Конан очнулся оттого, что прикосновения горячих пальцев к его телу стали иными. Влажный жаркий шепот больше не щекотал ухо. Руки не скользили, не гладили, не ласкали, но дрожали частой и крупной дрожью. Он приподнял голову и разлепил веки.

По высокой траве, сшибая росу, несся белоснежный конь с рассыпающей искры гривой. То спереди от него, то сзади мелькала косматая спина волка. Они выписывали, играя и поддразнивая друг друга, широкие круги. Бонго изображал, как он выслеживает добычу, притаившись в траве, а затем мохнатой стрелой пронизывал воздух, нацеливаясь на хребет с пляшущими на нем бликами светло-рыжего огня. Но каждый раз он промахивался. Конь то взмывал вверх, мелко трепеща крыльями над копытами, то низко пригибался к земле, выпрямив чешуйчатый рыбий хвост, отчего тело его становилось длинным и извилистым и скользило в траве, подобно змеиному.

Благодаря тактическим усилиям Бонго, резвящиеся звери становились все ближе и ближе. Обнимающие Конана руки замерли и заледенели. Зубы девушки стучали над его ухом, словно дробь маленького барабана… Подняв голову, киммериец увидел, что она не сводит с Владыки Стихий широко раскрытых, остановившихся глаз. Теперь он мог бы при желании рассмотреть их цвет. Мог… и не мог — таким запредельным ужасом и тоской веяло из двух окаймленных густыми ресницами, темных озер, из двух провалов в те пространства, где полагалось быть душе… таким нечеловеческим и не животным даже, что Конан тут же отвел взгляд.

Как видно, могучий синеглазый варвар представлял собой завидную добычу, и девушка не желала расставаться с ним. Она разрывалась между отчаянным страхом и страстным желанием довести до конца охоту и поднести своему хозяину очень крупный и очень лакомый кусок. Порой дрожащие ледяные пальцы вновь начинали поглаживать киммерийца по спине или щекотать за ухом… Конан почти чувствовал кожей исходящую от нее тугую волну ужаса. Девушка держалась до последнего. Ее нервы сдали, лишь когда белоснежный конь стал кружиться, беспечно встряхивая гривой и уклоняясь от шутливых прыжков волка, совсем близко. Пара искр, сорвавшихся с его шеи, прожгли ей сорочку и чуть не подпалили волосы. С отчаянным воем, казалось, разорвавшим ей грудь, девушка оттолкнула от себя вожделенную и почти совсем смирившуюся со своей судьбой добычу и кинулась бежать. Черные волосы, разметавшиеся по белой сорочке, мелькнули в предрассветных сумерках раза два-три и пропали — так стремительно унеслась она прочь…

Хотя Конан обрел свободу, Бонго отчего-то не прекращал скакать и носиться вокруг белоснежного коня. Тот также, видно, был не прочь продолжить нехитрую забаву. Танцующие перед лицом огненные всполохи, искры, сыплющиеся на руки, одежду и волосы (странно, они совсем не обжигали, как только что это произошло с исчадьем!), постепенно вывели киммерийца из отупелого забытья. Он осознал наконец, что цепкие пальцы больше не гладят и не щекочут ему шею. Он осознал, что совсем рядом — стоит протянуть ладонь! — блистает, соперничая с первыми лучами солнца, живой огонь.

Конан поднялся с травы, передернул плечами, разминая застывшие мышцы, и… включился третьим в шальную звериную игру. Казалось, Владыка Стихий только обрадовался, что теперь его выслеживают, подстерегают и пытаются вскочить ему на спину уже двое. Казалось, он напрочь забыл, что один из этих двоих не так давно пытался заарканить его толстой и грубой петлей. Он играл мышцами, тряс головой, звонко и коротко ржал. Рыбий хвост то сплетался в тугие кольца, то хлестал по бокам, позванивая чешуей…

Киммериец крупными прыжками носился следом за ним. Порой их пути с Бонго пересекались, и тогда, столкнувшись со всего размаху, они кубарем раскатывались в разные стороны. Раза два Конану почти удавалось схватить коня за гриву, но в последний момент тот ускользал, плавно взмывая в воздух и зависая в полутора локтях над землей.

Поняв, что пытаться догнать коня бесполезно, Конан решил сменить тактику. Он сделал вид, что выдохся, с изможденным видом опустился на землю и сел, обхватив голову руками. При этом он внимательно наблюдал за конем из-за прядей упавших на лоб волос. Бонго, словно разгадав его намерения, также плюхнулся животом в траву, бессильно распластав лапы и вывалив на сторону язык.

