Бог Богом проклятых, суд судьями гонимых,

Могильщик древней лжи…

О, будь благословен! Нет коршунов закона,

Нет неразрывных уз, нет неприступных стен,

Нет воинств, нет толпы! Я — больше легиона!

Весны последней гром! О, будь благословен!

Ее казнили рано на заре,

Когда нам слаще сна нет ничего,

Когда мы спали все, — мы за кого

Ее казнили рано на заре.

Из мрака ночи глядя в вечный мрак

Она боялась выказать боязнь:

С ней вместе шли товарищи на казнь,

Из мрака ночи глядя в вечный мрак.

Скончалась ночь и отлетала тьма,

Когда готов был вспыхнуть залп огней.

Она ждала, молясь, чтоб вместе с ней

Скончалась ночь и отлетела тьма.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Наша сила, наша воля, наша власть.

В бой последний, как на праздник, снаряжайтесь.

Кто не с нами, тот наш враг, тот должен пасть.

Станем стражей вкруг всего земного шара

И по знаку, в час урочный, все вперед.

Враг смутится, враг не выдержит удара,

Враг падет, и возвеличится народ.

Мир возникнет из развалин, из пожарищ,

Нашей кровью искупленный новый мир.

Кто работник, к нам за стол! Сюда, товарищ!

Кто хозяин, с места прочь! Оставь наш пир!

Братья-други! Счастьем жизни опьяняйтесь!

Наше все, чем до сих пор владеет враг.

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Солнце в небе, солнце красное — наш стяг!

Не в ярко блещущем уборе

И не на холенном коне

Гуляет, скачет наше Горе

По нашей серой стороне.

Пешком и голову понуря,

В туманно-сумрачную даль

Плетется русская печаль.

Безвестна ей проклятий буря,

Чужда хвастливая тоска,

Смешна кричащая невзгода.

Дитя стыдливого народа,

Она стыдлива и робка,

Неразговорчива, угрюма,

И тяжкий крест несет без шума.

И лишь в тени родных лесов,

Под шепот ели иль березы,

Порой вздохнет она без слов

И льет невидимые слезы.

Нам эти слезы без числа

Родная муза сберегла…

Тянутся по небу тучи тяжелые,

Мрачно и сыро вокруг.

Плача, деревья качаются голые…

Не просыпайся, мой друг!

Не разгоняй сновиденья веселые,

Не размыкай своих глаз.

Сны беззаботные,

Сны мимолетные

Снятся лишь раз.

Счастлив, кто спит, кому в осень холодную

Грезятся ласки весны.

Счастлив, кто спит, кто про долю свободную

В тесной тюрьме видит сны.

Горе проснувшимся! В ночь безысходную

Им не сомкнуть своих глаз.

Сны беззаботные,

Сны мимолетные

Снятся лишь раз.

Я помню: летнею порою

Грозил нам голод. Вкруг поля

Все были выжжены жарою.

Желтея, трескалась земля.

Грозы молили все у неба;

Толпился в церкви весь народ.

Кричали дети у ворот:

«Дай, Боже, дождичка, дай хлеба

Для деток маленьких твоих!»

И Бог мольбу услышал их.

Недаром в скорби непритворной

Упала пахаря слеза:

Примчались тучи стаей черной,

И разразилася гроза.

Когда же стихнул дождь желанный,

Я вышел в сад благоуханный

И там нашел среди кустов

Гнездо, размытое грозою.

Над ним с беспомощной тоскою

Кружилась мать, своих птенцов

Звала напрасно и будила,

Их грела трепетным крылом,

Металась, билась над гнездом,

Но к жизни их не возвратила.

И думал я: что, если б мать

Могла в тоске своей узнать,

Что той грозой неумолимой

Спасен весь край?

— Что край родимый,

Когда не стало навсегда

Гнезда, родимого гнезда!

Печально-бледные, в одеждах белоснежных,

Они задумались вдвоем,

На мрамор опершись. Как ропот волн мятежных,

К ним доносился смутный гром

Далеких голосов, бессильно замирая

Под сводом низким и глухим.

И вот одна из них промолвила, вздыхая:

«Сестра! Опять безумный Рим

Затеял оргию по манию солдата

Или наложницы. Растет,

Увы, растет поток неволи и разврата

И, мутно-гневный, с корнем рвет

Величье древнее. Рим гибгиет. Дремлют боги.

Кому молиться и о чем?

Рим гибнет, Рим погиб. Что пользы в жизни строгой,

В молитвах, в бдеиии ночном

И в чистых помыслах? Что пользы в том для Рима,

Что шесть безгрешных дев хранят

На ветхом алтаре огонь неугасимо

И стены ветхие кропят

Святой струей Камен? Рим гибнет. Нет спасенья,

Вот шум приблизился. Сестра,

Устала грудь моя от тайного мученья.

Больнее пламени костра

Огонь, что душу жжет. Томлюсь, изнемогая.

Постыла горестная жизнь..»

И, быстро вспрянувши, воскликнула другая:

«Сестра! Молю, остановись!

Пусть дряхлый Рим забыл свой жребий: над вселенной

Бессмертным разумом царить, —

Ты, жрица, помни: свой небес огонь священный

И сердце чистое хранить.

Кругом настала ночь? — в безмолвном упованье

Зажги священные огни.

Ты слышишь оргий шум? — удвой свое вниманье

И страх заботливей гони.

И если б мир опять ниспал в хаос нестройный, —

Владея искрою одной,

Ты из последнего обломка с ней спокойно

Последний жертвенник устрой.

И верь, что лучший мир из искры той родится

И племя лучшее придет,

Отыщет твой огонь и с небом примирится,

И небу жертвенник зажжет».

Сказала — и, склонясь, в огонь кореньев новых

Подбросила, и вспыхнул храм

Пред взором девственниц задумчиво-суровых,

Внимавших дальним голосам.

«Я называюсь Красотою,

Я — строгой Истины сестра.

Мы обе держим над землею

Светильник счастья и добра».

«Мы — за труды и за невзгоды

Награда высшая, их цель.

Наш храм — земля, жрецы — народы,

И небо — наша колыбель».

«Я называюсь Красотою.

Не плачь поэт: я не больна.

От глаз сокрытые грозою,

Не гаснут звезды и луна».

«Поэт! Врагов моих суровых

Не презирай и не кляни.

Пророки слов живых и новых

И правды воины — они».

«Когда исполнятся надежды,

Герои, распростясь с войной,

Низложат бранные одежды

И в прах падут передо мной».

«Иди в толпу, и песней гордой

Ей возвещай про счастья дни,

Рукой бестрепетной и твердой

Венец мой будущий храни».

«Слова правдивые поэта

В пустыне, в сумраке ночном,

Да будут скинией завета,

Да будут огненным столпом!..»