— Ну, как он? Как лоб?

— Твёрдый, — ответила я с закрытыми глазами, всё еще надеясь упасть обратно в спасительный сон. — А если вы уйдете, то будет еще лучше.

— Шутит, значит живой. — Сильные руки меня вздернули над кроватью в сидячее положение, кто-то подложил под спину подушку, и глаза пришлось открыть.

В бедро в ту же секунду впилась иголка.

— Ай! Чего вы колетесь? — возмущенно пропищала я.

— Это общеукрепляющий укол. Сейчас тебе станет легче, малыш — ты настоящий герой: Радеуша спас, деда спас, а вот за собой совершенно не смотришь. Ну, скажешь, что с тобой, или, как обычно, промолчишь? — Иридик смотрел прямо в корень.

— Ну, когда меня ни за что обзывают давалкой, охаживают хворостиной и упрекают в том, что я оставил Рада, который нас объест, говорят, что я никто и звать меня никак, это аппетита не прибавляет.

Иридик хмыкнул и склонил голову к плечу, с интересом глядя:

— Тогда зачем ты его спас? Зачем мазал мазью, поил отваром, всю ночь укрывал-раскрывал-обтирал? Кстати, откуда ты знаешь, что температуру сбивают, обтирая водкой?

Я устало мазнул взглядом по мужу, застывшему на стуле, молчаливо потиравшему ушибленное плечо. Кстати, дверь он так и не потрудился поднять с пола.

— Любое живое существо имеет право на помощь, даже такой замшелый домостроевец, как Ашиус. А с Радостью сработали инстинкты спасать малых и слабых. А вот скажите, Иридик, здесь все альфы такие? — и я кивнул головой на Ториниуса, внимательно разглядывавшего меня.

— Здесь альфы такие, какими им позволяют быть омеги, и наоборот, — задумчиво произнес он.

— Как там Ашиус? — вдруг спохватился я.

— Все в порядке. Спит. Ты вовремя провел спасательные меры, вовремя вызвал меня, и вообще ты невероятно вовремя появился у старика. Дети и внук забросили его, ладно хоть вспомнили, когда пришлось ссыльного испорченного омегу заточить в глуши.

— Будет тебе, Ири! — возмутился Тори. — Кому, как не тебе, известно сколько раз я предлагал Аши переехать, сколько раз предлагал провести в эти турлы связь, поставить вышку, оборудовать ему этот старый дом, но ты же знаешь Аши — он упрямее всех нас вместе взятых.

— Ооо, да. Напомни, когда ты здесь был последний раз? До свадьбы? А сколько раз ты прислушивался к его советам, да хоть по поводу этой договорной свадьбы? Молчишь?

— Ты думаешь, деньги сами себя сделают? — Тори заводился и начал повышать голос. — Ты знаешь, сколько вокруг конкурентов, которые стараются подгадить, насолить, переманить сотрудников? А знаешь, что если не отслеживать каждую, папу его, каждую сделку, то сотрудники обязательно сопрут часть денег. Мы только начали подниматься на ноги, только заключили контракт с правительством на поставку оборудования для космических кораблей, как начали палки совать в колеса самые близкие люди, — он коротко мотнул головой в мою сторону.

— Да, Тори — ты сильно изменился. Не помню, чтобы ты так относился к омегам или к старикам — деньги-деньги-деньги, у тебя в глазах одни деньги. Ты когда в зеркало смотришь, себя-то хоть видишь? Однако для такого занятого человека ты хорошо выглядишь по сравнению с тем же Милошем или Аши. Так что пока все, что ты говоришь — всего лишь слова. Останься с дедом, ему нужен ты прямо сейчас, прямо в эту минуту — всего лишь несколько дней. Хотя, конечно, ты можешь нанять сиделку — вон Люсий остался без работы, без мужа, без денег, он согласится — это же намного проще, чем уделить внимание деду. Только потом не плачь на его могиле, что ты все пропустил, все его последние годы, потому что бог денег призвал тебя на службу.

Ториниус поиграл желваками и опустил голову вниз, потирая виски обеими руками.

Иридик продолжил так же тихо и грустно:

— А потом ты оглянешься и поймешь что и семья, и дети выросли без тебя, и деньги не радуют, потому что кроме семьи и родных нет ничего ценнее. А деньги… посмотри на Аши — нужны ему сейчас деньги? Вот и подумай, пока не очутился у разбитого корыта.

Я замерла мышкой и слушала, как моего мужа отчитывают, как мальчишку — во всех мирах все одинаково.

