— Браво! Браво! — кричала Милли, подозрительно быстро отошедшая от шока.

Или мы пришли только к самому началу педофильской драмы, и девочка не успела осознать тяжесть нависшей над ней беды.

— Знаешь, беглянка, — я с укором посмотрел на Янсен, — кто тебя понес одну по лесу шляться…

— Невкусный обед, — тут же созналась девочка.

Мы с Ваней воспользовались веревкой, от которой освободили Милли и связали руки лесных разбойников.

— Я за соком в Потьму пошла.

— И двух насильников нашла! — закончил Иван, подпихивая под заднее место Васька.

— Они предложили тропу короткую показать…

Наивная простота! Друг потом весь путь до лагеря рассказывал, что в Европе люди куда доверчивее и вежливее. Поэтому девочка, прожившая двенадцать лет в тихом городишке под названием Станс,[4] ни разу не сталкивалась со слугами Сета, и так легко попалась в ловушку. Все просто и понятно. Васёк и Витёк — лесные разбойники.

Ваня поправил меня — деревенские пропойцы или самогонщики. Услышав это, я вздрогнул. Очень свежи были воспоминания, как мы с Дураковым на пару выпили две бутыли так называемой водки, а потом моя сестра еле привела нас в чувства и мы чуть не проспали собственные убийства.

Ладно, допустим, не лесные, а деревенские; не разбойники, а насильники. Зачем им девушки — тоже понятно. Привязывают их к деревьям и пытаются получить удовольствие в одностороннем порядке. В смысле, не доставляя радости жертвам. Потом вожатая убивалась и закапывалась в лесу. Гнусно, подло, бесчеловечно, но вполне складно для того, чтобы заводить уголовное дело.

— Правдоподобная версия, — подтвердил мои догадки Иван, — за одним маленьким исключением.

Ну вот, как всегда, все замечательно, но одна небольшая деталь портит все. В нашем случае лес вокруг лагеря за недавнее время успели прочесать мордовские следователи с собаками. Если бы они нашли следы хотя бы одной вожатой, то не стали бы обращаться за помощью в Москву.

Но деревенских преступников мы таки доставили в лагерь, и после ужина за Васьком и Витьком прислали машину из уголовного розыска. Доказательств на злодеяния деревенских пьяниц насобиралось предостаточно. Кроме сегодняшнего инцидента с Милли, оказалось, эти двое избили и ограбили одного вожатого в прошлой смене и промышляли воровством в продуктовом магазине. Что разбойников не выпустят до окончания нашей смены в лагере, можно было не сомневаться. А когда слуг Сета увезли, нас позвала к себе Марго.

В тесной каморке, освещенной тусклой лампочкой, стоял старый диван, обтянутый засаленной зеленой тканью. На него нам и предложили сесть. Начальница встала напротив и принялась нас вычитывать: мол, самовольно сбежали, ей ничего не доложили.

Я чуть было не разгневался: да кто она такая, чтобы приказывать мне, пусть даже бывшему, но владыке целых Двух земель! Надо привыкать к новой жизни и учиться держать себя в руках, не то сорвусь как-нибудь в неподходящее время. Пока я боролся с фараоном, пробудившимся в моей душе, друг уже вовсю вел беседу с начальницей.

— Как же, Маргарита Ивановна, — развел руками Дураков. — Пока мы вас в известность бы ставили, эти два козла с девочкой бы…

— А почему вы не следили за ней? — взбеленилась начальница. — Она ж иностранная подданная! Несмотря на то, что прекрасно говорит по-русски!

— Мы следили, — оправдывался мой друг, — но она убежала во время танца. А мы сразу за ней. По ауре выследили и…

— Вообще, вы отвечаете за тридцать детей! Не забывайте это!

Я чувствовал всю отрицательную энергию, исходящую от поджавшей губы Марго. И я понял, что если с кем-то из отряда случится неладное, нам с Дураковым лучше отправиться в Кемет и самостоятельно забальзамироваться, чтобы отдел странных явлений не тратил средства на наши пышные похороны.

— Ладно, теперь о деле. Пять вожатых.

