Я был еще маленьким, когда впервые услышал его стихотворение «Беглянка». Помнится, стояла поздняя осень, женщины лущили кукурузу под навесом. В глубине, на закопченных камнях и тлеющих головнях, стоял глубокий большой котел, в котором варилась молодая кукуруза. В саду убаюкивающе и монотонно стрекотали кузнечики. В небе сияли звезды, и где-то среди них, высоко-высоко, светил месяц с витыми рогами. Мелодичная песня крестьянских девушек, прерываемая голосами парней, лилась над притихшим селом, навевая сладкую муку. Мы, маленькие, рылись в кукурузной листве, бегали по полутемному двору, бросали очищенные початки в глубокую плетеную корзину. Время от времени подбегали к закопченному и дымящемуся котлу, чтобы проверить, не сварилась ли кукуруза, и жадно вдыхали ароматный пар. Дряхлая старушка возилась возле котла, что-то бормотала и бранилась, стараясь прогнать нас, чтобы мы не мешали ей.

Не знаю, долго ли пели девушки. Но вспоминаю, что вдруг старушка у котла сказала хриплым голосом:

— Девушки, бросьте эту песню, лучше спойте нам ботевскую… Она для меня самая дорогая!

Девушки смолкли от неожиданности, потом зашевелились, а в это время моя сестра и молодая жена моего старшего брата, ее ровесница, встали, вышли вперед, чтобы их видели все, и запели: «Кавал[1] плачет не смолкая на поляне под горою…»

Их звонкие голоса неслись по селу, словно гнались за месяцем и звездами, как будто перекрикивали кого-то. И дети, и старухи сидели и слушали, притихшие, плененные непонятной сладостной мукой и мечтами. Все было в этой песне: и любовь, и мудрость, и радость, и грусть… Особенно тронули всех прозвучавшие в конце ее слова:

Когда песня кончилась, мы еще долго молчали. Было тихо-тихо, и в этой тишине ясно слышалось, как журчит в саду, словно вода, неисчислимое множество кузнечиков… Дул легкий ночной ветер, тихо покачивался фонарь над нашими головами. Ботевская песня продолжала звучать уже не в ночи, а где-то в самом моем сердце, в глубоких и необозримых тайниках души. Это была моя первая встреча с поэтом, которая должна была поддерживать мою надежду в бессмертие народа, а надежда эта должна быть вечной…

Снова пришла осень. В саду наливались соком яблоки. Созревал и виноград в нашем дворе. Золотом светились в зеленой листве плоды айвы. Казалось, вся земля вокруг меня наполнилась медом и сладостью. По пути в школу, в неурочное время, мы вдруг услышали заливистую трель школьного звонка.

Все спрашивали друг у друга: что могло случиться, почему так торопливо и тревожно звенит звонок?

В школьном дворе нас построили под шелковицей по классам. Учителя стояли возле своих учеников, следя за порядком. Появился директор с книгой в руках.

Оцепеневшие и немного испуганные, мы следили за каждым его движением. Он стоял перед нами, ожидая, когда наступит полная тишина, и время от времени поднимался на цыпочки, чтобы увидеть, как мы построились.

— Ученики! — отрывисто проговорил он.

Мы вздрогнули и оцепенели еще больше.

— …По распоряжению министра народного просвещения, — продолжал он, — сегодня мы не будем учиться. Во всей Болгарии объявлен траур, потому что умер великий болгарский писатель Иван Вазов… Вот почему мы должны почтить его память минутным молчанием… Склоним головы перед его светлой памятью…

Директор наклонил голову, глядя на нас из-под бровей. Мы машинально так же низко опустили головы, как и наш директор. Долго все молчали. Вокруг было так тихо, что ясно и отчетливо слышалось, как чирикают воробьи на крыше школы и возле водосточной трубы. В это время ударил церковный колокол. Из-под свода колокольни взлетели голуби и понеслись над нашими головами, озаренные солнцем.

