Сам прием прошел великолепно. Три дня дороги Моу Па без умолку болтал на своем жутком аквилонском, рассказывая о Кхитае, столице, обычаях и нравах отдельных провинций и прочем. Большая часть сведений о торговле, армии, городах и прочем была выужена именно из этих его рассказов. Но иногда Римьерос задавал себе вопрос: а есть ли хоть слово правды во всех его историях? И в то же время все жесты и слова переводчика были так искренни и даже немного наивны…

Как видно, он и впрямь был в милости у Императора, потому что, сопровождая Римьероса, как отметил барон Марко, был «вхож решительно повсюду». И это тоже ни с чем не вязалось, пока зингарец не узнал наконец, кто такие эти юноши в одеждах цвета первой зелени. Личная охрана, послы и слуги Императора, дети знатнейших семей, воины и поэты. Узнав об этом, Римьерос как следует пригляделся к переводчику — и окончательно уверился в том, что тот далеко не так прост, как хочет казаться.

В который раз повторял себе принц, что миссия его исполнена блестяще, что большего почета, вероятно, не был удостоен никто из чужестранцев: его и барона Марко поселили непосредственно во дворце Императора, вернее, одном из его дворцов. Им отвели роскошные покои, светлые, с огромными окнами, в которые лезли цветущими ветвями персики и вишни. Их слуги расположились здесь же, на втором этаже; вместе с ними, в отдельной маленькой каморке под самой крышей, поселился Моу Па — чтобы быть всегда под рукой. Остальных зингарцев разместили немного скромнее, но тоже на Островах.

В столицу они вступили под вечер второго дня пути, и следующий день ушел на то, чтобы отмыться и привести себя в порядок перед посещением Императора. Наутро он проснулся необычайно рано и уже не мог уснуть, маясь бездельем до самого полудня, пока не явились чиновники и царедворцы — сопровождать послов во дворец.

Обойдя накануне в сопровождении Моу Па небольшую часть острова, Римьерос уже был несколько подготовлен к тому, что он увидит в парадных залах. И все же он был уничтожен, сражен и раздавлен, хотя по словам да Ровно держался великолепно. Принц не знал, как это выглядело со стороны, но он постоянно одергивал себя, стараясь не крутить головой в тщетной попытке разглядеть все разом. Дворец Приемов более всего походил на немыслимо увеличенную драгоценную игрушку какой-нибудь принцессы: сказочный домик, искусное творение ювелиров. Повсюду здесь было золото, слоновая кость и яшма. В самом тронном зале наборной мозаикой был выложен пол, рисунок изображал все тех же драконов, но синим цветом служила здесь бирюза, желтым — золото, а белым — слоновая кость. Глаза извивающихся в вечном танце немыслимых тварей были сделаны из крупных рубинов и изумрудов, и по всему этому ходили люди, ходили каждый день, и не в мягких кожаных туфлях, а в деревянных или плетеных сандалиях. А в тот день, день приема послов с другого края света, из далекой Зингары, мозаичный рисунок лишь угадывался, на две трети скрытый длинными подолами расшитых накидок чиновников и придворных всех рангов и возрастов.

Оставалось только одно: принять скучающий вид и идти прямо по этим плиткам, словно дома он только тем и занимался, что топтал драгоценности.

Римьерос, вспомнив, что он сын и брат королей, выпрямил спину, закинул назад голову и весь прием сохранял на лице надменно-спокойное выражение, хотя Митра свидетель, давалось это ему с трудом. Он как раз с беспокойством думал, сможет ли удержаться от улыбки при каком-нибудь очередном особенно удачном выражении Моу Па, как в зал вошел сам Император и под звон большого гонга воссел на нефритовый трон.

Римьерос сдержанно поклонился.

— Король Зингары в знак дружбы и доброго расположения посылает великому императору Кхитая дар, который, я надеюсь, будет в глазах владыки ценнее золота и сверкающих камней, — он еще раз склонил голову и махнул рукой четверым слугам, тащившим за ним ларец.

Те поставили его перед тронным возвышением и поспешно удалились. Римьерос, в окружении десяти своих рыцарей, ждал ответа.