Владыка Стихий был явно разочарован так неожиданно прервавшейся веселой игрой. Он перестал носиться, потряс гривой, рассыпав густой шлейф искр, и, медленно переступая копытами, подошел к неподвижному волку. Он нагнул голову и легонько толкнул волка губами в лоб, словно хотел сказать: «Вставай же! Мы так мало погонялись друг за другом!» Волк не пошевелился, всем видом своим показывая полное изнеможение. Тогда то же самое он проделал с киммерийцем, сопроводив толчок коротким просительным ржанием.

Дожидавшийся этого Конан мгновенно распрямился, как тугая пружина, и тут же очутился на спине коня, крепко вцепившись руками в гриву. Странно, огонь был не жгущим, но только горячим и чуть щекочущим пальцы. Владыка Стихий громко заржал, поднялся на дыбы, затем несколько раз подбросил задние ноги. Киммериец рад был бы погарцевать на чудном скакуне подольше, но ему не хотелось сердить его без особой нужды, поэтому он собрался соскользнуть с крутых боков на землю. В ладони он крепко сжимал пучок белой гривы с живым огоньком на конце. Глянув в ту сторону, куда он хотел спрыгнуть, киммериец отшатнулся от неожиданности: желтоватая шерсть травы была далеко внизу. Крона тополя прошелестела под копытами и также унеслась вниз. Задравший морду, растерявшийся Бонго стремительно уменьшался в размерах, из грозного зверя превращаясь в обескураженного щенка…

Конан был отличным наездником. Колени его, как клещи, впивались в снежно-белые бока, вокруг ладоней он обмотал пряди нежгущей гривы. И все-таки, стоило летучему коню пожелать, он мигом сбросил бы его с себя — для этого он мог просто перевернуться несколько раз в воздухе.

Сердце киммерийца почти остановилось, застряв где-то в горле. Восторг и ледяное дыхание смертельной опасности, перемешавшись в груди, сковали и заворожили его.

Владыка Стихий кругами набирал высоту. Вскоре спина Бонго перестала быть различимой, растворилась в волнах желтой травы. Остров, отдаляясь от них, постепенно стал виден целиком. Формой он слегка напоминал бабочку, брошенную на блестящую ткань океана. На светло-желтом фоне зеленели пятна редких лесов и рощ. Конану вспомнилась та странная золотистая бабочка, что села на плечо Шумри в самый напряженный момент их путешествия, избавив тем самым от мучительной и позорной смерти. Бабочка-остров не была такой яркой и беспечной. И еще она была раненой, возможно, раненой смертельно: ровно посередине ее тревожно темнело округлое пятно. То ли выжженная проплешина в траве, то ли глубокий провал в почве — сверху рассмотреть было невозможно. Со всех сторон к нему сбегались дорожки и тропинки, напоминающие светлые жилки на крыльях бабочки. Шестилик не соврал: все пути в этом краю вели к логову Багрового Ока. Казалось, остров опутала толстая и тонкая паутина, все нити которой сходятся к убежищу гигантского паука. На некотором расстоянии от темного пятна вздымались острые зубцы скал, окружая его со всех сторон. Они напоминали грубо сделанную каменную корону великана, забывшего ее в незапамятные времена на мягкой траве цвета светлой охры.

В то время, как Конан рассматривал уменьшавшийся под брюхом и ногами коня остров, произошло странное явление. Тело желто-зеленой, распластанной на глади океана бабочки дрогнуло, словно она сделала попытку оторвать от воды крылья и взлететь. Круговая волна, оттолкнувшись от берегов острова, пошла по ровной сине-зеленой поверхности. С той огромной высоты, на которой был теперь киммериец, гребень волны казался маленьким, почти игрушечным, но, сопоставив его с размерами острова, он подумал мельком, что, попадись на пути волны корабль, она перевернет его и закружит, как детскую бумажную лодочку…

Владыка Стихий все набирал высоту. Удивительно, с какой легкостью восемь маленьких крылышек над копытами возносят по вертикали тяжелого коня и не намного менее легкого всадника. Вот и остров уже казался не больше пробкового поплавка на воде. А где-то вдали, смутно проступая в голубом мареве, показались очертания уже не острова, но материка. Возможно, от яркого блеска солнца у Конана путались все цвета, но берега дальнего материка представились ему сияющими и белыми, как ледяные горы Ванахейма…