Девушка зажмурилась от ужаса и выпустила наконец безвольную ладонь своей жертвы. На лице ее уже был один страх — страх абсолютный, беспомощный, детский… Рука варвара заколебалась. Ему подумалось, что совсем недавно, луну или две назад, существо это было обыкновенной девушкой — непоседливой, легкомысленной, пылкой… Кого-то, должно быть, любившей, целовавшейся летними ночами до рассвета. Тогда ее поцелуи не высасывали желание жить, но — пьянили, кружили голову… И однажды седенький старичок попросил поднести его котомку, или крохотный мальчуган дрожащим от слез голосом попросил попить, или…

— Ладно уж, не трясись, — хмуро пробормотал он, отводя назад руку с огнем и отпуская ее горло. — Все равно хозяину твоему скоро конец, а вместе с ним и ты потеряешь свою мерзкую силу.

Он отшвырнул ее от изможденного мужчины со взглядом старика, которого, как до того женщину, Бонго тут же отогнал подальше от грязевого пятна. Низко пригибаясь, стелясь над землей, как птица при взлете, девушка понеслась прочь, в сторону серых скал, куда скрылся и юнец с заунывной дудочкой.

Оглядевшись вокруг и убедившись, что больше не видно ни исчадий, ни их безропотных жертв, Конан обошел вокруг грязевой лужи, хрустя засохшими комьями лавы, и остановился. Судя по той позе спокойного ожидания, в которой пребывало на берегу музыкальное исчадье, хозяин его периодически появлялся из своего жидкого убежища, чтобы принять приведенные ему лакомства. Возможно, он появится совсем скоро. А если нет? Не в характере киммерийца было сидеть и ждать. Тем более, ждать неведомого противника, с которым предстоит смертельно опасная битва.

Выбрав на берегу круглый и тяжелый булыжник, широко размахнувшись, Конан швырнул его в самую середину маслянисто блестевшей лужи. Раздался чмокающий звук, и камень засосало внутрь.

— Эй ты, Черный Слепец, Багровое Око, Глухонемой Выродок, и как еще тебя там!.. — заорал Конан. — Вылезай! Я не привык ждать слишком долго!

Он бросил еще несколько камней. Ему показалось, что в воздухе стало еще душнее и сумрачней. На поверхности грязи вздулось и лопнуло несколько пузырей, каждый величиной с Шестилика.

— Давай, давай, шевелись! Вытягивай из грязи свое жирное брюхо, или что там у тебя есть!.. Мой верный меч ерзает от нетерпения в ножнах! Он тоже не любит ждать! Он давно не умывался вражеской кровью! Я знаю, она у тебя на редкость вонючая, но ради такого случая можно потерпеть! Вылезай!!!

Стало еще жарче. Воздух давил на лицо и плечи так, словно невидимый, пышущий жаром великан навалился на него своим животом.

Бонго вздыбил шерсть на спине и загривке и глухо зарычал.

Тот, у кого было очень много имен, кого называли Черным Слепцом, Багровым Оком, Небесным Спрутом, Гибельным Гостем… — очнулся от сытого расслабления, похожего на полусон, в котором он проводил большую часть времени. Что-то или кто-то снаружи его дал понять, что собирается причинить ему вред, нарушить его целостность, возмутить ровное и безмятежное течение его существования.

Гибельный Гость не обладал ни слухом, ни зрением, ни осязанием, ни одним из пяти окошек во внешний мир, которые были свойственны мелким и суматошным обитателям этой земли. Но он способен был ощущать импульсы, исходящие непосредственно из голов и душ, он явственно слышал то, что люди называли чувствами и страстями.

Импульс, пришедший сейчас извне, пробудил в нем что-то похожее на тревогу. Впрочем, ни тревога, ни страх, ни ярость в чистом виде были незнакомы ему. Все ощущения, рождающиеся изредка в его бесформенных недрах, делились для него лишь на две категории — нужные и ненужные. Нужные следовало поддерживать и поощрять, от ненужных следовало немедленно избавляться.

Выведшее его из сытой расслабленности чувство было ненужным.

Гибельный Гость существовал для того, чтобы убивать, убивал же — для поддержки своего существования. Собственное бытие и чужая гибель были для него одним неделимым целым. Зародившись в неведомых безднах космоса, вы членившись из хаоса небытия на заре времен, он кормил свою жизнь чужим разрушением, и ничего больше, никакого иного смысла не было в его бытии.

Конечно, он менялся. Он рос и усложнялся со временем. Росло его умение убивать, умение быстро внедряться и приспосабливаться к каждой новой планете. Росли силы, благодаря которым он совершал все более дальние перелеты по Вселенной.

