По словам казначея, его пребывание на берегу было вполне банальным. Он договорился о поставке перед отходом кое-каких товаров для судовой баталерки — матросской одежды и мелочей для ее ремонта, небольшого количества высококачественного табака для офицеров, жидкого мыла и дешевого чая.

Первый вечер Гэймидж провел за вистом в доме одного респектабельного шипчандлера, а потом прикорнул в углу гостиной хозяина. На следующий день все повторилось.

— А вечер субботы?

Взгляд мистера Гэймиджа устремился к темным уголкам кокпита:

— Я развлекался неким частным образом, сэр.

Хоар настаивал:

— Это была ваша последняя ночь на берегу, чем вы занимались?

Казначей широко улыбнулся:

— Должен ли я уточнять это коллеге-офицеру?

Очевидно, мистер Гэймидж провел свою последнюю ночь на берегу в одном из заведений типа «Еще один разочек», которые предоставляли сексуальные утехи на любой вкус и были любимы пожилыми членами флотского сообщества города. Из-за своего имени Хоар был чувствителен к темам сексуальной перверсии, поэтому он не стал затрагивать этот вопрос.

Далее Гэймидж сказал, что в этот вечер он впервые увидел на берегу мистера Бленкирона и мистера Фоллоуса. Ребята были уже солидно под хмельком. Нет, он не стал подходить к ним: в конце концов, они еще сущие дети, и мистер Гэймидж предоставил им возможность самостоятельно предаваться разврату.

Это заинтересовало Хоара, и он потребовал подробностей. Ему показалось, что казначей не прочь посплетничать.

— У меня сложилось впечатление, что их — э-э-э — поведение в — э-э-э — конфиденциальных делах не соответствует традициям нашей службы, — осторожно сформулировал Гэймидж.

— Попрошу вас выразиться более конкретно, сэр, — прошептал Хоар.

— Я имею в виду грех Онана, сэр. И — хуже того — другую мерзость, ту, которая упомянута в военно-дисциплинарных артикулах.

Хоар заподозрил мистера Гэймиджа в том, что он был больше огорчен не любительской деятельностью юных джентльменов, а своим неучастием в их шалостях. Он уже было решил отпустить казначея, как в голову ему пришел еще один вопрос, который мог быть небесполезным.

— Что за человек был мистер Трегаллен? — спросил он. 

Мистер Геймидж поколебался.

— Хороший моряк — лучше не придумаешь. В вопросах навигации он был не хуже капитана. Фактически именно он обучал наших юных джентльменов, и я слышал от них самих, что он был суровым учителем. Осторожный моряк к тому же — он был готов убирать паруса раньше, чем другие офицеры сочтут нужным. Так я слышал. Самоучка, я уверен, так как знаю, что в семидесятых он был рядовым матросом.

— А его личные качества?

Казначей снова замялся.

— Он любил делать ставки, нетерпеливый в получении денег и медлительный в отдаче. Я не имел дела с ним. Одним словом, он был лжецом. Он делал необоснованные обвинения и не одному человеку загубил карьеру. Можете поговорить о нем с Мак-Тавишем или Граймсом.

— Я так и сделаю, мистер Гэймидж, — сказал Хоар, отпуская казначея. — Будьте любезны позвать мистера Граймса.

Уже в дверях Гэймидж обернулся:

— Я рад, что этот мерзавец мертв, мистер Хоар.

Едва усевшись напротив Хоара, Граймс хлопнул ладонью по самодельному столу.

— Кто-то копался в моих инструментах. Никто не имеет права прикасаться к ним.

— Это я сдвинул ваши инструменты, — прошептал Хоар. — Они мне мешали. Кроме того, на них неприятно смотреть, и я убрал их с глаз долой. Почему бы вам не почистить их?

— Чистить инструменты? — расхохотался Граймс с плохо скрываемым презрением. — Каждый толковый хирург знает, что нельзя их чистить: чистка удаляет защитную пленку крови. Чистить, надо же!

— Оставим это. Насколько мне известно, за прошедшую неделю несколько дней вы были на берегу. Прошу вас рассказать, что вы там делали и с кем встречались.

