Киммерийца поразило, что солнце — такое яркое, такое близкое — совсем не грело его. Напротив, чем выше они поднимались, тем сильнее он замерзал. Вот уже от его дыхания на верхней губе выступил иней… Вот мохнатым инеем обросли ресницы.;. Еще немного, и на спине Владыки Стихий застынет ледяная статуя. О Кром! Куда же он хочет занести его, этот шальной конь? Уж не к самим ли богам?.. Что ж, он, Конан, не против! Любопытно было бы посмотреть, как выглядят грозный Кром, любвеобильная Иштар, сиятельный Митра…

Но, видимо, лицезреть воочию богов киммерийцу еще не пристало. Летучий конь мало-помалу начал снижаться. Конан заметил это тогда, когда остров перестал быть размером с поплавок и снова стал напоминать бабочку. С ресниц и бровей прохладными струйками потек растаявший иней. Снова стало различимо темное пятно в центре бабочки, похожее на смертельную рану — или на след от булавки, которой протыкают насквозь тела насекомых некоторые любители рассматривать их красивые крылья…

Когда стала различима уже каменная корона и сеть тропинок, сбегающихся к темному центру, неожиданно по белоснежным бокам и крупу прошла нервная судорога. Раз, другой… Похоже, конь чем-то очень недоволен. На миг у Конана рухнуло вниз сердце: ему показалось, что вот-вот конь избавится от своего седока, чем-то досадившего или просто надоевшего ему. Но тут же он сообразил, в чем дело: его напряженные колени сжимали бока летучего скакуна с такой силой, что, видимо, причиняли ему немалую боль.

Рассмеявшись про себя, он ослабил хватку мускулов, уселся свободнее и спокойнее и ласковым, извиняющимся жестом похлопал по лоснящемуся крупу. Недовольная дрожь сразу же прекратилась.

Владыка Стихий спускался к тому же самому месту, с которого взлетел. Заблестело нефритовой гладью озеро. Замерший Бонго, наверное, так и простоял все это время с поднятой вверх мордой. Когда до земли оставалось не больше тридцати-сорока локтей, вместо того чтобы замедлить движение, конь понесся стремительней и со всего размаху ринулся в середину озера, взметнув высокие фонтаны брызг. «Проклятье!» — пронеслось в голове Конана, в то время как тело его рассекало прохладные пласты воды. Испугался он не за себя, но за живой огонек, который по-прежнему крепко сжимал в ладони. Впрочем, стоило ему выбраться на берег, как светлый пучок гривы загорелся снова.

Радостный Бонго в три прыжка домчался до киммерийца.

— Я сорвал его все-таки! Я добыл его, Бонго!

— Он позволил тебе сорвать, — поправил его невесть откуда взявшийся Шестилик. Он завис над его плечом, разглядывая огонь с благоговейной влагой в глазах. — Ты чем-то расположил его к себе. Это очень странно! Я совершенно не в силах понять, чем?..

Налюбовавшись живым огнем, Конан завернул его в холщовый лоскут и повесил себе на грудь. Пламя, мгновенно прожегшее крепкую петлю, не тронуло ткань. Приятное щекочущее тепло напоминало о себе каждый миг. Казалось, оно чуть пульсировало, словно второе сердце.

Шестилик, оглядевший живой огонь всеми своими глазами (для этого ему пришлось повращаться вокруг своей оси), лишь только он скрылся за пазухой киммерийца, издал глубокий вздох. Но через мгновение он затрясся от смеха, колеблясь и подергиваясь в воздухе.

— Что с тобой? — покосился на него Конан.

— Ты опять… ха-ха-ха-ха!.. опять умудрился влипнуть! Ведь тебя же предупреждали! Два раза… за два дня… ха-ха-ха!.. попасться в лапы к исчадьям!..

— Ах, меня предупреждали? — вскипел киммериец. — Не ты ли говорил, что исчадья всегда о чем-нибудь просят? Так вот она — да будет тебе известно — ни о чем меня не просила!

— Просить… ха-ха-ха!.. можно не только словами! Есть еще язык глаз, язык жестов, о самоуверенный и безмозглый чужеземец!

— Я знаю это не хуже тебя, напыщенный рыбий пузырь! Но она жила в селении, в собственном доме!..

— Значит, она была начинающим исчадьем, только и всего! Ее соседи еще не разобрались, кем она стала. Может быть, ты и был ее самой первой жертвой, ха-ха-ха-ха!.. То-то она никак не хотела с тобой расставаться!

