтра, когда поскачем дальше.

Она пожала плечами, подошла к костру и легла на траву. Мушков лёг рядом, но она молниеносно вытащила из-за его пояса кинжал и прижала себе к груди.

— Вот кто будет моим любовником, где бы я ни лежала! — резко сказала она, но так тихо, что слышал только Мушков. — Ревнивым любовником, Иван Матвеевич!

Мушков вздохнул и отвернулся. Достать новый кинжал нетрудно. С ними шли сорок вьючных лошадей, нагруженных оружием, боеприпасами и продовольствием. Недостатка не было ни в чём. А вот то, что Марина начала завоёвывать его по частям, делать глупцом, сердило его и лишало спокойствия. «Я знаю её всего несколько часов, и что со мной произошло? — думал он снова и снова. — Эту Новую Опочку построил сам чёрт!»

Он прислушался к дыханию Марины и вдруг почувствовал, что счастлив от того, что лежит рядом с ней.

Люпин сразу узнал дочь, когда та шла в мужской одежде из дымящейся деревни в сопровождении казака. Какой отец не узнает свою плоть и кровь, даже одетую по-другому?

«Она жива, — подумал он, — но это ненадолго. Всё равно они её повесят, и я даже не сумею помешать. Но она умрёт как дочь Люпина. Да благословит тебя Бог, доченька. Тебя ждут небеса».

Он лежал в траве, смотрел на казаков и ждал, когда они повесят Марину на вишне. И вот, прижавшись к земле, Люпин с крайним изумлением увидел, как дочь ускакала на лошади от казаков, но вскоре вернулась и начала спорить с атаманом. «Она сошла с ума, — подумал Люпин. — Боже мой, никак пожар высушил ей все мозги. У неё есть лошадь, она скачет прочь — и снова возвращается к казакам! Что же это такое, Господи!»

Люпин замер. Не было никакой возможности приблизиться к дочери. Позже она легла у огня среди казаков, а он лежал далеко от неё в сумраке ночи, ломая голову.

Только под утро, когда все казаки крепко спали, он пробрался в разрушенную деревню, к церкви.

Здесь, перед иконостасом, храпел незнакомый священник в казачьих штанах и сапогах, а в помещении стоял сильный запах алкоголя. Местный поп сидел на ступеньках алтаря, уставившись в одну точку. Увидев входящего Люпина, он поднял правую руку и благословил его.

— Батюшка, не знаю, что мне делать! — прошептал Люпин и с испугом покосился на казачьего священника.

— Я тоже, — ответил священник. — Небеса пошатнулись. Небесный порядок рушится.

Он указал на храпящего коллегу и молча покачал головой.

— Бог далеко, — сказал Люпин. — А моя дочь Марина близко. Мне кажется, что казаки хотят взять её с собой.

— Да пребудет с ней Бог, — просто сказал священник.

— Было бы лучше, если бы с ней был я, — ответил Люпин. — У Бога своих забот полно. Я поеду за казаками и как-нибудь освобожу её. Как долго это продлится, я не знаю. Вам придётся отстраивать Новую Опочку без меня.

— Обещаю, Александр Григорьевич, — торжественно сказал священник.

— Тогда благослови меня, отче... — Люпин опустился на колени, и пока пьяный казачий священник храпел, как стадо быков, иногда громко выпуская газы, поп произнёс молитву перед дорогой и три раза осенил крестом склонённую голову Люпина.

На рассвете казаки поехали дальше. Теперь их было пятьсот сорок один.

Крестьяне смотрели на них с берега Волги. Казаки проехали всего в нескольких сотнях метров от них. Жители Новой Опочки молились и благодарили Бога за то, что всё обошлось так благополучно.

Когда казаки скрылись в облаке пыли, от уцелевшей церкви отъехал одинокий всадник и последовал за ними. Поп стоял в дверях церкви и поднял на прощание руку. Без креста, потому что брат во Христе забрал его себе.

«Доченька — единственное, что осталось у меня в мире, — думал Люпин, глядя на облако пыли на горизонте. — Жена Лариса умерла от лихорадки два года назад, дом и деревня сгорели... Только дочь и осталась. Я последую за ней хоть на край света...»

Легко сказать, но трудно сделать! Казаки задали такой темп, что Люпин едва поспевал за ними.

Кроме того, священник дал ему полудохлую клячу. Остальные лошади Новой Опочки убежали от огня в волжские степи, и после ухода Ермака крестьяне несколько дней ловили своих жеребцов, кобыл и жеребят.

Кляча, на которой ехал Люпин, не убежала с остальными, возможно, потому, что не выдержала бы бешеную скачку по степи. Поэтому она укрылась за церковью, там её и обнаружил поп, когда Люпин попросил у него лошадь.

