Как ни странно, ел Ба-Лууун медленно, понемногу, словно смакуя.

Киммериец неожиданно бесшумно поднялся.

— Что ты задумал? — встревожено спросил Шумри. — Не подходи к нему!

— Я просто хочу посмотреть на него поближе.

— Отсюда прекрасно видно. Не смей!

Конан оглянулся на своего спутника. Мгновенный гнев зажегся в его синих глазах: неужто ему не послышалось, и кто-то осмелился сказать ему: «не смей!»? Но киммериец сдержался, и лишь легкая усмешка искривила его губы.

— Клянусь Кромом, я хочу посмотреть на болотное чучело, так часто не дававшее мне спать! Неужели ты осмелишься запретить мне сделать это?!

Не дожидаясь ответа, он отвернулся и легкими прыжками достиг подножья кокосовой пальмы, которую давно приметил. Затем стад быстро взбираться вверх по стволу, ловко перебирая руками и ногами. Конан рассчитал правильно: под его весом тонкий ствол начал прогибаться, и постепенно киммериец оказался зависшим как раз над тем местом, где чудовище поедало принесенные ему дары.

Ба-Лууун, услышав шорох, настороженно поднял голову. Всего в нескольких локтях от Конана, прямо под его ногами была макушка чудовища. Ушей у него не было, лишь два небольших отверстия за глазами. Черные округлые ноздри трепетали, принюхиваясь.

— Взгляни-ка на меня, гора мяса! Я тут! — подчиняясь бездумному порыву, крикнул Конан.

Чудовище выгнуло шею и посмотрело на киммерийца. Глаза его поражали: шириной в две ладони, окруженные прямыми черными ресницами, каждая из которых могла бы служить небольшой стрелой. Словно в двух черных зеркалах, Конан увидел себя: маленькая дерзкая фигурка с мечом за поясом, по-обезьяньи распластавшаяся на стволе пальмы.

В черных зеркалах не было ни злобы, ни страха. Казалось, Ба-Лууун смотрит на киммерийца с доверчивым интересом и в то же время с печалью. Странная мысль мелькнула в голове Конана: возможно, в легендах племени, называющих чудовище своим прародителем и отцом, что-то есть. Взгляд его неуловимо напоминал выражение черных, блестящих, доверчивых глаз туземцев…

— Конан! Остановись! Киммериец посмотрел вниз.

Шумри тоже вышел из своего укрытия и сейчас стоял у подножья пальмы, на которой лежал, обхватив руками и ногами ствол, варвар. Лицо его было бледным, круглые глаза смотрели чуть ли не с ненавистью. Киммериец не смог не отметить взрыва незаурядной отваги, мало свойственной прежде этому щуплому человечку. Совсем близко от немедийца вздымалась из воды шея чудовища, но он смотрел только на Конана.

Желая поддразнить спутника, Конан потянулся рукой к рукояти меча.

— Будь ты проклят!!!

Киммериец вздрогнул. Пока он смотрел в глаза древнего, довременного зверя, он твердо знал, что не хочет, не будет его убивать. Но дерзкий и отчаянный крик Шумри словно подстегнул в нем что-то. Выпустил наружу извечное, с малых лет живущее в его груди стремление — разить и побеждать! Не важно, что на подобного врага ему еще не приходилось поднимать меч — тем славнее будет победа! И ни один из живущих на этом свете не смеет препятствовать ему и навязывать свою волю Конан осторожно вытащил меч из ножен и занес его над головой. Блик солнца скользнул по клинку, отразился в глазах зверя, и чудовище моргнуло. Пронесшийся от взмаха ресниц ветер коснулся разгоряченного лица киммерийца. Казалось, Ба-Лууун знал, что его ждет: такой печалью веяло от его древних глаз и всей морды.

Конан отпустил ствол дерева, оттолкнулся ногами и прыгнул, рассчитав так точно, что оказался верхом на шее зверя, возле самой его головы. Крепко сцепив ноги, чтобы не съехать вниз, он ухватился двумя руками за рукоять меча и нанес удар, мощный, точный — туда, где на широком и выпуклом затылке что-то пульсировало под кожей, где нервные окончания, почти не прикрытые костью черепа, ближе всего подходили к поверхности.

Чудовище закричало и затрясло головой. Крик его — безысходный стон боли, безадресная и отчаянная жалоба — разнесся по джунглям, ломая кусты, швыряя наземь гроздья спелых и неспелых кокосов и испуганных обезьян, выворачивая с корнем ветхие деревья.

