– А у вас есть поэты и музыканты?

 – Конечно, есть! Какой же праздник без них.

 – У нас тоже. На ярмарке играют. Я музыку очень люблю, а вот поэтов не понимаю...

– Поэты разные бывают. Слушаешь, читаешь — и ничего не нравится, а потом вдруг услышишь что-нибудь — а он как будто мысли твои прочитал, и ещё сказал это так, как ты сам никогда в жизни сказать не сможешь.

 – У матери много книг было, я читала и что-то всё ерунда какая-то. Про птиц, про сердце и про звёзды. Что хорошего в птицах? Они же глупые — только едят и гадят. Может, они завидуют крыльям? Полетать я бы, пожалуй, не отказалась, но только не сама, а на ком-нибудь, вот, на драконе, например. Это же не так легко, как кажется. Посмотри с каким трудом они взлетают, как тяжело им махать крыльями, отрывать себя от земли! А если делать это каждый день, то никакой поэзии не останется.

Или, вот, про сердце, например. Зачем воспевать этот глупый мясной мешок, который только и делает, что качает кровь. Есть куча органов куда более красивых и чудесных. Глаз, например. Он прозрачный, красивый и умеет видеть. Ну да, конечно, это заслуживает восхищения что сердце работает без остановки всю жизнь. Но к чувствам оно не имеет никакого отношения, что бы ни говорили поэты. Оно начинает сильнее биться разве что от волнения или страха, чтобы бежалось быстрее.

 – Просто ты не романтична.

 – Роман-тична... Что это значит?

 – Романтики любят прекрасное. И читают романы — книжки про любовь. Отсюда и название.

 – Я люблю прекрасное! Лес, например. Почему они не пишут про лес?

 – Пишут. Говорю же, поэты разные бывают. Просто хороших поэтов мало. А про сердце — ты права, любой дурак написать может и считать себя поэтом.

Мартин внимательно водил пером по бумаге. Это была настоящая бумага, конечно, не такая белая, как в старых книгах, но почти такая же гладкая. Элис подползла ближе. На бумаге виднелись неровные контуры, пересечённые более толстой петляющей линией и мелкие обозначения рядом с ней.

 – Что это?

 – Карта. Вот это — река. У неё есть имя?

 – Рана.

Мартин макнул перо в бутылочку и аккуратно нацарапал рядом с толстой линией "р. Рана".

Элис с детства привыкла к названию и не задумывалась. А теперь, оно показалось ей странным. Может быть, река называлась так, потому что в верхнем течении прорезала землю оврагами? А может, за красноватый цвет скал... А может, просто по созвучию с чем-нибудь другим.

 – А твоя деревня имеет название?

 – Вообще-то да, Верхолесье. Но у нас никто не говорит так. Потому что деревня всего одна. И посёлок тоже один.

И ещё есть ярмарка. А вот, например, на Северном Склоне или в Загорье, когда говорят про нас, называют. И мы тоже, когда говорим про них.

 – Как думаешь, сколько ещё до замка? – Спросил Мартин.

 – Завтра.

Она, не поднимаясь с циновки, опустила руку в воду и протёрла лоб. Вокруг по-прежнему был глухой лес. Горы вдали стали меньше, отступили на восток. Местность стала ровнее, уже не было видно больших лесистых холмов. Всё чаще тянулись заболоченные участки с низкими скрюченными деревьями. Иногда в лесу что-то хлюпало и урчало. Вода тихо журчала о коряги. Мартин лежал ногами вперёд, головой к её голове и тоже прислушивался к звукам леса, глядя на закатные облака.

 – Давай не будем сегодня останавливаться. Ты не свалишься ночью с плота?

 – Если свалюсь — ты проснёшься от моего крика и вытащишь меня, – засмеялась Элис. – Я больше боюсь замёрзнуть.

 – Ночь будет тёплая. Возьми мой плед. Он, не поднимаясь, протянул руку вверх. – Три бревна — слишком узко, чтобы поместиться рядом.

 – Да уж. Тогда мы точно свалимся в воду, но уже вдвоём, и никто нас не спасёт. – Она снова засмеялась, и в этот раз Мартин присоединился.

– Однажды, в ясный день Элис сидела на берегу и читала книгу.

 – Это сказка про меня?