«Смейся, смейся! — мстительно подумал киммериец. — Смех — это даже к лучшему. Трясясь от хохота, трудно быть внимательным и осторожным».

Конан незаметно вытащил из дорожного мешка свою ловчую сеть и расправил ее за спиной. Улучив момент, когда трясущийся шар был на высоте его плеча, он быстро набросил ее на лопающиеся от смеха щеки. Шестилик забился в путах, как огромная рыба.

Киммериец перехватил сеть внизу и принялся обвязывать ее веревкой, чтобы пленник не мог выскользнуть, но внезапно он почувствовал, что бьющийся и теплый шар обмяк в его руках. Румяно-розовая окраска щек сменилась сначала белизной, а потом оттенком серого камня. Глаза на всех лицах закрылись, кожа стала холодеть.

— Проклятье! — выругался Конан. — Не мог же он отдать концы!.. Это невероятно!

Он сбегал к озеру, принес воды, хорошенько окатил помертвелые лица. Радостное, удивленное, гневное, испуганное… — все они были теперь неподвижными и серыми, как каменные маски. На всех застыло одно и то же выражение — горькой обиды и обреченной тоски.

Бонго лизал его, упирался носом, мягко трепал из стороны в сторону, прихватив зубами за ухо. Наконец — к великому облегчению Конана! — серые веки дрогнули, приоткрылся сначала один глаз, за ним все остальные, и Шестилик слабо шевельнул губами, словно ему не хватало воздуха.

— Зачем… зачем ты?.. — прошептал он.

— Откуда же я знал?! — сердито воскликнул киммериец, скрывая радость и облегчение. — Ну и сюрпризики ты мне преподносишь! Клянусь Кромом, я не хотел тебе ничего плохого! Ты то и дело уносишься в небеса, не договорив самых важных вещей. Я только хотел, чтобы ты побыл возле меня, помог своими советами. Недолго, совсем недолго! Мне нужно лишь встретиться с Багровым Оком и прикончить его. Для этого я и пришел сюда.

— Багровое Око… — прошептал Шестилик. — Черный Слепец… невозможно… безумно… Ты убил меня… убил… убил…

— Ерунда! Ты поправишься! Смешно умирать оттого, что на голову тебе набросили сетку.

— Ты не понимаешь… Я не смогу больше взлететь…

— Еще как взлетишь!

— Я буду валяться в траве… любой зверь найдет и растерзает меня… — шелестел несчастный шар.

— Я не брошу тебя! Буду носить с собой, пока ты не оклемаешься и не наберешься сил. Ты только подавай мне в нужный момент дельные советы, и с тобой не случится ничего дурного.

Шестилик еще долго вздыхал, стонал и шелестел, закатывая глаза и страдальчески морща губы. Но серый оттенок его кожи стал чуть более живым и розовым.

Конан тем временем приспособил злосчастный силок за своей спиной так, чтобы обессилевший шар мог расположиться в нем с наибольшими удобствами.

— Я думаю, что от твоего вида все исчадья мигом разбегутся с моего пути, — сказал он, осторожно пристраивая шар за плечами. — В любом случае, я надеюсь, ты вовремя шепнешь мне на ухо, кому стоит, а кому не стоит подавать руку, переводя через ручей. Главное же — с красотками! Ты уж проследи, чтобы я не ошибся. Иначе всю жизнь меня будет прошибать холодный пот от каждого ласкового и призывного взгляда!.. Клянусь Кромом, третье липучее создание я уже не вынесу…

Конан, видевший с высоты, как, в сущности, невелик остров, рассчитывал добраться до логова Багрового Ока за полдня или даже меньше. Но планы его расстроил Шестилик, неожиданно оказавшийся очень тяжелым. То ли мстительный шар обладал способностью увеличивать свой вес, совсем как пленительное исчадье, то ли беспросветная тоска сделала его прыгучее и порхающее тело чугунным — как бы то ни было, вскоре веревки силка натерли Конану плечи. Не пройдя и половины намеченного, он вынужден был опустить свою ношу на землю и устало присесть рядом. Шестилик был по-прежнему бледным, с надрывной тоской и пронзительной жалостью к себе самому в глазах. Сеть розоватых полос от врезавшихся веревок пересекала его кожу во всех направлениях, придавая сходство с раскрашенным детским мячом.