Они много говорили о профилактике заболеваний, учили лечить, но главное, научили меня не вредить больному, научили думать. Так уж устроена наша наука — медицина, что мы — врачи лечим не в целом организм человека, а отдельные (заболевшие) его органы. Вылечим одно, вскоре заболевает что-то другое.

И, к сожалению, на практике я видела и с каждым годом убеждалась, что медицина не лечит, часто вредит здоровью, учитывая побочное действие всех лекарств; нет таких и приборов, которые бы вылечили человека — нет! Кроме того, есть много заболеваний, которые, практически, вообще не поддаются лечению — рак, группа системных (коллагенновых) заболеваний; у детей — страхи, энурез, заикание, нервный тик и т. д.

В 70-е года XX столетия в журналах, прессе появляются публикации о том, что какие-то люди, не медики, могут вылечить то, что не могу я — врач высшей категории, «Отличник здравоохранения». Я стала спрашивать, беседовать со своими пациентами — двухнедельными, двухмесячными, двухлетними, — всякими — от 0 до 14 лет: «Почему вы не хотите выздоравливать? Почему вы болеете?» — то отворачивали головку от меня, то улыбались, то плакали… ответа я не получала. Я брала их на руки, прижимала к себе и что-то говорила им, рассказывала, — как нравилось это малышам!

Я работала тогда на Урале главным врачом детской больницы с поликлиникой и по совместительству (на 0.5 ставки) — врачом-ординатором в стационаре и 10 самых тяжелых детей ежедневно были у меня на излечении (сепсис, менингит, деструктивная пневмония и т. д.). С мамой и самим ребёнком я много разговаривала, невольно как-то выходило, что я накладывала на тельце ребёнка руки, естественно, применяла инъекции, лекарства; никогда не ставила капельниц, даже детям с тяжёлой формой токсикоза, с обезвоживанием (дизентерия, колиэнтерит и т. д.), вместо мучительных для детей, далеко не безобидных капельниц я вводила внутривенно одномоментно (медленно, струйно) нужное количество раствора, лекарства (в том числе и детям до месячного возраста — вены на головке ребёнка развиты прекрасно), и тяжелейшие дети, привезённые из отдалённой глубинки (сёл), поправлялись.

Построенная мною больница, с прекрасными боксами, просторными палатами, рассчитанными на двух детей до года, бактерицидные лампы, у каждого ребёнка отдельный пеленальный столик, весы; добрый, хорошо обученный медицинский персонал, — конечно же, способствовали выздоровлению.

К тому времени я начала «брать» для лечения, так называемых «неизлечимых» традиционной медициной больных, — детей с тяжёлой формой бронхиальной астмы, страхами, энурезом, заиканием и т. д. В кабинете я создавала для ребёнка определённую атмосферу — атмосферу любви, радости (это не что иное, как энергия исцеления) и надо было «удержать» эту энергию, снять напряжение у ребёнка и достичь равновесия. Дети очень чувствительные существа и могли почувствовать малейшую ложь.

Я любила жизнь, умела радоваться жизни и показывала детям, «как прекрасна эта жизнь», как прекрасно всё вокруг — вместе с ними (занятия были только индивидуальными: первые 1–2 сеанса с мамой, затем «один на один») я пела, рисовала, двигалась, танцевала (естественно, не всё сразу, — чувствовала, кому что было «по вкусу»).

Я видела, как, довольно-таки, быстро эта, созданная мной атмосфера — энергия исцеления — «расплавляла», убирала натянутость, недоверчивость, испуг. И чем дальше мне удавалось «расплавить» напряжение, вызвать улыбку у ребёнка, тем быстрее проходил процесс лечения.

Детей старшего возраста я учила обретать покой внутри себя, замедлить бешеный темп жизни, достичь единения с Богом, со своим «Высшим Я». К тому времени я знала это точно, но знаний всё равно катастрофически не хватало, литературы никакой не было (80-е годы XX века). К тому же, я всегда была обыкновенным человеком, без уникальных, без энергосенсорных способностей и, тем не менее, убеждалась, что лечить можно и даже нужно нетрадиционно, энергетически и вылечить можно всё, неизлечимых заболеваний нет — узнала я.

Я регулярно продолжала ездить учиться в Москву, а к концу 80-х годов XX столетия мы с семьёй по вызову переехали жить на крайний Север, Ямал, г. Ноябрьск — молодой город нефтяников и газовиков.

