— Мне неприятно, кис, — он повернул ко мне голову ласково улыбаясь и пользуясь тем, что швейцарцы не секут по-русски. — Я же тебя, суку, заставлю зализать.

— Я тебе пальцы откушу. — Нежно улыбаясь ему в ответ, негромко мурлыкнула я. — А если загребущую лапу не уберешь, уебу тебе прямо при них.

Давясь смехом, руку убрал. Я, несколько дрожащими руками оттерла его кровь на своих пальцах о темную салфетку, лежащую на бедрах. Чуть отпустило. Пока не поняла что кожу внутренней стороны бедра стягивая его засыхающая кровь. Я при этом чувстве, почему-то сбилась, не в силах вернуться мыслями к своему рассказу о рейсах. Сандра недоуменно смотрела на внезапно прервавшуюся меня, думающую о крови Коваля на своем бедре. И чувствующую иррациональный жар в венах. Ужас какой. Я с трудом взяла в себя руки и продолжила с ней разговаривать.

Вечер завершился явно на позитивной для Паши ноте. Прощаясь с четой, он тщательно следил за тем, чтобы его пострадавшая рука не попала в их поле зрения. С Сандрой я рассталась практически с сожалением, уж очень она мне пришлась по вкусу, а ее деловые сыночки, важно подавшие мне руку, особенно.

Стоянка, где был припаркован ожидающий нас Мазератти, располагалась позади ресторанчика в хорошем таком отдалении. Я знала, что Паша не удержится. И он оправдал мои ожидания, когда я, идущая чуть впереди него, ступила с деревянного настила причала на темный асфальт тротуара идущего вдоль широкого шоссе, и направилась было в сторону парковки.

Дернул к резному столбу с вывеской ресторана у входа на пирс, прижал к нему спиной и жестко, со злостью впился в мои губы, одновременно коленом раздвинув мои ноги. Вывернулась, хотела наградить пощечиной, перехватил руку, и вторую тоже, завел за столб и болезненно прикусил за губу.

— Были бы на родине, отымел бы прямо на месте. Но с местными полицаями договориться крайне тяжело. Только это тебя и спасает сейчас.

— Пошел на х…

Договорить не дал. Снова впился в губы болезненным и сумасводящим поцелуем, вызывающим во мне протест, раздражение и придурочное желание. Нас оборвала пожилая чета, отвесив замечание о неподобающем поведении.

Он шел к парковке чуть впереди меня, а я пялилась на его ягодицы. Вот вроде бесит меня, злит, но задница у него какая… А целуется как… И вообще, он козел еще тот. Я запоздало вспомнила, ради чего собственно, тащилась с ним в ресторан. Задала закономерный вопрос. Он, хохотнув, сказал, что ему похер, какое блюдо я закажу из этого ресторана на перелет, и ему просто нужен был повод вытянуть меня на импровизированное свидание. Которое ему, видите ли, не понравилось. Я расхохоталась, усаживаясь в салон Мазератти, отчего-то даже не в силах толком на него разозлиться. Паша сидел рядом с непроницаемым лицом, оттирая влажными салфетками кровь из расцарапанной мной руки.

— Сука, полоснула так полоснула. Киса, если шрамы останутся, я тебя удушу к хуям просто. — Как-то совсем по звериному вздернул он верхнюю губу, оглядывая полукруглые ободки от моих ногтей и велел водителю арендованной тачки прогуляться пару минут.

Я, сообразив, что мрачное выражение его лица, с которым он отдал приказ мгновенно подчинившемуся водителю, не сулит мне ничего хорошего, истерично дернула ручку двери, но меня уже сдернули с места и подмяли под себя.

Сжал так, что не пошевелиться. Я, чувствуя, как в ответ на щедро разбавивший кровь адреналин, инстинкты в защитной реакции пробуждают ненависть, прищурено смотрела в злые зеленые глаза.

Неправильно, априори неправильно чувствовала как быстро через возводимые защитные баррикады злости прорывается ощущение иррационального желания, будоражившего кровь.

Желание и ненависть.

Но на этот раз он, обуянный жаждой мести, отчетливо сверкающей в изумрудах глаз, вовсе не собирался танцевать на тонкой грани моих таких радикально разных чувств к нему.

Мои руки, зажатые одной его лапой, от силы давления его пальцев начали неметь, а его вторая рука, прижимавшая мою шею к дорогой коже сидения, чуть усилила нажим, затрудняя горячее дыхание.