Как и казначей, хирург «Северна» потратил день на пополнение своих запасов — инструментов, лекарств, мазей и тому подобного. Это мог подтвердить портовый хирург, Девис, как и несколько аптекарей, с которыми он имел дело.

— Первую ночь я провел в гостинице «Блу-постс», сказал Граймс.

— Вы там кого-нибудь встретили?

— Встретил? Никого. Там проживала группа таких шумных шотландцев, как будто они бились с бандой могавков. На следующий день в поисках покоя я подался в деревню и слонялся весь свой короткий отпуск по окрестностям, собирая травы и устраиваясь на ночлег где попало.

— Что собой представлял мистер Трегаллен? — спросил Хоар.

— Превосходный моряк, если я могу судить об этом. В общении тяжел. Умен? Да. Амбициозен? Да. Требователен? Спросите наших мичманков. Он мог быть грозным врагом.

— Что вы имеете в виду?

—  Мистер Трегаллен действовал одним и тем же манером: он брал, но я не видел, чтобы он когда-либо отдавал. Он наблюдал, наблюдал, и, улучив благоприятные для себя обстоятельства, молниеносно нападал. Посмотрите, как он продвигался по служебной лестнице. Вам следует знать, что он пробился на квартердек из низов. По ходу своего продвижения он разрушил не одну репутацию: доносил на подворовывавших унтер-офицеров, соблазнял юных джентльменов — и не только их — на сомнительные сделки. Он был плохим сослуживцем, и признаюсь, что нисколько не жалею о его смерти. Можете задать такой же вопрос офицеру морской пехоты или казначею… Кстати, а как он умер?

— Ему перерезали горло, — прошептал Хоар.

— Ага… Я ожидал, что вы скажете — заколот или убит дубинкой.

— Почему?

— Он был таким человеком… бешеным, что ли. А впрочем, de mortuis, как говорится… — Граймс покровительственно посмотрел на Хоара. — Что-нибудь еще?

— Я вас больше не задерживаю, — ответил шепотом Хоар. — Как выйдете, попросите, пожалуйста, зайти мистера Мак-Тавиша.

Побросав свои инструменты в ящик и подхватив его, хирург вышел.

В этот день «красномундирный»[9] лейтенант Мак-Тавиш с несколькими такими же, как и он, шотландцами отмечал какой-то непонятный гэльский праздник. Было много хаггиса, виски и тоскливых песен. Все участники вечеринки, сказал он, провели в гостинице весь вечер. Большую часть происходившего он просто не помнил. Он проснулся на следующий день в полдень, одинокий, всеми покинутый, на какой-то дальней ферме, совершенно не понимая, где он очутился.

— Признаться, сэр, я даже не знал, какой был день, что уж говорить о названии деревни. Я страшно боялся опоздать на борт, поэтому нанял повозку — по совершенно сумасшедшей цене, скажу вам — и поспешил в Портсмут.

— Он был неприятный чел, да, неприятный, — ответил морпех на вопрос Хоара о Трегаллене. — В первый же мой день на борту «Северна» он накачал меня таким паршивым пойлом, что я не понял, как дал ему долговую расписку на всю сумму, которую скопил за много лет. И он назойливо требовал эти деньги. Все время приставал с этим. Теперь, наконец, я вздохну с облегчением. И я не был единственным, кого он донимал, — добавил Мак-Тавиш. — Можете спросить мистера Гэймиджа или нашего костоправа.

— Кто может подтвердить ваши передвижения на берегу, мистер Мак-Тавиш?

— Что касается вечера пятницы — мои приятели-шотландцы, и хозяин гостиницы. Да, там у нас была веселая пирушка. Про субботу — даже не знаю. Как я вам уже сказал, я и сам был в разобранном состоянии. Ну… люди в деревенской гостинице, где я нанимал повозку…

— Где это было?

— Не знаю.

Мак-Тавиш удалился радоваться освобождению от своего сомнительного долга. В дверях появились мичманки, препираясь, кто войдет первым, и наконец встали перед Хоаром.

— Присаживайтесь, юные джентльмены, — прошептал Хоар. — Представьтесь, пожалуйста.

— Меня зовут Фоллоус, — сказал парень повыше. На вид ему было лет двенадцать. Его волнистые светлые волосы падали на лицо, и он отбрасывал их назад нервным движением как девчонка.