Прошла почти целая луна беспечной и праздной жизни в гостях у бесхитростных детей озерного бога, когда снова встал вопрос о продолжении путешествия — на этот раз инициатором выступал Шумри. Через две луны начнется период дождей — до этого времени разумнее было бы пройти самую глухую часть джунглей. Дождь в тропиках — многодневная стена воды без проблеска солнца, без глотка воздуха — не позволит плыть или идти пешком дальше. Впрочем, если Конану по душе другой путь: переждать период дождей здесь, среди гостеприимных услужливых туземцев, он, Шумри, возражать не будет.

— Да, но это займет не меньше пяти-шести лун, — хмуро пробормотал Конан.

Он колебался. Маленькая туземка незаметно, но прочно привязала его к себе. Но не в привычках киммерийца было менять первоначальные планы в зависимости от состояния своих сердечных дел. Хватит с него того, что он послушался ее, как ребенок, в опаловом гроте. Ни одного, даже крохотного камушка не вынес он оттуда!

Брюхо баркаса по-прежнему пусто, как съеденный червями орех… К тому же его славный меч уже давно вынимается из ножен лишь затем, чтобы быть смазанным кокосовым маслом. Еще немного, и боевое оружие совсем позабудет веселый звон стали о сталь и пьянящий вкус вражеской крови!

Жаль покидать малышку Айя-Ни, но… это, скорее всего, не навсегда. Конан был почти уверен, что пересечь океан им не удастся и возвращаться придется тем же путем. Вот и славно! Вот и будет у него радость на обратном пути.

Чтобы избежать прощальных торжеств, волнений и объяснений, путники договорились объявить туземцам, что покидают их, но ненадолго. Сыну Неба захотелось прогуляться по окрестностям и вдоволь поохотиться. Они скоро вернутся и погостят здесь еще неопределенно долгое время. В подтверждение своих слов они оставили под присмотром племени свой баркас (река становилась все уже и непроходимей), взамен попросив одну из пирог, выдолбленных из цельного ствола дерева. Пирогу дали с радостью, загрузив ее фруктами, сушеным мясом, безделушками из кости, шкурами и каменными ножами.

Без прощального праздника все же не обошлось. Дети Ба-Лууун, казалось, рады были любому поводу, чтобы застучать в барабаны, задуть в тростниковые флейты, задергаться и затрясти плечами и бедрами в танце.

На этот раз было особенно много цветов. Ими не только украшали себя, размахивали в танце, бросали под ноги, но и ели. Ароматные нежные лепестки таяли во рту, от запаха их голова погружалась в тонкий и радостный хмель.

Айя-Ни не отходила ни на шаг от Сына Неба. Она была очень нарядной и очень бледной, отчего кожа на ее лбу и скулах казалась пепельной.

Один из трех старейшин, самый разговорчивый, улаживающий ссоры и споры племени, знаком подозвал к себе Шумри и заговорил, произнося слова медленно и отчетливо и помогая сухими подвижными пальцами, чтобы тому легче было его понять:

— Сын Неба покидает Детей Ба-Лууун. Его ждет впереди много подвигов. Мы знаем, что он не вернется к вам, как обещает. Он говорит, что вернется, чтобы мы не слишком горевали, но это не так. Что ему делать здесь?

Дети Ба-Лууун очень благодарны за то, что он почтил нас, погостив какое-то время. Еще больше они благодарят его за то, что он оставил среди нас своего сына.

— А вдруг родится девочка? — перебил его Шумри и, смутившись, залился краской.

— Родится сын, — возразил старик, убежденно и мягко, словно спорил с ребенком. — Если родится девочка, значит, их будет двое. И девочка станет мудрой, всезнающей женщиной, великой Матерью… Когда Сын Неба совершит здесь, на земле, все, что он должен совершить, и вернется к своему Отцу, пусть он передаст ему, что Дети Ба-Лууун были с ним добры. Пусть великий Бог Неба не сердится на них, не сжигает молниями их хижины, не уносит ветром крыши, не заливает дождем. Он передаст это?

— Он передаст, — кивнул немедиец. — Он обязательно передаст.

В ночь прощания Айя-Ни долго убеждала Конана взять ее с собой. Ее сердце не верило, что они скоро встретятся, что они встретятся вообще когда-нибудь. Она не плакала. Туземцы не знают слез: от сильной боли они подвывают или кричат. Айя-Ни молчала, но снова и снова быстрыми жестами маленьких рук показывала, как незаменима она будет в пути, как много умеет делать: охотиться, приготовлять пишу, любить, сшивать шкуры, залечивать раны, драться с врагами, залезать на деревья, плести сети, баюкать младенца… Именно последнее ее умение погасило в душе киммерийца огонек колебаний — а не взять ли и в самом деле ее с собой? Как мог, он попытался объяснить ей, что путешествие с ними может оказаться вредным и даже гибельным для будущего великого вождя, которым она готовится осчастливить свое племя через несколько лун.

— Великий вождь не родится, если Сын Неба уедет без Айя-Ни, — обреченно сказала девушка.

— Это еще почему?!

— Айя-Ни не знает. Она мало знает — но она чувствует.

— Клянусь Кромом, это глупые чувства! Сын Неба вернется, и если до этого с великим вождем в животе Айя-Ни что-нибудь произойдет!.. — Конан выразительно помахал огромным кулаком.

Он хотел рассмешить девушку, но у него это не получилось.

— Великий вождь не родится, — повторила она. — Об этом сказал мне твой Отец вчера ночью.

— Мой отец?.. — не понял киммериец.

Перед его глазами на миг вспыхнул образ отца — угрюмого кузнеца со сведенными бровями и темными от въевшейся сажи ладонями. О чем бы он мог разговаривать с Айя-Ни?..

— Бог Неба сказал мне, — объяснила девушка.

— Ах, мой Отец! Я думаю, ты не поняла его. Или плохо расслышала.

Айя-Ни покачала головой. На фоне ее побледневшего пепельно-серого лица огромные печальные глаза казались совсем черными. Они напомнили Конану ласковые воды пещерного озера, куда они нырнули, прежде чем увидеть чудо, всего несколько дней назад.

В озере, из которого начинал свой путь в виде небольшого ручья великий Стикс, жил Ба-Лууун. Конан так до сих пор и не видел таинственного бога или демона, или зверя, не раз будившего его по очам странными жалобными криками. Айя-Ни на просьбы познакомить его с покровителем племени всегда отвечала отказом.

— Ба-Лууун нельзя видеть! К озеру могут приближаться лишь те, кто отвозит ему фрукты. Они приезжают рано, пока Ба-Лууун еще спит, и быстро уходят, чтобы не побеспокоить его.

— И даже Сын Неба не может его видеть?

— Сын Неба может, — неуверенно ответила девушка. — Сын Неба может все. Но будет страшно, если Сын Неба и Ба-Лууун поссорятся. Нет, Айя-Ни не поведет тебя.

Конан не слишком настаивал, так как знал, что в их дальнейшем пути на юг они не смогут миновать озера, и значит, рано или поздно, но он увидит божество племени.

Теперь этот момент настал. Он увидел…

Сначала над ровной, сине-голубой поверхностью воды показалась голова. Она была величиной с голову гиппопотама, и Конан про себя усмехнулся: он ожидал, что чудище будет гораздо больших размеров. На гладкой темно-коричневой коже выделялись глаза — большие, продолговатые и блестящие. Показалась шея, довольно тонкая по сравнению с головой. Шея удлинялась и удлиннялась, росла из воды, словно гигантская черно-блестящая змея, вставшая на хвост. Только когда голова зависла над водой на высоте сорока локтей, появилась верхняя часть туловища. Казалось, озеро внезапно обмелело и выступил остров — гладкий, словно полированный, играющий бликами солнца на крутых берегах…

Конан и Шумри, затаив дыхание, наблюдали с берега, укрывшись на всякий случай за бортами своей, доверху нагруженной подарками, пироги. Шагах в тридцати от них у самого истока Стикса лежала груда бананов, кокосов и прочих лакомств, привезенная и выгруженная, как обычно, на рассвете туземцами — Ба-Лууун явно направлялся именно к ней.

Черный остров все рос. Вода ручьями скатывалась с его боков, округлые мышцы вздымались утесами. Сзади угадывались очертания мощного хвоста, по обе стороны которого вихрились водовороты. Но на берег животное-холм не вышло — видимо, на суше его ноги могли не выдержать тяжести туши. Как только голова дотянулась до груды фруктов, живая гора остановилась и присела, подогнув ноги, смутно видневшиеся под водой — четыре толстенные колонны из плоти.