— Посмотри на Милоша. То, что писали в газетах, и говорил ты, даже близко не похоже на поведение этого мальчика. Когда ты спасал человека? Закрывал своей грудью ребенка? Бросался на волка с лопатой? Защищал омегу, взяв на себя ответственность за ребенка? Да даже с дедом он справился, как заправский медик, а что сделал для него ты? Что краснеешь? Я не прав? И чем ты отплатил? Синяками на лице и руках? О, да! Достойно альфы такого уровня. Браво! — Иридик захлопал в ладоши, медленно и картинно.

— Да что ты знаешь? Ему, — он опять мотнул головой в мою сторону, — ничего не надо было делать. У него была только одна задача: забеременеть и родить ребенка. Никто от него не требовал ни любви, ни заботы, а он убежал с каким-то первым встречным специально, чтобы досадить мне. Тот Милош и этот, о котором ты рассказываешь — две совершенно разные личности. Не верю я, что человек может так меняться даже после амнезии. Это очередная маска, он просто умеет втираться в доверие, как никто. Когда ты узнаешь его получше, будет уже поздно — он разобьет и твое сердце тоже. Не верь этой смазливой мордашке и грустным глазкам, иначе окажешься в таком же положении, как и я, и его родители, и все, кто поверил ему, — Тори говорил тихо и зло, разглядывая меня пристально — каждую черточку: выступающие косточки ключиц; часть метки, выглядывающей из-под майки; длинные белые косички со сползшими голубыми резиночками; тонкие запястья; кисти рук, охватывавшие подтянутые к груди острые коленки в пижамных штанах; тонкие щиколотки; узкие ступни с длинными пальцами, и все по новой.

Суслик возмущенно замер, но тут же выдохнул:

«Аплодируем, аплодируем, закончили аплодировать».

— А ты чудесно умеешь извиняться, — Иридик желчно усмехнулся. — Неужели чувство злости так довлеет над тобой, что даже жизнь деда не играет никакой роли? А необоснованное рукоприкладство оправдывается прошлыми поступками? Так может и мне сейчас выдрать тебя хворостиной за твои прошлые набеги на мой сад, растоптанный огород, выбитое стекло, разбитое сердце моего мальчика?

— Ири! Вот умеешь ты все вывернуть наизнанку! Иди ко мне в команду переговорщиком — ты все еще можешь быть в строю.

— Жаль, Тори, жаль. Из тебя вырос первостатейный говнюк. А был чудесный, открытый, добрый мальчик. Не ожидал…

Ториниус вскочил с кресла и снова потер плечо:

— Хватит! Иридик, не лезь в мою жизнь! Ты ничего о ней не знаешь! Я благодарен тебе за помощь деду, но сейчас мне надо поговорить с мужем. Оставь нас, пожалуйста!

— Иридик, — я потянулась за куклой, сидящей на столе рядом, погладила ее по волосам и протянула омеге, — возьмите, пожалуйста, за помощь, оказанную Ашиусу. У меня нет ни копейки денег, и зовут меня никак — все, что у меня есть, это мой розовый чемодан с кофточками и эта кукла, сделанная своими руками. Если бы не вы… Дед… Возьмите, пожалуйста! Радеуш назвал куклу Лапочкой.

Ири подошел ко мне, взял ее в руки и тепло улыбнулся мне:

— Спасибо, детка. Я беру ее не в уплату за заботу — я беру Лапочку на память о тебе.

Омега развернулся к моему мужу:

— Ты заберешь его с собой? Его здесь затравят — ты знаешь, какое тут нетерпимое общество ко всем, хоть как-то отличающимся от них. Дед болеет, а моих сил и слов будет недостаточно.

— Мне некуда его сейчас забирать.

— Ну что же… Детка, — он обернулся у двери и посмотрел на меня, — ты хочешь с ним говорить? Если нет, я останусь здесь.

— Ири! Не делай из меня маньяка! Я не собираюсь его трогать даже пальцем! — зашипел Тори.

— Извинись, Ториниус. Извинись перед своим мужем, и я уйду.

Я решительно встряла в их перепалку:

— Спасибо, Иридик! Не надо! Мне не нужны вынужденные неискренние признания этого человека. Можете идти — я не боюсь, спасибо, я справлюсь.

Когда за омегой закрылась дверь, Тори походкой хищника подошел ко мне и сел на кровать, близко наклонившись к моему лицу, и мне пришлось сползти ниже, почти улегшись на кровати, лишь бы разорвать такой близкий контакт.