Император молча поднялся с трона и подошел к ларцу. Подбежали двое слуг и откинули крышку. Римьерос с замирающим сердцем следил за выражением лица Повелителя Звезд, но оно было непроницаемо, как восковая маска. Человек, стоявший слева от трона владыки, издал какое-то восклицание и тоже подошел к ларцу.

— Ян Шань, саккей Императора и великий маг, — прошептал принцу в самое ухо Моу Па.

Император наконец оторвался от созерцания привезенного сокровища и заговорил.

Римьерос вопросительно обернулся к переводчику, но тот только молча указал взглядом на Ян Шаня, уже доставшего из ларца один из свитков, словно ему нетер-пелось рассмотреть их поближе.

— Дваждырожденный благодарит вас, взявших на себя труд вернуть нам давно потерянное сокровище, — чистым и звучным голосом возвестил Ян Шань на превосходном аквилонском языке, и по его горящим глазам было видно, что о потере этого сокровища он сокрушался больше, чем сам император. — И тем ценнее этот дар в наших глазах, что ради него вы проделали долгий путь с самого края Мира. Поистине далеко должны видеть глаза короля, который так внимателен к вещи, для него, вероятно, не имеющей никакой ценности. Мы благодарны вам за тот долг, который вы на нас таким образом наложили, ибо долг вежливости и дружеского отношения всегда приятен. Отдыхайте теперь после тягот и трудов пути. Император выражает надежду, что вы побудете нашими гостями — хотя бы недолгое время.

На этом прием был окончен. Римьерос чувствовал себя немного отомщенным. От короля Зингары явно не ожидали такого дара. Кратиос был прав — ни камнями, ни золотом невозможно было удивить этих людей. Но древняя кхитайская рукопись, один лишь Митра знает как попавшая в обширные подвалы Старого замка и пролежавшая там по меньшей мере сотню лет, могла заинтересовать их — если не ценностью и редкостью, то хотя бы необычностью и широтой жеста.

Они поразили его, он поразил их.

Позже Моу Па с улыбкой пояснил ему, что большой тронный зал делался специально для того, чтобы поражать. Дворец Приемов строился не один десяток лет, а на то, чтобы достойно украсить его залы, ушла жизнь не одного поколения мастеров. Сами же жилые покои императора выглядели точь-в-точь так же, как те комнаты, в которых поселили принца — ничего лишнего, раздвижные окна и двери, пестрые циновки и шелка на стенах.

Римьерос выглянул в окно. Царил жаркий весенний день, даже, пожалуй, слишком жаркий для этого времени года. Острова словно плыли в золотистой ароматной дымке. Где-то там, за густой ее завесой, было такое же раскрытое настежь окно, и в него сейчас, быть может, тоже кто-то смотрел на сад и неспешно текущие воды реки.

Ян Шань поспешно отвернулся. Он слишком хорошо знал это чувство — словно наползающая тяжкая туча, накатывало оно на него с того дня, как зингарец пересек границу Кхитая. Что-то было связано с этим человеком, какие-то силы плели вокруг него свою сеть, и в этой сети Ян Шань мог оказаться как пауком, так и мухой. Не случайно же он который раз сталкивается мысленным взором с этим юношей, наивно полагающем, что это он движет событиями, а не события им. Но дело могло обернуться и так, что события эти подхватят и увлекут не только зингарца, но и самого Ян Шаня, а этого допускать было ни в коем случае нельзя.

— Раз уж ты здесь, Моу Па, разотри мне палочку туши, — обратился Император к юноше, пришедшему доложить том, что поделывают гости. — Я редко тебя теперь вижу, но ты ведь все-таки еще мой хайбэй, не так ли?

Моу Па низко склонил голову.

— Я буду счастлив избавиться от этих людей и снова служить Повелителю Звезд, — сказал он тихо, находя на привычном месте шкатулку с кистями и тушью. — Не прошло и пяти дней, как я хожу среди них, и с того времени у меня такое чувство, что я живу в душном и плохом сне.

Ян Шань посмотрел искоса на склонившегося над лаковым столиком юношей. «Этот мальчик недаром любимец Императора, — подумал он. — Вот сейчас он дал название тому, что я ощущаю уже с новолуния, но никак не могу верно определить». Он спрятал зябнущие руки в рукавах халата и повторил свой вопрос: