— Хорошо! — спокойно сказал де Верн. — Уверяю вас, что она снимет вуаль для меня.

Де Верн еще несколько времени поговорил о пустяках; полковник вскоре ушел и отправился прямо к Леоне, чтобы дать ей новые инструкции.

Ровно в восемь часов Октав де Верн, войдя в зал, уселся в ложе с двумя друзьями, теми самыми, которые были у него во время визита полковника. Взгляд его тотчас же устремился на ложу, о которой говорил полковник. Но она была еще пуста.

Октав ждал с нетерпением; прошел час, никто не появлялся.

Это ожидание, искусно рассчитанное полковником, разжигало желания и нетерпение молодого безумца.

— Она не придет, — пробормотал он с досадой. — Мне не везет.

— Ну, что ж! — сказал один из друзей. — Ты увидишь ее завтра.

— Неужели ты влюбился, — прибавил другой, — в женщину, которой никогда не видал? Может быть, ты найдешь, что она безобразна…

Не успел де Верн ответить, как дверь пустой ложи отворилась. Молодой человек почувствовал неизъяснимый трепет.

— Вот она! — прошептал он.

Действительно, вошла женщина, одетая во все черное, высокая, стройная, и села у самого барьера ложи, дверь которой за ней захлопнулась. Лицо ее было закрыто такой густой вуалью, что, несмотря на все старания Октава де Верна уловить хоть одну черту ее лица, это ему не удалось. Он долго и пристально смотрел на нее, надеясь этим заставить ее поднять вуаль. Но Леона, казалось, совсем не замечала, что она служит предметом внимания и, не отрываясь, смотрела на сцену.

— Черт возьми! — пробормотал молодой человек, выведенный из терпения. — Не я буду, если она не подымет вуали!

Он вынул записную книжку и написал карандашом:

«Сударыня!

Я знаю вас, хотя никогда не видал; я смотрел на вас в продолжение часа и полюбил вас безумно. Поднимите вуаль хоть на пять минут, а затем требуйте все, что я имею: за это счастье я готов заплатить самую дорогую цену.

Остаюсь у ваших ног с мольбою

Октав де Верн».

Капельдинерша отнесла записку.

Леона взяла записку, прочла ее, даже не взглянув на ложу де Верна, и ответила на вырванном из записной книжки листке:

«Невозможно! От этого зависит моя жизнь».

— Полковник сказал правду, — пробормотал де Верн, побледнев от злости. — Де Ласи тиранит эту женщину.

С той минуты, как человек начинает считать себя защитником женщины против тирании, он становится способным на всевозможные безумства.

Де Берн положил записку Леоны в боковой карман, вышел из ложи и постучал в дверь ложи флорентинки.

— Войдите, — сказала Леона.

Увидя де Верна, она вскрикнула от удивления и испуга, чем рассеяла последние сомнения в ревности Гонтрана.

— Молю вас, — сказала Леона, — уходите, сударь, уходите…

— Сударыня, — пробормотал де Верн, — если вы приказываете, я подчинюсь, но только для того, чтобы пустить себе пулю в лоб.

Леона вскрикнула.

— Сударыня, — продолжал де Верн, — неужели правда, что вы не смеете поднять вуали?

— Да, иначе мне угрожает смерть, — сказала Леона.

— А где же палач? — спросил де Верн тоном угрозы.

— Уйдите, — молила Леона, — я вас прошу. Меня любит человек, который убьет и вас и меня, если увидит нас здесь вдвоем…

— Вас убьют, когда я здесь? — вскричал де Верн. — Не воображайте этого.

И бывший офицер с достоинством схватился было за так недавно висевшую у него сбоку шпагу. Затем он прибавил, взглянув на Леону:

— Вы любите его? Если да, то я удалюсь.

— Я любила его, — пробормотала она.

— А теперь?

— Теперь я его боюсь.

Де Верн вскрикнул от радости.

— В таком случае я сяду рядом с вами; проведу с вами вечер, затем провожу вас домой и лягу у вашей двери, как дракон, стерегущий сокровище, и если он осмелится явиться…

Леона не отвечала. Октав сел около нее и умолял ее взглядом снять вуаль; она согласилась. Де Верн был поражен ее красотой и прошептал:

— Теперь я ничего не боюсь. Я один защищу вас против целой армии.

