Александр Кобринский

ОПУХОЛЬ

(рассказ-повесть)

1

Мама приказала, чтобы я ночевала у тети Нюси. Я молча оделась и вышла. Тетушка встретила ласково. Спросила, как мама себя чувствует, напоила чаем и уложила спать. Утром она пошла узнать, как там у нас. Вернулась, погладила меня по голове и сказала: "Все в порядке!"

Дома я увидела розовое личико, завернутое в пеленки. Отец поднял его надо мной и произнес хриплым голосом: "Теперь у тебя есть сестренка!" Положил ребенка в кроватку и ушел на рудник сказать, почему на работу не вышел. Новорожденной дали имя Оля. Скоро я заметила, что ей уделяют больше внимания, чем мне и тут же ощутила недовольство. Хотелось скрыться куда-нибудь надолго, чтобы меня не видели до тех пор, пока не соскучатся. И я скрывалась - когда родители начинали ссориться, убегала к Царенкам. Те обычно просили меня остаться ночевать; говорили, что как только наладится с войной, они из этих мест уедут и меня заберут с собой, но я плачу... Плачу!.. Плачу!.. Да и как не плакать, когда мне тринадцать лет и я зарабатываю - помогаю родным. Рисую игральные карты и выношу на базар, где хозяйничают полицаи и висит объявление-приказ:

1. Сдать всех лошадей.

2. Сдать санки.

3. Сдать теплую одежду - шапки, валенки, полушубки.

4. Базар разрешается только в воскресные дни.

5. По улицам более трех человек не ходить.

6. Молоко не продавать. Сдавать в кооперацию. Прием три раза в день.

2

Слышу в коридоре голос моего бывшего мужа - бывшего, потому что мы разошлись. Он пришел навестить меня. Открывается дверь в комнату и появляется его угловатая фигура. Покачиваясь из стороны в сторону, как перед прыжком через какое-нибудь препятствие, он стоит у моего изголовья. Покачиваться - его привычка. Мне противно видеть его сложенные вместе ладони и стыдливо шевелящиеся пальцы. Глаза его виновато бегают, боясь остановиться на моем лице и на моей голове - там из костного окна растет раковая опухоль, шишка цвета сырого мяса. Близкая смерть примиряет меня с действительностью. Я желаю всем остающимся только самого лучшего и прошу у Бога - да не оставит он своим милосердием мою дочь.

Здравствуй, Эля, - говорит муж.

- У-у-у! - отвечаю, сопровождая мычание кивком головы. Улыбаюсь, показывая на кресло. Мой бывший присаживается и смотрит на меня - чужой и нелюбимый.

3

Был издан приказ - ходить только до семи часов вечера. Там, где речка возле школы прорезает в холмах крутые обрывы, расстреляны партизаны. Что ни день, то облава. Отправляют в Германию. Не обошли и дядю Гришу. Через неделю после этого он постучался в нашу хату в три часа ночи - оборванный, худой и голодный. Мама тут же накормила его. Я не спала. Слышала его рассказ слово в слово. Согнали их и погрузили в вагоны, как скот. Он, когда его взяли, успел сунуть за голенище напильник. Поезд тронулся и прощай родные места.

- Смотрю сквозь зарешеченное окошечко и тоска на сердце. Мысль одна, что навсегда уезжаю, что буду встречать весну на чужбине. Ребята, говорю, есть напильник. Если бы среди нас оказался провокатор - капут. Перепилили решетку. Хорошо, что за это время не было остановок и проверок - увидели бы фрицы нашу работу и расстрел на месте. Я прыгал первым. Встал на чьи-то плечи и вывалился из окна в ночь. Упал удачно. Как раз на заснеженный склон. Что с остальными сталось, не знаю. Днем отсиживался в овраге.

Мама повела дядю Гришу к потайному погребу. Там он прятался целых два месяца. А затем пришла Красная Армия. На квартире у нас появился молодой офицер. Я помню, что звали его Сашей. Когда уезжал, говорил: "Как мне не хочется ехать, Серафима Матвеевна. Если буду жив, или если меня ранят, первое письмо напишу вам, а если писем не будет, знайте, что я убит";

Мама плакала и я тоже, только в чулане, так, чтобы никто не видел.

4

- Как самочувствие? - спросила Валя, набирая из ампулы в шприц промедол.

Я сжала четыре пальца в кулак и оттопырила большой вверх. По лицу моей дочери прочла, что иронию мою она поняла. Могла бы и не задавать этот глупый вопрос. Она - будущий врач. Учится на четвертом курсе. Отношения у нас натянутые. Я противница ее встреч с Джафаром. Она думает, что я из-за того, что он азербайджанец. Конечно же, доля правды есть и в этом. Выйдя замуж за человека иной национальности, иных традиций, надо полностью изменить свой характер, перестроиться. Как-то еще до болезни я сказала ей о том, что хочу, чтобы ее жизнь сложилась более удачно, чем у меня... "Браки себя изживают", ответила мне она. Я предполагаю, что подобное мировоззрение - гнусная работа Джафара. Недавно, месяц тому назад, я захлопнула перед его носом дверь. Парень не работает, занимается спекуляцией. Пьет. И Валя, несмотря на мою болезнь, ведет себя по-хамски. Пришла навеселе. Я тут же взяла блокнот и написала в нем, что заявлю на Джафара в милицию. Показала, тыча пальцем в написанное. Впервые в глазах моей дочери я увидела непреклонность и ярость. "Не вмешивайся в мою жизнь. Все равно скоро умрешь". Я прощаю ей все и даже эти жестокие слова. Подставляю руку, оголенную выше локтя. Спасительный укол. Головная боль притупляется и, наконец, исчезает.

5

Попросил снять сапоги, до самых голенищ обрызганных грязью. Я не возражала, боясь получить затрещину. Стянула. Он сбросил портянки и босиком направился к умывальнику. Взял мои руки в свои и начал их мыть. Когда я вытиралась, он схватил мои пальцы и, легонько сжав, притянул к своему лицу, к губам. Я попыталась вырваться, но он обнял меня и привлек к себе. "Проснитесь!" - сказала я, отчаянно сопротивляясь, но объятия его ничуть не ослабели. Одной рукой он забросил мою руку к себе на шею, другой обхватил мой затылок так, что я не могла повернуть головы. Мое лицо касалось его лица, губы губ. Когда я отбросила его цепкую, волосатую руку, он засмеялся. В спальне заскрипели половицы. Встала мама. Он мгновенно освободил меня и я убежала. Не знаю, что со мной сделалось. Тело тряслось, как в лихорадке. На другой день мне стыдно было смотреть ему в глаза.

Ко мне пришла подруга. Хотелось выговориться. Я сказала ей, что желаю уйти в себя, замкнуться в себе - ищу одиночества. Окружающее мне противно. Подруга слушала молча. Ответного откровения не последовало. Вечером вернулся он. Как всегда, слегка пьяный. Увидев меня, сел рядом и давай болтать. Я не могла слушать. Душили слезы. Он сжал своими железными пальцами мой подбородок и потребовал, чтобы я смотрела ему в глаза. Губы приблизились. Я ощутила его дыхание. "Отпустите!" - произнесла с ненавистью. Любит ли он меня?

Викентий, так зовут моего мучителя, утром сказал маме, что вчера достал для нас масло, но забыл на работе. "Пришлите Элю, пусть заберет!" Искала по всему лагерю. Забрела на немецкую кухню. Затем обогнула штаб. Наткнулась на проволочное заграждение. Свернула к воротам, где стояла дежурная будка. Там он и оказался. С ним не разговаривала. Взяла масло и вернулась домой. Закончила портрет Грибоедова. Завтра отнесу в школу.

Теплое утро. У Викентия болит зуб. Попросил пойти в магазин за водкой. Принесла. Выпил до дна. Схватил меня за плечи и, перебросив через себя, положил на кровать. Одной рукой он гладил меня там, где "смерть", другой играл грудью - теребил ее. Я сгорала от стыда. Волны чувственности ходили по моему телу. Я отвернулась, но он силой повернул меня к себе и продолжал делать то же самое.

Викентия третий день донимают зубы. Я села возле него, зная, что мое присутствие отвлечет его от боли. Он попросил, чтобы я ему что-нибудь рассказала, но я, к сожалению, ничего не могла придумать. Люблю я его или нет? Думаю, что он для меня всего лишь развлечение. Но что я для него?

Учила уроки лежа на полу в одной рубахе - так и уснула. Ночью Викентию на двор приспичило, вот он и наткнулся на меня. Не приставал. Решил показать себя человеком порядочным. Разбудил отца, а тот - меня. Теперь я знаю, что моя зазноба с двойным дном. Какая мерзость!