Это течение мыслей произвело в Гонтране такую же реакцию, какая произошла и с Леоной. Презрение перешло в ревность; он вскрикнул от бешенства при мысли, что та, которая была его идолом и рабыней, может полюбить другого.

— Хорошо же! — решил он, горько улыбнувшись. — Одним преступлением больше или меньше, не все ли равно? Уже давно маркиз де Ласи, когда-то честный и храбрый, вступил на дорогу низкого убийства… подчиняясь неумолимой судьбе.

Гонтран во что бы то ни стало захотел отыскать Леону и отправился к полковнику.

— Друг мой, — сказал он ему, — я служу нашему обществу, зато и общество должно сослужить мне службу.

— Конечно, — согласился полковник, — мы принадлежим вам телом и душой. Чего вы требуете от нас?

— Я хочу найти Леону.

— Леону! — вскричал полковник, глубоко изумленный. — Что же случилось с нею такое?

— Не знаю.

— Хорошо! Через двадцать четыре часа, — сказал, провожая маркиза де Ласи, полковник, — вы узнаете, где находится Леона.

Когда Гонтран ушел, полковник задумался. Наступала ночь; небо было туманно, как часто бывает в Париже. Этот человек, с сверкающим и глубоким взором, с облысевшей головой, с лицом, носившим неизгладимые следы бурно проведенной жизни, страстей и мучившего его честолюбия, вдруг вскочил и начал ходить из угла в угол по комнате.

В это время он был как бы величественным олицетворением зла, ни перед чем не останавливающегося для достижения своих целей, каковы бы они ни были.

— Бедная Леона! — прошептал он. — Она одна храбрее всех этих пошлых глупцов, которых я соединил в общество. Один только я храбр в нашей ассоциации, созданной мною и ради моих же выгод.

Он с презрением пожал плечами.

— Дурачье! — прошептал он. — Я вам всем служил, буду еще вам служить, и вы забудете надолго, что вы — мои рабы; но настанет час свести счеты, и тогда мы посмотрим, кто был слепым орудием — я или вы? Благодаря вашим порокам и вашему социальному положению я держу всех вас в своих руках; я держу вас в руках благодаря вашим преступлениям; да, вы в моей власти, и никто из вас не посмеет изменить мне, тогда как я… О, я! Как только я захочу, я порву с вами связь и пойду искать на другом краю света власти и счастья, которых уже никто не сможет отнять у меня.

Он замолчал.

— Странная судьба! — вскричал он. — Сам сатана засмеялся бы, если бы узнал, что я совершаю все эти преступления и поднимаю всю эту грязь единственно для того, чтобы обогатить существо, которое люблю, как только может отец любить своего ребенка.

При последних словах постоянное выражение жестокости на лице этого человека исчезло, и слезы умиления показались на глазах у лютого зверя.

— О, сын мой! — воскликнул он горячо и с чувством чисто материнской нежности.

Но все это произошло быстрее молнии. Отец исчез, снова уступив место бандиту, жестокому и надменному.

— Бедная Леона, — сказал он насмешливо, — как жаль, что она владеет моею тайной. Мне нравится ее порочность, но такая женщина, как она, слишком опасна, если ее не держать в руках. Любовь, гордость, страх смерти, боязнь общественного мнения — ей все это нипочем… она ничего не боится. Ах! Если бы она была матерью!.. Но у нее нет ребенка. А так как она владеет моею тайной, то предоставим ее судьбе.

Слова эти сопровождались усмешкой, в которой можно было прочесть приговор флорентинке, приговор безапелляционный и неумолимый, как судьба, роль которой играл этот человек.

Вот что произошло вечером в день бегства Леоны. Из улицы Порт-Магон флорентинка в сопровождении полковника отправилась на улицу Шоссе д'Антэн, в квартирку, убранную со вкусом, окна которой выходили в большой сад. Во дворе к услугам молодой женщины стояла заложенная карета.

— Вы выедете вечером, — сказал ей полковник, — и в карете. Нужно избегать встречи с Гонтраном до тех пор, пока не разыграется наша комедия. Все зависит от ее постановки. Вечером вы поедете в Оперу, закрыв лицо вуалью, чтобы вас не узнали. Вот билет от ложи, которая находится в бельэтаже у самой авансцены, так что публика почти не заметит вас; ложа де Верна напротив вашей.

