Он сделал выпад, и Шомберг рухнул на землю, как перед тем Келюс.

Эпернон, получивший от Лагира уже три изрядные раны, собирался удрать с поля битвы, но появление рейтаров придало ему храбрости. Вдруг в верхнем этаже дома Гардуино распахнулись два окна и в них показались наваррский король и Рауль с аркебузами на прицеле. Грянуло два выстрела, и два рейтара рухнули на землю. В тот же момент послышался громовый голос Крильона, гаркнувшего:

— А, канальи! Значит, вы забыли, что меня зовут Крильон? Через десять минут после этого шесть трупов лежали на улице. Шомберга и Келюса, которые еще дышали, перенесли в соседний дом, а Энернон, в сопровождении уцелевших рейтаров, обратился в бегство. Тогда Крильон сказал Генриху Наваррскому:

— Поспешим, государь, потому что французский король способен послать на нас целую армию, когда узнает о смерти своих миньонов!

— Друг мой Крильон, — ответил Генрих, — я сам хотел бы как можно скорее покинуть Блуа, но… мы должны взять с собою старого Мальвена и его внучку Берту!

— Вот как? — улыбаясь отозвался Крильон. — Готов поручиться, что тут уже…

— Как всегда, добрый мой Крильон; как мое ухо чутко прислушивается с радостным трепетом к звону скрещиваемого оружия, так и сердце вечно будет биться навстречу новой страсти! Но и помимо того опасность…

— Да ведь мои родственники охраняют ее, с нею ничего не случится, государь!

— Сегодня да, но завтра? Нет, Крильон, ступай за нею и приведи ее прямо на шаланду!

Крильон поклонился и отправился исполнить поручение. Тогда Генрих приказал вытаскивать бочки с золотом и нагружать их на телегу, что было делом четверти часа. Теперь можно было уже двинуться в путь, но в самый последний момент Генриху пришла в голову новая мысль.

— Вот что, господа, — сказал он, — я решил раздобыть для вас пропуск, который проведет нас через все католические армии мира!

— От кого же будет этот пропуск? — спросил Лагир.

— А вот увидите! — ответил Генрих и, отведя в сторону Гардуино, сказал ему: — Я убедился, что твой снотворный порошок отлично действует; несмотря на страшный шум, герцогиня не проснулась; но хватит ли действия этого наркотика еще на некоторое время?

— Смотря на какое, государь. Что вы, собственно, предполагаете?

— Я хочу закутать герцогиню в плащ, взвалить на плечи и перенести на шаланду!

— О, государь! Вот это — мысль!

— Не правда ли? Ну, так не проснется ли она прежде, чем мы перенесем ее?

— Нет, государь, действие порошка продлится еще по крайней мере часа три!

— В таком случае за дело! — и, подозвав Ноэ, Генрих посвятил его в свой план. Последний встретил полное одобрение гасконца.

Герцогиня спала глубоким сном, у ее изголовья дежурил паж Амори, который воспылал смертельной ненавистью к друзьям Анны и потому был верным помощником Рауля.

Остановившись около спящей, Генрих некоторое время смотрел на ее прекрасное лицо, и затем сказал:

— Она удивительно красива, Ноэ!

— Это красота тигра, государь!

— Да, но тигр — очень красивое животное, милочка!

— Ах, вот как! Я ведь и забыл, что сердце вашего величества отличается завидным простором и способно вместить еще одну страстишку!

— Гм… гм… Как знать, чего не знаешь, милый друг мой?.. Потом как-никак, а герцогиня — моя двоюродная сестра, и мне приходит в голову целая куча разных мыслей…

— Одна разумнее другой!

— Во-первых, надо обратить герцогиню в протестантство, а для этого прежде всего надо изолировать ее от растлевающего влияния католицизма. С этой целью мы и похитим ее! Расстелика на полу свой плащ, Ноэ!

Ноэ повиновался. Тогда наваррский король, с лица которого не сбегала улыбка, навеянная последней шутливой фразой, взял Анну за голову, а Рауль — за ноги, и они осторожно положили ее на плащ.

— Друзья мои! — сказал затем Генрих, не изменяя своей шутливости даже в такой серьезный, полный опасностей момент. — С принцессой Лотарингской нельзя обращаться как с какой-нибудь женщиной низкого звания! Надо быть принцем крови, чтобы иметь право дотронуться до нее, а потому я сам займусь этим делом! — и, сказав это, он осторожно завернул герцогиню в плащ, взвалил ее себе на плечо, после чего скомандовал: — Вперед!

Гардуино запер дом, поручил его Божьему милосердию и королевскому гневу и через пять минут уже шел по направлению к

Луаре, сопровождая Генриха, несшего герцогиню Монпансье. Шествие замыкали Лагир и Рауль, следовавшие с обнаженными шпагами.

— Ах, что это за очаровательная женщина! — вздыхая, сказал Рауль. — К несчастью, я люблю Нанси…

— Все еще?

— Более, чем когда-либо, мсье Лагир!

— А я, к сожалению, люблю больше всего своего государя, — вздохнув, ответил Лагир, — потому что без этого… без этого я последовал бы за нею на край света!

— Ну, теперь вы можете последовать за нею в Наварру!

— Разве вы думаете, что король отвезет ее туда?

— Еще бы! Это — славный залог!

— Значит, я буду иметь возможность снова попытать у нее счастья, дорогой Рауль!

— Вы очень наивны, дорогой Лагир!

— Наивен?

— Ну еще бы! Если кто-нибудь будет иметь счастье у герцогини, то это…

— Конечно, вы?

— О, нет! Я люблю Нанси!

— Так кто же в таком случае?

— Король Генрих!

— Ну вот еще! Наш король ненавидит герцогиню не меньше, чем герцогиня его!

— Да, но от ненависти до любви — один шаг, да, кроме того, вспомните — король любит забавные приключения!

— Аминь! — сказал Рауль, снова вздыхая при воспоминании о том, что гордая герцогиня была для него когда-то простои влюбленной женщиной.

Забрезжили первые лучи рассвета, и на тусклом декабрьском небе выступили гребни прибрежных холмов. Блуа уже давно скрылось из вида, и шаланда быстро неслась по течению.

Посредине палубы устроили палатку, где на кушетке положили герцогиню Монпансье. Старый сир де Мальвен и Берта сидели на корме, провожая взорами края, которые они покидали навсегда. Гасконцы, по — прежнему одетые матросами, направляли движение шаланды, Амори и Рауль сидели около герцогини, сторожа ее пробуждение, а Генрих и Ноэ прогуливались взад и вперед, разговаривая о происшедшем.

— Возлюбленный государь, — сказал Ноэ, — я все еще не понимаю, о каком пропуске говорили вы перед нашим отъездом из Блуа?

— Этот пропуск — герцогиня, друг мой Ноэ!

— Как это?

— До тех пор, пока она будет у нас на шаланде, нас всюду пропустят. Ну, да ты этого не поймешь, это уж мое дело! Скажи-ка лучше, сколько теперь времени, ты ведь у нас немного астроном?

— Теперь около семи часов. А что?

— Если Гардуино не ошибся, герцогиня проспит еще час, в течение же этого времени мы пройдем Сомюр! А ты ведь знаешь, что в Сомюре устроена судовая застава, охраняемая людьми герцога Франсуа, моего прелестного кузена, который ненавидит меня от всей души.

— И прикажет повесить вас, если вы попадете к нему инкогнито в руки, государь!

— Да, но, по счастью, я хорошо ориентирован. Капитан, заведующий заставной стражей, — лотарингец; он отлично знает герцогиню и… Но ты уж увидишь!

Вскоре в утреннем тумане показались строения Сомюра, а Луару, казалось, перерезывала какая-то коса. Это и был заставный мост; от него при приближении шаланды сейчас же отъехала небольшая лодка, в которой сидели четыре матроса и толстый капитан.

Последний поднялся на борт шаланды и потребовал капитана. Генрих сейчас же подошел к нему с приветствием на чистейшем немецком языке.

— Кто вы? — спросил капитан.

— Люди герцога Гиза! — ответил Генрих.

— Куда вы следуете?

— В Нант.

— С каким грузом? Генрих улыбнулся и ответил:

— Вы слишком любопытны, дорогой капитан!

— Что такое? — заревел тот. — Да знаете ли вы, молодой человек, что перед вами сам капитан Герман, состоящий на службе у его высочества герцога Анжуйского и имеющий право знать все!