Директор сказал:

— В память великого писателя я прочту вам его первое стихотворение, написанное им в юности. — Он раскрыл книгу, которую держал в руках, и неожиданно громко произнес: — «Сосна» — стихотворение Ивана Вазова!..

Голос его разнесся над нашими головами:

Действительно, из нашего села были видны Балканы, их снежные вершины над синей громадой, окутанной дымкой, и поэтому слова «В краю, где Балкан…» заставили меня вздрогнуть и запомнить это. Много позже, когда я уже стал взрослым и хорошо узнал стихи поэта, мне захотелось понять, почему наш директор был так взволнован, особенно когда декламировал:

Колокол затих, голуби снова возвратились на колокольню, воробьи продолжали чирикать под стрехой. А мы, закинув на плечи сумки, шумно и весело расходились по домам, счастливые и довольные, что в этот день не будет уроков, похожие на голубей и глупых воробьев…

Когда я вернулся домой, возбужденный и радостный, первым человеком, встретившим меня, был мой брат Кыню. Он был старше меня, в Дряново окончил неполное реальное училище и сейчас в селе не мог найти работы. Увидев, с какой радостью я забрасываю хрестоматию для чтения, он подошел ко мне и спросил, по какому случаю я так рано вернулся из школы, да еще такой радостный. Я ответил:

— Умер один писатель.

— Какой писатель? Кто? — спросил Кыню.

— Не помню его имени.

Брат разозлился. Схватил меня за ухо и сказал:

— Не отпущу до тех пор, пока не вспомнишь…

Извиваясь, я покраснел и совсем неожиданно выкрикнул:

— «В краю, где Балкан…»

— Что-что? — Он продолжал выкручивать мне ухо.

Вдруг я вспомнил:

— «Сосна»!.. «Сосна» Ивана Вазова!

Кыню отпустил меня. Постучал пальцем по моей голове и добавил:

— В следующий раз будешь помнить имена писателей. Это поважнее заглавий!.. Слышишь? — Он дружески взял меня за руку и привел наверх, в комнату, где хранил свои книги. Достал с этажерки толстый том в твердой красной обложке и подал его мне: — Читай!

На обложке было написано крупными золотыми буквами: «Под игом».

— Вот с чего ты должен начать, — сказал мой брат, — чтобы понять, по какому поводу сегодня звонят колокола… и почему у вас нет уроков… Но особенно не радуйся… Понял?

— Понял, — ответил я.

Книга в моей руке стала тяжелой, как удары колокола, которые опять понеслись над селом, снова извещая всех о смерти писателя. Так же колокол бил, когда кто-нибудь умирал в нашем селе. Сейчас умер Иван Вазов, а колокол звонил, словно писатель был родом из нашего села.

Я держал книгу и молчал. Мне было суждено, очевидно, носить имя этого писателя в сердце всю жизнь.

Так состоялась эта вторая в моей жизни встреча, определившая мой дальнейший путь к людям и литературе. Она была крепко связана с бытом и природой моей родной деревушки. Я и не подозревал, насколько тесно жизнь простых людей переплелась с поэзией и моими мечтами. Более подходящего фона нельзя было и придумать: заросший бурьяном школьный двор, звезды… посиделки, на которых лущат кукурузу, песня деревенских девушек… голуби, старая колокольня… Все было на месте, все дополняло мое представление о мире, о поэзии, которую я познавал, об искусстве. И оно приобретало свой истинный, настоящий смысл. Оно не могло быть другим, отдельным от жизни народа. Оно было моим, как были моими и село, в котором я родился, и воздух, и небо. И я начал жить поэзией, очарованный ее магией. Так могут очаровать пестрый цвет поляны, песня птиц, ветер в лесу, синяя глубина реки, далекие Балканы… Все это, вылитое из вечного сплава, принадлежало одному сердцу, и сердце это называлось Болгарией.