— Хорошо, — сказала Леона, — понимаю. Если ложа пуста, я не сниму вуали; если же в ней кто-нибудь будет…

— Нет, — возразил полковник, — как раз наоборот.

— А! Превосходно, поняла… он узнает, что это я…

— Именно.

— И его любопытство будет возбуждено.

— Вы угадали.

— Итак, — добавила флорентинка, — от любопытства до любви, от любви… до безумия…

— Только один шаг, — подсказал полковник.

Он оставил Леону в ее новом жилище, советуя ей надеть в Оперу все черное — цвет, наиболее оттенявший ее ослепительную красоту, а сам отправился на улицу Виктуар.

Так как де Берн был у полковника, то последний должен был отплатить ему визит. А потому ничего не могло быть естественнее посещения полковника Леона. Де Берн уже с месяц находился в Париже.

Накануне, как известно, он всадил пулю в шею шевалье д'Асти и сам был слегка ранен в бок; но рана его была настолько легка, что он считал излишним ложиться в постель; одевшись по-домашнему и полулежа на оттоманке в курительной комнате, он разговаривал со своими двумя новыми приятелями, когда вошел полковник.

— А! Это вы! — приветствовал его хозяин. — Милости просим; не получили ли вы сведений о Лемблене?

— Да, сегодня утром, — ответил полковник, — жизнь его вне опасности, но выздоровление его затянется надолго.

— Тем хуже!

— А как другой? — спросил де Берн одного из своих друзей.

— Ах! — ответил тот. — Рана шевалье настолько тяжела, что врач ни за что не отвечает. Шея прострелена.

— Без сомнения, раненый — один из ваших друзей? — с простодушным видом спросил полковник.

— Увы! Нет. Это один из моих противников. Рука у меня, к несчастью, очень тяжелая.

— Как! У вас опять была дуэль?

— Вчера утром на Кателанском лугу.

— С кем?

— С шевалье д'Асти.

— Я с ним не знаком, — сказал полковник, — но часто слыхал это имя.

— Мы поссорились в Итальянской опере.

— Без сомнения, из-за какого-нибудь пустяка?

— О! Как вам сказать…

В таком случае я догадываюсь: причиной была женщина, как в большинстве дуэлей.

Вы ошибаетесь, полковник, причина была еще проще: мои друзья уверили меня, что мне для того, чтобы прославиться, не хватает любовницы и дуэли на пистолетах. Чтобы найти первую, нужно время, а повод к дуэли найти ничего не стоит… Я увидал господина, лорнировавшего меня» спросил его о причине — и дело готово.

— Вы мне напомнили доброе время 1815 года, — в восторге вскричал полковник, — когда регулярно три раза в неделю бонапартисты бились с роялистами! А львицу вы отыскали?

— Нет еще, но я ее уже наметил…

— А! — протянул полковник.

— Вы знакомы с Леоной?

— Я встречал ее.

— Неужели она так красива, как об этом говорят?

— Очаровательна! — в восторге воскликнул полковник.

— И умна?

— Как черт, но… Полковник остановился.

— А, — спросил де Верн, — что значит это «но»?

— Леона не свободна.

— Неужели?

— Она влюблена в маркиза Гонтрана де Ласи, который ради нее наделал множество глупостей.

— Превосходно! Я отобью ее у него.

— Я немножко знаком с де Ласи; этот человек способен убить за женщину, если бы даже он уже разлюбил ее.

— Или его убьют, — просто заметил де Верн и тотчас же прибавил: — А где можно встретить Леону?

— Каждый вечер в Опере.

— Одну?

— Почти всегда.

— Сегодня же вечером я поеду в Оперу.

— Она сидит обыкновенно в ложе у авансцены с правой стороны.

— Отлично, неделю назад я взял ложу у авансцены с левой стороны, и как раз против нее.

— Она постоянно сидит под вуалью, — прибавил полковник, рассказывая все эти подробности с добродушием газетного репортера.

— Черт возьми! И она никогда не снимает вуали?

— Никогда. Де Ласи, ненавидящий музыку, не хочет, однако, лишать ее удовольствия бывать в Опере, но запрещает ей снимать вуаль, так как он страшно ревнив.