О севере коротко могу сказать так — там хорошо жить только оленям.

Поработав к тому времени на участке, в стационаре, более 20 лет — руководителем здравоохранения, я снова стала работать на участке — участковым врачом, это — самая лучшая работа для врача, где, воистину, можно заниматься профилактикой, учить людей, пап-мам здоровью, — что я и начала делать.

Снова — повторение прошлого: участок сложный, 1300 детей до 14 лет, много детей до 1 года и детей до 3-х лет (население города молодое).

На участке — западные украинцы, приехавшие осваивать Север России. На участке были дети, достигшие 3-4-х летнего возраста, у которых не было ни одной прививки. Противопоказание от прививок — говорили мне родители, но я уже была «ас» своего дела и знала, что никаких постоянных противопоказаний от прививок быть не может.

Приём здоровых детей (2 раза в неделю) я превратила в «театр», где главным действующим лицом был ребёнок. Три часа приёма я посвящала только детям и родителям. Медицинские карточки на приёме не заполняла (делала это вечером — дома).

Участковая медицинская сестра проводила и записывала антропометрические данные ребёнка, я оценивала их, проводила осмотр ребёнка, записывая на шпаргалку размеры родничка, количество зубов у детей до 1 года.

Поговорив с ребёнком и мамой, я начинала рассказывать маме, чем кормить, чему ребёнка надо научить (играть «ладушки», ползать, показывать предметы — «где часики?» и т. д.), — в зависимости от возраста ребёнка на следующий месяц давала задание маме и строго требовала его исполнения.

Детей до 3-х летнего возраста я до выздоровления лечила, наблюдала только на дому, всего-навсего выполняя неотменённый до сих пор приказ Минздравотдела.

Достаточное количество вызовов, активов — обязательное ежемесячное посещение здоровых детей до 1 года на дому (тоже был приказ Минздравотдела), предусматривающее также обучение мам уходу за ребёнком, вскармливанию и т. д., - всё это требовало от меня чёткой, продуманной, заранее спланированной работы.

Участковая медицинская сестра обучала маму комплексу массажа и гимнастики для ребёнка (в зависимости от возраста).

Пятидесятиградусные морозы только подгоняли меня к быстрым действиям — перейти на вызов или актив от одного дома к другому. Работа для меня стала медитацией — чёткой, ясной и значимой.

Получила как-то из роддома сообщение о родившемся на участке ребёнке. Нашла квартиру, захожу.

«Здравствуйте, — радостно говорю я, — я врач». Быстро раздеваюсь и спрашиваю у молодых, как мне показалось, удивлённых людей: «Где мне вымыть руки?»

— Там, — указывают мне и провожают меня в ванную.

Разделась, помыла руки, захожу в комнату, сажусь на стул. Молодые, улыбаясь, спрашивают:

— Будете пить чай?

— Нет, — говорю, большое спасибо, но мне некогда, покажите лучше, где ваш новорожденный.

— У нас нет новорожденного, мы только ещё планируем.

Извинилась… и пошла дальше звонить, уточнять, куда затерялся родившийся малыш.

Заместитель главного врача по педиатрии, улыбаясь, спрашивала меня: «Нина Павловна, как вам удаётся так работать, что родители любят вас?» — и через три года моей работы на участке так же, улыбаясь, уволила меня, не продлив трудовой договор. В то время (начало 90-х годов XX века) в трудовом законодательстве была статья 29, по которой руководитель предприятия имел право через три года работы не продлевать трудовой договор.

Для меня это был большой удар — остаться без моей любимой работы и, практически, без средств к существованию: в то время на севере, как и по всей стране, полки магазинов были пусты — лишь на работе можно было «отовариться» и получить на месяц 10–15 банок концентрированного молока и ещё кое-что…

Впрочем, без работы я, по-прежнему, не оставалась — ко мне приходили леченные-перелеченные больные, которых я всегда лечила бесплатно. Во-первых, потому, что это лечение было необходимо, прежде всего, мне — именно мне нужно было узнать, можно ли лечить нетрадиционными методами и можно ли вообще вылечить так называемые «неизлечимые» заболевания. Во-вторых, я не знала, сколько стоит жизнь ребёнка, как оценить её — ко мне, ведь, не приходили дети с О.Р.З.