Когда спектакль кончился, Октав предложил Леоне руку; она приняла ее; он проводил ее до кареты и, садясь рядом с нею, крикнул кучеру:

— На улицу Виктуар!

— Удивительно, — пробормотали два друга Октава, бывшие с ним в театре и восхищенные тем способом, как он увез Леону, — этот малый пойдет далеко, если только Бог продлит его век.

Прошло три дня после бегства Леоны, когда Гонтран, горя страстным желанием снова увидеть ее, пошел к полковнику и потребовал, чтобы их общество помогло ему в этом деле.

Маркиз вернулся домой успокоенным, решив убить флорентинку, ради которой он потерял свое честное имя. Придя к этому решению, Гонтран, как и все преступники, желающие оправдать себя в своем преступлении, сказал себе, что Леона — единственная причина его позора — должна умереть. Это решение так прочно засело в голове маркиза, настолько укоренилось в нем, что он мысленно выбирал уже кинжал, которым должен был нанести удар, и с нетерпением ожидал, когда полковник доставит ему обещанные сведения.

Полковник сдержал слово. Через сутки Гонтран получил записку следующего содержания:

«Леона уехала в субботу из улицы Порт-Магон. Она поселилась на улице Шоссе д'Антэн, где два дня тому назад наняла себе небольшую квартиру через неизвестное лицо. Вечером она была в Опере и принимала в ложе молодого человека, пользовавшегося с некоторого времени большой известностью, Октава де Верна. Этот молодой человек вышел с нею под руку после спектакля. Леону видели на улице Шоссе д'Антэн только на следующий день».

— Она изменила мне! — пробормотал Гонтран, и глаза его гневно сверкнули.

Кочевые арабы рассказывают, сидя в своих палатках, историю о необыкновенной кобылице, в быстроте бега с которой не могла сравниться ни одна лошадь. Ее хозяин не променял бы ее на целое царство, если бы такая мена была предложена ему. Но однажды ночью в палатку проник вор, перерезал веревку, которой была привязана кобылица, вскочил на нее и ускакал. Араб проснулся от стука копыт кобылицы. Он понял, что бежать в погоню за похитителем значило потерять время напрасно, потому что кобылица мчалась быстрее ветра; но тем не менее он снарядился в путь и пошел по следам кобылицы, оставшимся на песке. Так шел он в течение месяца и наконец достиг деревни, где жил похититель. Последний, убежденный, что между ним и обворованной им жертвой лежит слишком большое расстояние, привязал благородное животное к пальме, которая росла посреди дуараnote 2, а сам предался послеобеденному отдыху, совершив омовение у соседнего водоема. Араб застал вора спящим и убил его. Затем он подошел к кобылице и сказал ей:

— Так как нашелся человек, помимо меня, который владел тобою, то пусть ноги твои никогда уже не коснутся песков пустыни.

И он вонзил свой ятаган в грудь кобылицы и убил ее так же, как и похитителя.

— Итак, — прибавил Гонтран, — я поступлю, как араб; убью и вора, и женщину, которую он похитил.

В письме полковника была следующая приписка: «Де Берн живет на улице Виктуар, 15; Леона обыкновенно обедает у него».

Гонтран взглянул на стенные часы. Было шесть часов.

— Превосходно! — решил он. — Я предстану перед ними, как статуя командора.

Он отправился пешком на улицу Виктуар и приказал передать свою визитную карточку де Верну. Октав обедал вдвоем с Леоной. Гонтран побледнел от гнева и обиды, когда увидел женщину, которую когда-то он так страстно любил, сидящей против нового соперника. Однако ни восклицание, ни движение не обнаружили его волнения: он оставался холоден и вежлив, как подобает светскому человеку.

— Милостивый государь, — сказал он, кланяясь де Верну и Леоне с таким видом, точно встретил ее в первый раз, — надеюсь, что я имею удовольствие быть известным вам, по крайней мере, по имени.

— Вы правы, — таким же холодным и вежливым тоном ответил де Берн.