 – Может быть, – улыбнулась Шейла. – Или про другую девочку, которую тоже звали Элис. Это как ты захочешь.

 – Если сказка страшная, тогда это про другую девочку.

 – Не, не страшная. Ну разве что совсем немножко.

 – Тогда про меня. Ну давай, что там было дальше?

 – Книга была скучной, совсем без картинок и разговоров, и её клонило в сон. И вдруг она увидела белого кролика. Кролик был в шляпе и старинном костюме. Он вытащил из кармана часы на цепочке и воскликнул: "Ох, мои лапки! Ох, мои бакенбарды! Как я опаздываю, герцогиня будет в ярости!" И бросился в траву. Элис очень удивилась, откуда у кролика шляпа и часы, и побежала за ним.

Кролик бежал очень быстро, и Элис едва поспевала за ним. Вот он нырнул в нору, и она, не задумываясь, побежала туда же. То, что она смогла пролезть в кроличью нору нисколько не удивило её, ведь после того, как увидишь кролика в шляпе, уже ничто не кажется странным.

В норе было сумрачно, корявые корни свисали с потолка. Ей показалось, что где-то далеко, в глубине норы, ударил колокол. И от этого звука всё вокруг всполошилось: взметнулись в воздух опавшие листья, корни зашевелились, и туман начал подниматься из углов. Элис шла, насторожённо прислушиваясь. Листья заглушали её шаги, а стелющийся туман скрывал тропинку, и она не видела, куда идёт.

Вдруг, шагнув, она не ощутила под собой опоры, потеряла равновесие и полетела в бездонный колодец. Сначала она испугалась, в любой момент ожидая болезненного падения, но, то ли колодец был, действительно, очень глубокий, то ли падала она очень медленно... Иногда из тумана показывались стенки колодца, увитые корнями, на каменных уступах стояли различные вещи: знакомые и незнакомые.

Вот старинный дядин буфет с дверцами из множества стёкол, за которыми стоял фарфоровый поросёнок и каменная фигурка лошади.

Простой сундук с железными застёжками, на нём лежит стопка книг. А поверх них, на вершине стопки – плоская шкатулка... В ней лежит ампула смерти. Элис протянула руку, но сундук уже уплыл вверх, она успела только коснуться старого дерева.

Прямо в стене — дверной проём, позолоченный солнцем. В нём висит пыльная кружевная занавеска, сквозь которую солнечные лучи проникают сюда и пронизывают туман колодца. Это была дверь в её доме. Такой большой и реальной она была только тогда, когда Элис была совсем маленькой. Порыв ветра принёс запах прогретых лугов и сенокоса. Позади занавески, посреди солнечного пространства стояла Шейла. Через кружева было непонятно, но, казалось, она улыбается и манит её. Это был выход. Элис потянулась, но от её движения всё опрокинулось, уехало в сторону, завертелось, и шелест сухих листьев окутал весь мир вокруг.

Элис свалилась в кучу опавших листьев. Очень хорошо, что кто-то положил её здесь, а то она бы разбилась, ну или по крайней мере, оцарапала себе коленки. Где-то капала вода. Теперь туман окутывал всё вокруг. Это было немного похоже на пространство падающего снега, но не было холодным, а напротив — тёплым и влажным. Он имел структуру, волокна, более плотные нити, и он двигался. Идти в нём было трудно, разрывая волокна и увязая в них, как в вате. Иногда казалось, что если остановиться, он уволочёт куда-то своим медленным движением. И потом случится что-то отвратительно липкое и душное.

Элис поняла, что проснулась, но сквозь туманную тишину колокол ударил ещё раз. Это был всего лишь второй удар. Значит всё это приснилось ей лишь между двумя ударами колокола. Она знала, что во сне время идёт с другой скоростью. Она открыла глаза. Прямо над ней из тумана выступили ровные каменные зубцы. Мост. Он надвигался медленно, словно сон продолжался, закрывая собою туманный свет. Стало почти темно. Мартин пошевелился. Значит, он тоже проснулся.

 – Мартин! Прибыли.

Он поднял голову, глядя, как разрастается впереди пятно туманного света. Вот оно заполнило всё вокруг. Серые тени стояли вокруг, и они плыли сквозь их молчаливый строй.

 – Похоже на посёлок, – сказал Мартин, вглядываясь в очертания, искажённые туманом. Его голос утонул, как в вате.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: