Но, честно сказать, воительница из меня вышла никудышная. Я упустила момент. Отвлеклась, когда Кравцов сделал рывок ко мне, и не учла, что второй окажется быстрее. Смазанная тень мелькнула с левого бока, а затем шею пронзила острая боль, и сознание поглотило забытье.

Пробуждение мое вышло странным. Проснувшись, несколько минут не могла разлепить глаза, пыталась, но яркий свет резал их, причиняя неудобства.

Немного полежала, усиленно сражаясь с паникой и слабостью, глубоко вдохнула, медленно распахнула веки.

— Доброе утро, любимая! Проснулась? — спросили меня хриплым ото сна голосом, заставляя вскочить и осмотреться.

С кровати, приподнявшись на локте, смотрел на меня светловолосый мужчина. Кажется, я его знала. Макс. Мой муж? Мысли путались, мне хотелось сосредоточиться, оставшись в одиночестве, почему-то блондин ужасно раздражал.

— Макс? — выдавила я через минуту. — Кравцов?

— Да, любовь моя, — улыбнулся он. — Наконец, ты вспомнила! — вроде, обрадовался.

— Вспомнила что? — сердце подпрыгнуло к горлу, шум в ушах усилился, паника подступила с новой силой. Мимолетный взгляд в зеркало, в котором отразилась я сама. Растрепанные каштановые волосы чуть ниже плеч, испуганные глаза, бледное личико. Одета в короткую сорочку и шелковые шортики с оборками. Неуютно. Не так, как должно, не понимаю, но чувствую, что все не так, как нужно.

— Успокойся, — Макс примирительно вскинул руки. — Давай поговорим, любимая, — речь его лилась, как по писанному, но в моей душе ярким огоньком сияла тревога. Слова мужа почему-то пугали до полусмерти.

— Давай, — согласилась я, разбираясь с тем, что творится со мной.

Содрогнулась, поймав взгляд Кравцова. Глаза слегка сужены, на самом дне сверкают льдинки, что никак не вяжется с ласковым голосом.

Макс подошел ближе, и я невольно вздрогнула, не понимая, почему настолько сильно боюсь собственного мужа. Отчетливо помнила нашу свадьбу, платье до мельчайших подробностей, список гостей, церемонию, танец.

Помнила, как мы вместе праздновали новый год, встречали весну, как на восьмое марта он принес огромный букет разноцветных тюльпанов. Дальше?

Помнится, он одобрил, что я решила довести до ума написанную книгу.

Помнила и то, как умерла Петровская, даже вскинула руку, оглядела. Ожога на ней не было, как и медальона на груди.

— Где он? — спросила пересохшими губами.

— Кто? — Кравцов выглядел настороженным.

— Трилистник — подарок моей крестной! — происходящее мне не нравилось.

Вместо любви и нежности к мужу я испытывала непроходящую тревогу, а вместо желания немедленно броситься в его объятия, хотелось сбежать подальше.

— А… ты об этом! — Макс рассмеялся, но вышло фальшиво. — Вот он! — распахнул шкатулку, стоящую на старинном комоде, достал украшение, направился ко мне. — Возьми, пожалуйста, дорогая!

Резко вырвала медальон из его руки, отбежала, прижалась к стене.

— Что с тобой, любимая? — столько сочувствия в голосе, но в глазах по-прежнему ни капли теплоты.

— Ты мне скажи! — крепко сжимая трилистник в ладони, выпрямилась и открыто спросила у мужчины.

— Что из последнего ты помнишь? — впившись требовательным взглядом, осведомился он.

Замерев, как мышь перед голодным котом, я соображала, что можно сказать, и решила, что нет ничего лучше правды.

— Смерть Петровской. Вот только не могу понять, когда это было!

Кравцов облегченно выдохнул, напряженные плечи мужчины расслабились, а затем он спокойно проговорил:

— Врач предупреждал нас, что возможны последствия для твоей памяти.

— Что это значит?

— Присядь, — сказал Макс и первым присел на край кровати. Я упрямо помотала головой, одновременно отвечая ему и пытаясь пробиться сквозь туман, окутывающий память.

Кравцов странно усмехнулся, но разговор продолжил ровным тоном, будто уговаривал непослушного ребенка.

— Помнишь, когда у нас годовщина? — и дождавшись моего кивка. — Первую мы решили встретить в Будапеште и махнули в гости к твоей тете Элен. Сейчас мы, кстати, находимся в ее доме.

