— Меня зовут Бленкирон, сэр. Я старший мичман, если позволите, сэр. — Ломающийся голос Бленкирона срывался то на дискант, то на тенор.

— Расскажите мне о мистере Трегаллене, — прошептал Хоар.

Бленкирон побледнел.

— Он был хуже, чем мистер Барнард или костоправ. И он жил здесь, рядом с нами. Бедным соплякам было некуда деться.

— Заткнись, задница.

Наступила неловкая пауза.

Затем Хоар спросил:

— Что вы подразумеваете под этим?

— Ничего, сэр, — хором ответили они, и дальнейшие расспросы ни к чему не привели.

Наконец Хоар спросил:

— Что вы делали на берегу?

Юные джентльмены посмотрели друг на друга.

— Ну, мы встретили двух барышень… — начал Фоллоус.

Они признались, что проснулись следующим утром на странной, зловонной постели с пустыми карманами. Трегаллена они не встречали.  

Решив, что на борту «Северна» больше нечего делать, Хоар отправился на берег. На обратном пути в Салли-порт он не сел к румпелю, а стал мысленно рассматривать скудные результаты своего любительского расследования.

Могли ли мичманки убить своего мучителя? Таковое желание было очевидным, но присутствовал и их явный страх. Даже объединившись, перед Трегалленом они были как мыши перед котом. Нет, следует отбросить эту версию.

Граймс признал, что слонялся по окрестностям в полном одиночестве. Он мог бы убить Трегаллена, но зачем?

Данворти, скорее всего, не виновен, так как ему не очень-то было необходимо звать Хоара на помощь для переноски трупа.

Мак-Тавиш у штурмана был в долгах как в шелках, так что причины для убийства у него были. Он утверждал, что волею случая очутился в сельской местности Дорсетшира: не находилась ли деревня, где он проснулся, по соседству с епархией Уолтэм?

Что касается казначея, то, по его словам, он все время провел в городе и не мог переправить тело штурмана к епархии Уолтэм.

Хоар обдумывал шаги, которые ему нужно будет предпринять на берегу.

Он спросил у лодочника:

— В котором часу завтра утром полная вода?

— В четыре склянки утренней вахты, сэр. То есть, в десять часов.

Голос лодочника, с его снисходительным уточнением времени этому береговому офицеру, звучал довольно презрительно: по его мнению, у любого истинного моряка в крови знание таких обыденных вещей.

Осталось восемнадцать часов, и после этого «Северн» и все его подозреваемые, кроме одного, окажутся вне досягаемости Хоара. Нельзя было терять ни минуты, иначе он останется с единственным подозреваемым — толстячком среднего возраста, доктором, чей мотив для убийства был, честно говоря, весьма неочевиден.

Тем не менее, его обязанностью перед законом было убедить гражданские власти арестовать доктора Данворти по подозрению в совершении убийства. А тем временем ему необходимо прочесать почти бесчисленное количество притонов, которые Трегаллен мог посещать.

Этот кошмарный клубок запутывался еще больше по мере того, как он пытался подергать ниточки. Труп с разрезанным горлом; явные следы в грязи под мостом, которые было трудно интерпретировать; своеобразный кошелек из бычьей мошонки; двое испуганных, замкнутых мичманов; озлобленный «омар»; два медика — Данворти, потрошитель трупов и Граймс, верховный петух в «петушиной яме»; странная, вводящая в заблуждение записка о наличии трупа. Хоар чувствовал: все, что он мог сделать — это беспомощно и безнадежно дергать за концы загадок до тех пор, пока его время не истечет. Потом «Северн» помашет парусами, исчезая за мысом Форленд, а ему самому придется предстать перед лицом безжалостного адмирала как подчиненный, проваливший свое задание.  

Сначала Хоар отправился в мэрию, где скучающий функционер выслушал требование об аресте доктора Данворти. Тот неспешно заполнил ордер и послал какого-то чиновника — пристава? шерифа? — на Дерли-стрит с поручением задержать толстого терапевта. Затем он побрел дальше. В гостинице «Виноградная гроздь», где Трегаллена ранее видели и которую Хоар оставил напоследок, на его стуки в дверь никто не ответил.

 Гостиница «Своллоуд-Энкор», где он сам проживал, находилась неподалеку. Усталый Хоар открыл своим ключом дверь в спящее здание и завалился на кровать не раздеваясь, напомнив себе встать с восходом солнца.

Лучи утреннего солнца осветили лицо Бартоломея, и он, вздрогнув, проснулся. Боже мой, должно быть, уже пробили восемь склянок — и «Северн» готовится выйти с отливом. Брызнув в лицо холодной водой, он поспешил вниз.

— Нет времени, Сусанна, я спешу, — прошептал он румяной девушке, которая несла ему завтрак. — Был ли у вас в гостинице флотский штурман два или три вечера назад?

— Думаю, что нет, сэр. Па! Мистер Хоар хочет знать, не останавливался ли у нас флотский штурман последние пару дней?

— Нет, девочка, не было штурманов последние дни, — донесся с кухни ответ.

Почти бегом Хоар направился в «Виноградную гроздь». Если там ему не повезет, ему придется обойти несколько низкопробных кабаков, где ни один уважающий себя штурман не остановился бы — и времени у него не оставалось, совсем не оставалось.

В «Грозди» мистер Гринлиф только что открыл дверь и теперь выметал оставшийся с вечера мусор. Да, он хорошо знает Трегаллена; да, помнится, он видел его. Тот сидел за столом в глубине зала, и к нему присоединился какой-то мужчина. Сердце Хоара забилось быстрее — клубок, похоже, начинает распутываться, но до начала отлива остался всего один час.

Гринлиф мог с уверенностью сказать, что собеседник Трегаллена был высокого роста, но не мог ничего более добавить — тут как раз завязалась потасовка в другом конце зала, и пока он наводил порядок, незнакомец ушел.

Трегаллен заплатил по счету за себя и приятеля и удалился. Затем обнаружилось, что гостиничный фаэтон, который мистер Гринлиф зарезервировал для одного из клиентов, исчез, поставив Гринлифа в неловкое положение. Так бы мистер Гринлиф и распрощался с фаэтоном и лошадью, если бы не приятель сына, который прибежал вчера утром и сказал, что видел экипаж стоящим неподалеку от Салли-порта без присмотра, весь окропленный кровью.

Сердце Хоара вновь замерло. Он узнал, что Трегаллен встретился с приятелем, но кто тот? Он рванулся на выход из гостиницы и в дверях чуть не столкнулся с босоногой девчушкой, которая гналась наперерез ему за шаловливым котенком.

— Дженни, негодница! — донесся женский голос откуда-то изнутри. — Немедленно возвращайся, или я пожалуюсь твоему отцу, и он отполирует твою нежную задницу.

Через несколько секунд ребенок мчался назад, триумфально таща бедного котенка.

— Только попробуй пожаловаться. Я порежу тебя на куски, когда вырасту, вот! — провизжав это, она исчезла в глубине здания.

Какое-то время, показавшееся ему вечностью, Хоар стоял, застыв на месте:  случайные слова звенели в его голове.

Клубок предположений в его голове внезапно распутался.

Хоар ринулся к лодочному причалу. Гичка, которую он брал прежде, была на месте, но к ней приближался какой-то офицер, явно желавший нанять ее. Хоар вынул из кармана боцманскую дудку, которой он пользовался в экстренных случаях, и, с трудом переводя дыхание, сыграл сигнал «Аз»[10]. Спешащий офицер инстинктивно приостановился, и Хоар, опередив его буквально на какой-то фут, запрыгнул в гичку, не обращая внимания на возмущенные вопли.

— Опять на «Северн», парни! Гребите изо всех сил! — прохрипел он. Его горло зашлось в агонии, и он упал, кашляя, на кормовую банку, а лодочники принялись за работу так резво, как если бы они гребли на приз кубка командующего флотом.

Когда лодка с Хоаром подошла к борту «Северна», палубные матросы (и даже коки) выхаживали якорный шпиль под визгливые звуки скрипки; забортный трап был уже убран, и начали ставить грот-марсель и кливер. Хоар не стал тратить время на просьбу спустить трап, а просто прыгнул и ухватился за вант-путенсы грот-мачты. Подтянувшись, он, сдирая колени, полез вверх, оставляя на русленях два красно-белых клочка своих нанковых бриджей. Капитан Драйсдейл и первый лейтенант таращились на него с высоты квартердека.