Марго положила Ване на колени пять папок. Оксану Барсукову, судя по показаниям школьниц из четвертого отряда, они последний раз видели в подвале корпуса, когда она искала похищенную девочками зажигалку. Кристину Лысенко, подругу первой жертвы, видели отъезжающей на странном черном автомобиле без окон, но со сверкающими габаритными огнями. Жанна Исаева исчезла в душе. В материалах дела значилось, будто от нее осталось красное пятно на полу. Хотя, далее прилагались показания маляра, где он жаловался, как разлил банку эмали соответствующего цвета. Что он делал с краской для фасадных работ в душе, оставалось только догадываться! Ту же краску он, получается, разлил и на месте исчезновения Барсуковой… Еще две жертвы пропали после одной из дискотек, якобы ушли в лес вслед за зелеными глазами и не вернулись.

Ничего пятерых девушек не объединяло, кроме Саранского педагогического университета, где они учились на разных курсах, а Исаева так, вообще, была аспиранткой. Видимо, одна из высших степеней посвящения. Между собой дружили только первые две жертвы. А внешне девушки тоже не имели ничего общего: Жанна с длинной золотистой косой и кареглазая Кристина с красными короткими волосами, невзрачная кудрявая Оксана и Марина, прическа которой, вообще, полосата. А Полина, последняя жертва, больше походила на кеметскую подданную. Даже глаза густой черной краской подведены. Не понимаю только, какая прелесть в фиолетовых губах. Выглядит страшно. Хотя, может, этой Полине так нравилось. Ее право.

— Думаю, эти материалы мы возьмем себе, — прибрал папки Иван Дураков.

— Да, пожалуйста, это копии, — кивнула Марго, а потом перешла на старую тему: — Только за Милли пристальней посмотрите. Чтобы с девочкой чего не случилось.

— Она вам чем-то дорога, госпожа? — поинтересовался я.

Женщина тут же отвернулась и отошла к окну. Она не смотрела на нас, и мы только видели, как трясутся плечи плачущей ведьмы. Неспроста. В чем дело, мы пока разобраться не могли. Думаю, глубже в подробности лезть не стоило, чтобы не обидеть госпожу Иванову, да хранят ее любимицу боги.

— Нам надо бы поаккуратнее, — буркнул я, спускаясь по расшатанной лестнице коттеджа Марго. — Не пойму ее заинтересованности в детях.

— Брось, — отмахнулся друг. — Ведьмы ненавидят детей. У них и своих нет, и от чужих они держатся подальше.

— Тогда тем более не ясно, с какой стати она так печется о нашем отряде?

— Мало ли, — Иван вряд ли мог ответить другое. — За нами следит, чтоб не набедокурили…

Милли прыгала по розовым плиткам узкой дорожки, ведущей от столовой в корпус. Она что-то причитала себе под нос и иногда хлопала в ладоши. Следом скакала рыжая толстушка в пестром платье, пытаясь повторить все изящные движения недавней беглянки. Янсен оглядывалась на неуклюжую девочку, но ничего не говорила ей. Когда дорожка закончилась, Милли побежала вверх по лестнице и вскоре скрылась внутри корпуса.

Теперь точно не сбежит, решили мы с Иваном, и я пригласил друга сесть на зеленую скамью. Оттуда открывался прекрасный обзор, и мы видели не только дверь, но и пути из окон для детей тоже оказывались в области наших пристальных взглядов. Я первый раз за два дня стянул тугое украшение с шеи и свободно вздохнул.

— Надень! — тут же среагировал Иван.

— Дышать тяжко, — шепнул я, теребя семейную реликвию.

Сказать по правде, я до сих пор не мог привыкнуть к этому тонкому женскому голосу. Да и мой родной был вполне напевен и не низок, но пищать — это не по мне. Еще целых две недели придется быть не собой.

— Слушай, я тут Ире позвоню, — друг достал из кармана штанов коробочку с гласом богов.

В его голосе прослеживались прохладные нотки, и мне на мгновение почудилось, что он звонит девушке из чувства долга, а не от чистого сердца. Ира — достойный человек, и совсем не ясно, почему ее возлюбленный в последнее время стал сдерживать свои чувства. Каждый разговор становился все лаконичнее.

Я кивнул, и Иван отошел к противоположному углу корпуса. Прислонившись к стене, Дураков набрал номер любимой и терпеливо ждал ответа. Он глядел на песочницу у корпуса четвертого отряда и на сидящую на ее углу высокую девушку в коротком белом платье. Длинная рыжая коса спадала по ее плечу. Одной рукой студентка расчесывала ее кончик, а другой держала только что зажженную сигарету. Взгляд ее был устремлен, казалось, далеко за черные силуэты сосен и чуть различимые в темноте заборы, будто девушка задумалась о чем-то очень для нее важном.