Памяти в человеческом смысле слова он не имел, Никогда он не вспоминал ни одну из планет, которые уничтожил. Да и к чему было вспоминать, ведь повторялось всегда одно и то же: многоцветный, свежий, кипящий буйством растительной, животной и разумной жизни мир через несколько сотен лет превращался в голый, раскаленный, либо заледенелый шар, монотонно и мертво кружащийся вокруг своего светила.

Не было памяти впечатлений, мыслей и образов, но была память навыков. Память приобретенных за многие тысячелетия умений. Так, Гибельный Гость научился в каждом из выбранных им миров становиться наполовину «своим». Это было умение настроить свой организм в унисон с господствующими на планете законами жизни, принять правила бытующей там биологической и психологической «игры». Став в какой-то мере «своим», из того же теста, что и остальная жизнь вокруг, Гибельный Гость получал возможность лучше насыщаться, более полно впитывать в себя энергию, высвобождающуюся при гибели живых существ. В то же время, по сути своей, он по-прежнему оставался всем и всему чужим, инородным, непонятным. И инородность эта была лучшей его защитой: невозможно было его убить, уничтожить, так как законы жизни, по которым строился его организм, были неведомы.

Правда, для полного внедрения в живую плоть планеты требовалось время. Несколько раз ему приходилось убираться прочь с выбранной им планеты, не успев как следует насладиться ее живыми соками. Это случалось тогда, когда Боги, Хранители этого мира вовремя распознавали нависшую над ним опасность. Миры, из которых его изгоняли с позором, Гибельный Гость также не запоминал. К чему? Их было меньше, чем тех, которые он превращал в раскаленные, либо в ледяные пустыни.

Последний выбранный им мир был богат многочисленными и разнообразными формами жизни. Здесь существовала и разумная жизнь, что было для него немаловажно. Гибель разумных, высокоорганизованных существ дает наиболее сильную, наиболее «вкусную» энергию. Не тогда, когда погибают их тела, нет, но когда разрушается под гнетом непосильной тоски, боли или страха то, что принято здесь называть душой.

Немногим более двухсот раз обернулась планета вокруг своего еле греющего, чуть тепленького светила с тех пор, как Гибельный Гость внедрился в ее плоть, как вцепляется клещ в ухо собаки, как впивается пиявка в нежную кожу неосторожной купальщицы. Ему нравилось здесь. Конечно, было холодновато: светило маленькое и далекое, лучи его не жгут по-настоящему… но он сумел отыскать себе самое теплое место. Гейзер с кипящей грязью на крохотном острове в океане — что может быть приятнее, безопаснее, спокойнее?.. За двести с небольшим лет он сумел приспособиться, сумел стать наполовину «своим». Организм его видоизменился, приобрел качества, характерные для здешних форм жизни. Он обрел сердцебиение, научился дыханию. У него появились мысли, появились чувства.

Первые удары его сердца были неритмичными. Они то следовали один за другим с частотой громовых раскатов, то сменялись долгими периодами затишья. Позднее сердце забилось мерно и ровно, в унисон однообразному танцу луны. От каждого его удара на острове дрожала земля, разверзались пропасти и овраги, рушились жалкие людские жилища. Волна, разбегавшаяся от берегов, достигала высоты восьмидесяти локтей и с легкостью топила и маленькие туземные лодки, и пузатые купеческие парусники, встречавшиеся на ее пути…

Подобно сердцебиению, дыхание его стало глубоким и ритмичным не сразу. Но когда выровнялось — каждую луну из недр острова стал подыматься сизо-лиловый туман. Низко стелющийся, похожий на упавшую на землю и волочащую по траве влажное брюхо грозовую тучу, он расходился от берегов во все стороны. На острове туман стелился на высоте восьми — десяти локтей и не причинял вреда. Но, пронизав огромные океанские пространства, он спускался до самой земли. «Лиловая смерть» — так окрестили на островах Южного Океана и на южных побережьях Вендии, Иранистана и Кхитая (дальше, к северу, туман не распространялся) непонятное и страшное бедствие. Когда с юга, с океана наползала крадущаяся лиловая туча, все бросались по своим домам, закрывали окна и ставни, плотно захлопывали двери, затыкали войлоком все щели в стенах и крышах. Если лиловые пары проникали в щели, надышавшись ими, много дней потом люди не могли избавиться от мучительного кашля и жжения в гортани. Но гораздо страшнее была участь тех, кто не успел спрятаться в помещении. С улиц раздавались страшные крики бездомных бродяг и добропорядочных жителей, оказавшихся почему-либо за воротами. К утру, когда туман рассасывался в воздухе, крики смолкали, но те, кто издавал их, бесследно исчезали. Они словно растворялись. Дыхание Гибельного Гостя впитывало их и уносило с собой в обратном движении вдоха.