— Она искала защиту у святого дома, — сказал благочестивый священник, положив руку на морду лошади. — Хотя это бедное создание даже не знает, что такое Святое Причастие. Бог всемогущ...

Люпин не мог долго выдержать темп скачки. Несколько раз он терял казаков из виду, но их путь можно было определить безошибочно. Утрамбованная степь или плачущие жители деревень, мимо которых проезжал Люпин, были надёжными вешками. «Что вы кричите и плачете? — говорил Люпин каждый раз, когда женщины выли, а мужчины в бессильной злобе грозили кулаками поднимающимся к небу клубам пыли. — Вас просто ограбили или избили. У нас они сожгли всю деревню и похитили мою дочь Марину! Братья, мне нужна новая лошадь! Посмотрите на эту клячу! У неё же ноги заплетаются, а когда я бью её по бокам и кричу «Но! Пошла!», она таращит глаза и начинает дрожать! Разве я сумею догнать казаков? Дайте мне хорошую лошадь, братья!»

Лишь на второй день Люпину удалось выпросить у мужиков лошадь, которая была не красавицей, но жилистой и достаточно выносливой. Пришлось заплатить за неё хорошую цену.

С этого момента дела пошли лучше. Люпин догнал казаков и двигался на безопасном удалении от облака пыли, которое висело над землёй, словно божье наказание, а иногда даже видел нескольких отставших от отряда казаков, на свой страх и риск бродивших по округе и присваивающих себе всё, что представляло какую-либо ценность.

На четвёртый вечер Люпин осмелился подъехать так близко, что увидел лагерные костры. Он привязал лошадь к дереву в берёзовой роще, подождал, пока стемнеет, и подкрался к лагерю.

Казаки вели себя, как в обычном военном походе. Рядом с каждым спящим казаком стояла или лежала лошадь. Все были готовы в любой момент вскочить и вступить в бой.

Прошло почти три недели, как они выехали из деревни Благодарной, и не было ни одного царского гарнизона, в котором не подняли бы тревогу по этому поводу. Саратовский воевода уже собрался отправить на казаков карательную экспедицию, но потом прослышал, что Ермак и его дикая ватага едут к Строганову, чтобы наняться на службу.

«Подождём и посмотрим, — сказал он стрельцам. — Народ — необразованное стадо, но мы-то знаем, кто такие Строгановы! Строганов может действовать по тайному поручению царя; так что лучше пока закрыть глаза и уши...»

Разве можно всё предвидеть! Ермак не знал, кто такой Строганов. Для него поход на север был обычным казачьим походом, во время которого рано или поздно они наткнулись бы на царское войско. Тогда всё могло принять серьёзный оборот: с убитыми в седле, что считалось честью, или погибшими на виселице, что можно назвать «профессиональным риском». В любом случае речь шла о жизни и смерти.

Ермак объявил состояние полной готовности, и казаки вели себя, как обычно в военных походах: лошадь и казак рядом, охрана по внешнему контуру лагеря, дозоры, конные патрули по окрестностям. Никому ещё не удавалось застать атамана врасплох.

Люпин это почувствовал. Он осторожно, как червяк, полз по земле. Повсюду рыскали дозоры, и пару раз один проехал от Люпина так близко, что тот мог бы схватить лошадь за ногу.

«Марина ещё жива, — думал Люпин. — Она не осталась ни в одной деревне и не валялась на обочине. Так что она ещё с казаками — в мужской одежде! Хорошая, но опасная идея... Что она будет делать, когда казаки разденутся и поплывут через реку? И почему она не убегает? Можно было бы остаться в любой деревне — никто бы не заметил до тех пор, пока казаки не соберутся вечером у костров».

Одна загадкой за другой! Люпин лежал на земле, прячась за кочками, и наблюдал за лагерем. Напрасно он выискивал Марину в толчее людей и лошадей. «Как я от неё близко, — довольно подумал он. — И даже если весь мир будет состоять только из казаков, я её всё равно спасу!»

Глава четвёртая

Мушкову можно было посочувствовать: он уже десять раз проклял тот день, когда встретил Марину. Не потому, что между ними что-то изменилось, нет, это было бы причиной для радости.

Так получилось, что на сердце у Мушкова с каждым днём становилось всё тяжелее, стоило посмотреть на Марину. А ему приходилось на неё смотреть, потому что она постоянно ехала рядом. Ермак отдал её ему, она была его добычей, но впервые в жизни Мушков не мог этой добычей воспользоваться.

Только Мушков видел её красивую грудь, когда встречный ветер прижимал рубаху к телу; только он знал, как на самом деле выглядели её золотистые волосы, когда они были длинными и развевались по лицу, как шёлк; только он знал про стройные ноги в неуклюжих сапогах. Когда он думал обо этом, для него недоступном, то вздыхал и угрюмо смотрел на дорогу.