Киммериец не удержался на извивающейся в судорогах шее и полетел в озеро. К счастью, в нем была достаточно глубины для того, чтобы не разбиться. Вынырнув, он быстро поплыл к берегу. От агонии громадного тела по озеру ходили высокие волны, сбившие его с ног, когда он хотел, достигнув мелководья, подняться на ноги — удалось ему это только с третьей попытки.

На берегу стоял Шумри. В руке у него был кинжал. Он как-то нелепо держал его, вытянув в сторону Конана, словно то был не кинжал, а боевой меч.

Мысль, что Шумри собирается с ним драться, вызвала у киммерийца пароксизм смеха.

— Ты убил его, — сказал Шумри.

— Я убил его, верно! — подтвердил Конан. Смех сотрясал его с головы до ног. — Я убил его!!!

Огромный хвост чудовища, бешено извивающийся, осыпающий обоих каскадом брызг, неожиданно хлестнул варвара по спине. Конан услышал негромкий хруст и сразу же за этим почувствовал необъяснимую слабость в ногах. Тяжело волоча ступни, словно налившиеся горячим чугуном, он сделал несколько шагов по берегу, затем рухнул на локти. Задирая голову, прополз еще несколько шагов, упираясь в скрипящий под потными ладонями песок…

Голоса барабанов звучали глухо и размеренно. Но ритм их был странным — медленным и словно изнемогающим. Казалось, у бьющих в тугую кожу ладонями и пятками туземцев постепенно иссякают силы. В центре хоровода стояли три старца с длинными седыми космами, те самые, советом которых вершились все важные дела племени. Образовав треугольник, спинами друг к другу, старики медленно переступали ногами. Их лица были запрокинуты к небу, глаза зажмурены, губы что-то невнятно шептали. Вокруг старейшин кружился хоровод мужчин. Черные и белые перья мотались в курчавых волосах, тела были раскрашены белой глиной, по которой вились причудливые узоры из сажи, напоминающие змей, ящериц, длинные лепестки черных цветов. Третьим кругом, в противоположную сторону, шли женщины. С каждым шагом они взмахивали опахалами из перьев черного орла, то вздымая их высоко над головой, то подметая землю. Каждый взмах сопровождали мелодичные причитания, больше похожие на стоны и всхлипывания. В танце были задействованы все, даже малые дети — они образовали внешний крут, где подскакивали, вздымая босыми ногами фонтанчики желтой пыли. Самые маленькие улыбались, не очень понимая, что происходит; у тех, что постарше, на круглых мордашках застыло непривычно серьезное выражение.

Только один человек на поляне не танцевал, но сидел в стороне, напряженно впитывая происходящее — Шумри.

Он все еще был оглушен случившимся на озере. Предсмертный крик озерного бога, от которого ломались, словно сухие веточки, стволы пальм. Буря агонии, выплеснувшая озеро из берегов… Затихший навек черный монолит, только что бывший одушевленной плотью, лакомившийся дарами своих наивных чернокожих детей… Хохот Конана и сразу за этим — его молчание, распластанное, подбородком в песок, застывшее тело первым порывом Шумри было бежать прочь, оттолкнуть от берега пирогу — и дальше, дальше, все равно куда. Но Конан был жив. Он не мог двигаться — видно, хвост чудовища переломил ему позвоночник, но он дышал, глаза его были открыты, и взгляд был осознанным.

Конан не издал ни звука, ни стона, когда немедиец тащил его огромное тело к пироге и — с еще большим трудом — затаскивал через борт. Не особенно могучий, Шумри совсем выдохся и взмок, прежде чем неподвижный торс победителя свалился на заваленное мягкими шкурами дно.

Отогнав пирогу вдоль берега на такое расстояние, где ее нельзя было бы заметить от туши убитого гиганта, он сказал, стараясь не смотреть в лицо своего спутника:

— Я дойду до селения и сразу же вернусь. Будет лучше, если ты не станешь подавать голос и как-либо привлекать к себе внимание.

Конан в ответ не издал ни звука, но по глазам его было видно, что он все слышал и все понял. Для надежности немедиец положил ему возле правой руки меч, еще испачканный темно-малиновой кровью озерного бога. Правда, он вряд ли смог бы ему пригодиться — учитывая полную неподвижность только что бывшего таким могучим туловища…