— Горячая сука… — саркастично улыбнулся он. — Я ж сейчас тебе трахну…

И сознание затопили горячие воды согласия и иступленной ярости. Я дернулась вперед, вполне сознавая, что его хватка от этого движения только усилится, что он попытается удавить в буквальном смысле мою попытку сопротивления. И он попытался. Одновременно накрывая мои губы своими, и вжимая собой, просто втискивая мое ослабленное нехваткой кислорода тело в кожу обивки салона.

Мое сознание потонуло в бурлящих водах такого дичайшего смятения чувств, что позволило ему дать точную характеристику мне, которой в отличии от него никак не удавалось держать себя и ситуацию в целом под контролем. Горячая сука. Удивительно даже, как кожа сидения не плавится от нестерпемиго жара моего тела.

И я ненавидела уже не только его, но и себя. За жадно прильнувшее тело, за дрожь, тронувшую почти полностью онемевшие от его хватки пальцы, за неуместное, совершенно точно неуместное возбуждение, сорвавшим во мне якорь рациональности и раздробившим его остатки в мелкодисперсную пыль.

Его язык прорвался сквозь мои губы, пробегаясь достаточно жестко, но так распаляющее по моему языку и задевая кончиком чувствительное мягкое нёбо. Хрупкое подобие самоконтроля, осиротевшее, кричавшее на краю сознания, рассыпалось и рухнуло серым хрупким пеплом разметавшемся по пустоши, на которой безраздельно царствовал изумрудный смерч, сметающий все, что попадалась на его пути. Запускающий под кожу, по всем нервным окончаниям отраву опьяненного желания, концентрированно оседающего болезненной тяжестью в низу живота.

Он снял пальцы с моей шеи, позволив сделать свободный и такой уже ненужный вдох охлажденного кондиционером воздуха. Рванула вперед с силой, со страстью, заставляя его отпрянуть и прижаться спиной к двери машины. Что ему не понравилось. Снова перехватил за горло, сдерживая отчаянное проклятие, рвущее не только мою душу, но и отравляющее его.

— Кис-кис… — опьяненно прицокнул языком он через стиснутые зубы, глядя на меня со смесью жажды и ярости. — Ты натворила дел и будешь зализывать вину. Я же обещал.

Несколько отрезвило, когда он сунул мне под нос сочащуюся сукровицей тыльную сторону истерзанной мной ладони. Сука. Снова противоборство. Я парализовано смотрела на белую кожу с полукружьями следов от моих ногтей. И это дурманило. Серьезно. Это просто опьяняло, вгоняла в какую-то неописуемый туман, скрывающий в своих клубящихся грехом недрах мой разум и оберегая его от рациональности. Эти чертовы мои следы на его теле. Изливающиеся сукровицей. Меня штороило с этого.

— Залижи, я сказал.

И если бы он не произнес этого вслух, ушедшая в безумие искушения я, определенно бы прикоснулась к его пораненной коже губами. Но не после такого повелительного тона. Унижающего. Пускающего под откос все мое сумасшествие по нему. С моих губ сорвался презрительный смех, а глаза предупреждающе прищурились еще прежде, чем положение вещей дошло до все еще расслабленного под его дурманом мозга.

Он понял. Он всегда понимал, где спадал прессинг его гребаного сумасводящего меня веяния. И не дал прийти в себя окончательно. Опрокинул на сидение, прижал разгоряченным телом, снова пробуждая почти загнанное и запертое в низинах разума сумасшествие. Я сама, совсем безотчетно раздвинула ноги. Сама прижалась к нему в ответ на сжигающие шею поцелуи губ. Сама обвила его плечи. Сама призывно приподняла бедра, когда его скользящие от бедер вверх пальцы задирали плотный материал платья.

Подался вперед бедрами, выказывая, подтверждая свое желание нехилой эрекцией и напором губ на моих устах. И почти сорвал «да», когда моего опьяненного мозга коснулось такое застарелое, но неизменное правило половой защиты.

— Серьезно, да? — разгоряченно выдохнул мне в губы, вызывая сожалеющий кивок. — У меня с собой нет. Кис, подумай.

Еще и отрицательно повел головой, сжигая меня в изумрудном пламени своих глаз. Попробовал настоять, звякнув пряжкой ремня и едва снова не сорвав согласие с моих губ.