— И? — лихорадочно осматриваясь, желая подбежать и выглянуть в окно, но опасаясь покидать кажущееся надежным убежище, отозвалась я.

— Вышло неловко, милая. Двадцать седьмого августа Элен и Золтан, твои тетя и дядя, устроили праздник в нашу честь. Вино лилось рекой, ты должна помнить, какое предпочитает Элен? — глянул вопросительно, и мне снова пришлось кивнуть:

— «Разбитые грезы», — название удалось выговорить с трудом, отчего-то буквы, точно горло царапали. И как вспышка, мимолетная, но яркая, алая лужица с блестящими осколками на серой плитке.

Максим, никогда не отличавшийся особой наблюдательностью, не заметил моего смятения, заговорил:

— Вот! Ты увлекалась, родная. Я не уследил, — вроде, повинился, но как-то наигранно. — И ты упала с лестницы.

— Как Петровская? — почему-то я уцепилась за это знание, будто оно было якорем в бушующем море моих мыслей.

— Не вспоминай, не нужно, — поднялся, попытался подойти.

Я отшатнулась, стукнулась затылком о стенку, услышала собственный стон, приложила ладони к вискам.

— Рыжуля, — сказал Макс, и я подняла взгляд.

Головокружение не позволяло сосредоточиться и осмыслить услышанное от мужа. Не разрешая себе поддаваться слабости, решила хорошенько осмотреть комнату. Ни одной знакомой вещи не нашла. Максим следил за мной, не отрываясь, ничего больше не добавляя. Разумных причин не доверять ему у меня не было, но что-то глубоко внутри и этот хищный мужской взгляд не позволяли расслабиться и сходу поверить Кравцову.

Сглотнула, прогоняя тошноту, я боролась за контроль над собственным телом. Хотела бы уверить себя, что Макс сказал правду, но не могла.

— Какое сегодня число? — вопрос напоминал карканье старой вороны, эмоции полностью владели мной.

— Десятое сентября, — тихо просветил он, и я вскинулась:

— Но ведь уже…

— Все в порядке, любимая! Я уже связался с твоим куратором и все ей объяснил. Тебе пожелали скорейшего выздоровления.

— Ага, — нервно закивала я, да так, что сама испугалась, что сейчас не выдержит и сломается шея. И резко крикнула. — Оставь меня!

— Милая, — привычная усмешка, когда-то покорившая мое сердце, изогнула его губы, — мне нужно одеться!

— Одевайся! — истерично кинула я.

Кравцов, продолжая улыбаться, прошел в ванную, в которую вела резная дверка, выполненная под старину. Я помнила, что муж тети неравнодушен к антиквариату, и Элен говорила — весь интерьер их дома был в старинном стиле.

Присела, обхватила голову руками, медальон выпал из ослабевших пальцев, тускло блеснул в свете наступившего дня. Почему-то яснее всего я помнила ожог в форме трилистника, и еще, что медальон весьма важен для меня. В тоже время от воспоминаний о трилистнике веяло холодом и страхом.

— Что происходит? — спрашивала саму себя в отчаянной попытке разобраться. Я не помнила ничего из того, о чем рассказывал Максим. Да, где-то на краю сознания мелькало название «Разбитые грезы», и помнилось, что я была в Будапеште, а еще… Как ни силилась, не могла. Боль туманила сознание, едва я пыталась вспомнить, что случилось после гибели Петровской. В висках пульсировало, и казалось, что голова вот-вот лопнет, если снова попытаюсь. Но отступать я не собиралась. Сделала небольшую передышку, глубоко вдохнула, отчаянно выдумывая, что предпринять. Взгляд зацепился за медальон.

Осторожно поднесла руку, коснулась, отдернула. Ничего не произошло.

— Неужели из-за травмы у меня начались галлюцинации? — вопрос мой, едва слышимый, остался без ответа.

Подняла и надела медальон на шею. Странно, но дышать стало значительно легче, ушла тошнота, головокружение прекратилось, а вот сердце словно острые коготки царапнули.

Подумать не успела, из ванны вышел Макс, вокруг его бедер было обернуто белоснежное полотенце. Снова странно — я не испытала ровным счетом ничего, даже интереса, глядя на то, как он медленно скидывает лоскут ткани. Тело всегда было предметом гордости Кравцова, он тщательно следил за собой: занимался утренней зарядкой, посещал спортивный зал, не злоупотреблял пивом.