Вопреки моим ожиданиям, Идин поезд опоздал всего за час. Кто-то мне говорил, что после многих лет совместной жизни муж и жена становятся похожими друг на друга и внешне и внутренне. Раньше я этого как-то не замечал. Но когда Ида впилась в меня своими близорукими, широко открытыми глазами, а затем оседлала переносицу болтавшимся на шнурке пенсне, я понял, что этот "кто-то" был прав.

- Косачевский? - спросила она и выдернула за руку из круговерти толпы Машку.

- Косачевский.

- Живой?

- Живой, - покорно подтвердил я и в доказательство сказанного взял у нее чемодан.

- Странно, - сказала Ида, продолжая изучать меня через стеклышки пенсне. - Мы тебя давно считали мертвым.

- Знаю.

- Говорили, что тебя расстреляли махновцы...

- Знаю.

- ...и что ты перед смертью пел "Интернационал".

- Слышал.

- Выходит, врали?

- Получается, что так.

- Чудеса, - раздумчиво сказала она и добавила: - Я очень рада, что ты жав.

- Я тоже.

Все до мелочей напоминало первую встречу с Зигмундом. Теперь нам лишь оставалось поцеловаться. Но тут выяснилось, что "кто-то" несколько преувеличивал.

- Целоваться? Зачем? - удивилась Ида и сказала Машке: - Поздоровайся с дядей Леней.

Машка, выглядывавшая из-за спины матери, неуверенно протянула мне свою костлявую лапку:

- Здрасте...

- Здравствуй, Мария Зигмундовна. С приездом.

Машка была польщена.

- А чего мы, собственно говоря, стоим?

Я пожал плечами:

- Ты же никак не хочешь поверить, что я жив.

- Уже поверила. Почти поверила...

- Тогда пошли.

Когда мы подошли к извозчичьей бирже, Ида замедлила шаг, словно припоминая что-то, и рассеянно спросила:

- Да, кстати, а где Зигмунд? - Она вновь надела на нос пенсне и внимательно оглядела меня с ног до головы, словно рассчитывая обнаружить своего мужа в одном из карманов моего френча или галифе. - Так где же он? недоумевающе повторила она.

- Уехал.

- Куда?

- В Орел.

- Но я же отправила телеграмму.

- Если бы ты догадалась это сделать на день раньше, тебя бы встречал не я, а он.

- Понимаешь, все получилось...

- ...Экспромтом, - закончил я.

- Да, а как ты догадался? - удивилась она и тут же рассмеялась: Знаешь, какую подпольную кличку мне дали в Ревеле?

- Понятия не имею.

- Экспромт.

- Видимо, ты успела себя там соответствующим образом зарекомендовать.

- С самой лучшей стороны, - заверила меня Ида и спросила: - Так куда ты собираешься нас везти?

- Ты же знаешь, что я не любитель экспромтов.

- Во 2-й Дом Советов?

- Совершенно верно, туда. В тот самый номер, в котором ты оставила Зигмунда, отправляясь в Ревель. Никаких экспромтов.

В "Метрополь" мы приехали в начале одиннадцатого. Как раз в это время агент первого разряда Московского уголовного розыска Прозоров, прикомандированный к бригаде "Мобиль" Центророзыска республики, сидя в кабинете Борина, писал на мое имя объяснение:

"Когда мы подходили к расположенному у Покровских ворот Салону искусств, подследственный Перхотин неожиданно напал на меня, пытаясь обезоружить, а когда это ему не удалось, кинулся бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда в направлении интендантского вещевого склада. После оклика "Стой!", а затем "Стой, стрелять буду!" мною, в соответствии с инструкцией, было применено оружие, в результате чего гражданин Перхотин, по уголовной кличке Кустарь, был убит..."

III

Прозоров своим обычным бесцветным голосом, почти дословно, пересказывал мне объяснительную записку:

- Когда мы подошли к Салону искусств, Перхотин, схватив меня за кисть правой руки, пытался обезоружить. Я вырвал руку и отбросил его ударом в челюсть. Он, как мне показалось, опять хотел на меня кинуться, но затем, верно, раздумал и бросился бежать вдоль правой стороны Белгородского проезда, мимо булочной, к интендантскому вещевому складу...

По мере его рассказа во мне нарастало глухое раздражение, которое я никак не мог приглушить.

- Вы уже об этом писали в своем объяснении.

- Да, - подтвердил он и попросил у меня разрешения закурить.

- Курите.

Прозоров достал из нагрудного кармана френча мятую папиросу, чиркнул зубчатым колесиком пузатой зажигалки, прикурил, глубоко затянулся.

- А теперь давайте разберемся.

- Да в чем тут разбираться, товарищ Косачевский? И так все ясно.

- Хочу кое-что уточнить.

- Слушаю.

- Когда Перхотин побежал по Белгородскому проезду, вы пытались его преследовать?

- Простите? - сказал он.

- Вы бежали за Перхотиным и стреляли в него на бегу?

- Нет, не бежал я за ним. Смысла бежать за ним не было, скрылся бы он.

- Значит, стреляли стоя?

- Стоя.

- С того самого места, где он на вас напал?

- Вроде.

- Вроде или с того самого?

- С того самого.

- Покажите мне это место на плане.

Он взял у меня лист бумаги с тщательно вычерченным Суховым планом места происшествия и поставил карандашом маленький крестик.

- Вот здесь он на меня напал, у этого дерева. Отсюда я и стрелял.

- Сколько было произведено выстрелов?

- Четыре.

- Один вверх и три в убегающего?

- Так точно.

- Когда вы в первый раз выстрелили в Перхотина, где он находился? Покажите на алане.

- Вот здесь, у этого дома с мезонином. Я еще опасался, что он забежит во двор.

- Понятно. Вы куда целились?

- В ноги. Но тут дело такое - лишь бы не промазать. А уж куда попадешь...

- Но вы не промазали: все три пули в цель попали. Не многовато ли?

- Так вышло.

- После какого по счету выстрела Перхотин упал?

- После третьего. Иначе я бы трижды не стрелял в него.

- А после первого выстрела он продолжал бежать?

- Вроде бы приостановился, но точно сказать не могу: не в тире ведь. Все вгорячах. Как угадаешь - первым выстрелом задел или третьим? Одна мысль - не дать убежать. Тут уж лучше перестараться, я так думаю...

- С какого расстояния вы стреляли в Перхотина?

- Точно не скажу.

- А вы прикиньте по плану. Вот дом с мезонином, а вот место, где он на вас напал.

- Метров двадцать будет, может, двадцать пять. Так?

- Так, - подтвердил я. - Именно так получается по вашему письменному и по вашему устному объяснению: двадцать - двадцать пять метров.