Мартин не понял. Точнее, он не мог представить себе, как такое может быть, как Индрэ мог сказать такое. Совершенно дикая мысль. Истина — вот она, а подделка — это совсем другое. Как они могут быть одним и тем же? Но тут слово «истина» вытащила свежие воспоминания. Из монастыря. Он вспомнил длинные дискуссии вокруг этого слова, и его твёрдое убеждение чуть дрогнуло. Призрак продолжал:

– Вот, например, ты услышал чудесную песню, в которой каждый звук, каждое слово пронимает тебя от макушки до пяток, словно поэт помнил те же самые дворы где ты играл в детстве, видел все твои самые сокровенные воспоминания, знал все твои тайные мысли, и в песне аккуратно чуть коснулся их. Так, чтобы напомнить о них, но не сделать тебе больно... А потом, вдруг, тебе говорят, что эту песню создала машина, точно рассчитав образы примерно соответствующие времени твоего детства.

 – Такого не будет, потому что этого не может быть. Машина не сможет написать такую песню.

 – Сможет, и неоднократно делала. Понимаю, поверить сложно, пока сам не услышишь. Мало того, даже без машины... в искусстве это происходило и происходит каждый день. Дело вот в чём: то, что чувствует поэт, когда пишет, и то, что ощущаешь ты, когда слушаешь — совершенно разные вещи. Общего в них лишь то, что можно описать словами, остальное — твоё воображение. А словами можно описать не так уж и много. Вот и получается, что всё искусство — это по большей части твоя фантазия, вытащенная на свет умелым словом. Так ли это важно, откуда взялось это слово, существовал ли этот поэт в каком либо из миров, или просто мог существовать... Песня-то, вот она, и ты готов слушать её снова и снова. И она прекрасна. Есть ли разница, сохранился ли мой образ от настоящего Винского, или был придуман Ондионом, если узнать это нет возможности? Когда передаёшь чьи-то слова, это те же слова, которые были тебе сказаны, или уже другие?

Мартин чувствовал себя запутавшимся и обманутым, словно кто-то убедительно доказал ему, что правда и ложь — это одно и то же, и всё, что он делал и думал раньше — не имеет значения, потому что он всю свою жизнь разделял правду и ложь, а теперь вся его работа оказалась напрасной. Но в то же время, теперь он, как никогда до этого, был уверен, что перед ним, вот в этом маленьком железном цилиндре — голос его учителя, кузнеца Индрэ.

– Иногда я думаю, что Винский и правда умер. А Ондион просто создал меня. Но не на пустом же месте! Если через машину проходили данные, которые воскресили Индрэ и заставили его хоть частично чувствовать себя Винским — значит эти данные и есть Винский, или, по крайней мере, значительная его часть, его индивидуальность, его самосознание. Его сохранённая душа. Просто там, у вас, она живёт в теле Индрэ а здесь — в машине.

 – А где сейчас Ондион?

 – Не знаю. Умер, наверное. Это же было триста лет назад, даже больше. Люди столько не живут, только призраки.

Ему показалось что Дэн подмигнул, но только показалось, ведь не может же подмигивать железная коробочка.

Пузырь быстро опускался, и чем ближе была каменная мостовая, тем становилось тревожнее.

Кабина коснулась камней и чуть вздрогнула. Барон неловко полазил по карманам, ещё раз проверяя, всё ли на месте.

 – Итак, действуем, как договорились. Вы сидите здесь и ждёте. Я скоро вернусь. Если заметите посторонних — сразу взлетаете и висите над площадью, пока не приду я. Если я не вернусь до заката — вы возвращаетесь в замок. Связь у меня, обо всём сообщайте.

 – Окей, – без выражения подтвердил голос Призрака. Но барон был уже снаружи и быстро шёл к ближайшему зданию.

Элис огляделась. Площадь была широкая, каменные дома по краям не были разрушены. Похоже, что это были Старые Дома. Старые по сравнению с теми, которым всего триста-четыреста лет. Теми, что в большинстве уже разрушились, оставив после себя лишь ржавые решетчатые конструкции и пыль. А этим домам на площади было лет пятьсот-шестьсот, тогда ещё умели строить надолго, возводя их из долговечного чёрного камня и не более двух-трёх этажей.

Она вышла наружу, разминая уставшие ноги. Было тихо, только ветер гнал по камням пыль. В городе совсем другая тишина, не такая, как в лесу или в замке. Здесь она мёртвая. Тут нет никого: ни птиц, ни мелких зверей. Барон говорил, что поначалу в городах было много крыс, но потом они передохли от голода, ведь они живут только там, где есть люди.

Ветер принёс странный слабый, но всё равно резкий запах. Он показался ей знакомым, хотя она не могла точно сказать, где она его ощущала в последний раз. Может быть, на ярмарке... точно, так пахнет свежесмазанная телега. Это был запах мазута и смолы. И немножко дыма. Запах был слабым, но чётко различимым. Она посмотрела в сторону ветра. На той стороне площади находилось широкое ржавое здание с провалившимся фасадом. Вместо крыши она различила железные арки. Это было даже красиво, арки пересекались в пространстве, поддерживая несуществующую крышу, образовывали затейливые фигуры.

Ветер снова принёс запах, и Элис сделала несколько шагов в сторону ветра. Она услышала шорох сзади и обернулась. Мартин стоял у неё за спиной, готовый прийти на помощь, если что-то случится. До края площади было шагов тридцать открытого пространства. Чуть в стороне стоял странный навес, похожий на полупрозрачную морскую раковину, три шага закрученного пространства и причудливые выросты, поднимающиеся к небу, как ресницы гигантского глаза.

Элис снова посмотрела на здание. Внезапно у неё появилось ощущение, словно кто-то наблюдает за ней. Она оглянулась. Мартин по-прежнему был на пару шагов позади. Ощущение исчезло, и поймать его снова она не смогла.

 – Не отходите далеко, – напомнил далёкий голос Дэна из кабины. Он был тихий, чуть громче ветра, гонящего по камням пыль, но очень чётким.

Элис улыбнулась, представив себе, что пузырь — это огромная курица, созывающая под крылья цыплят, и начинающая беспокоиться, если они отходят дальше пары шагов.

 – Эдвин возвращается, – прошелестел в кабине голос.

Элис повернулась к Мартину.

 – Мне кажется, как будто здесь кто-то есть.

Мартин помотал головой.

 – Здесь нет никого. Как и почти во всём городе. Барон говорил, их очень мало, и они живут в подземельях. А эти дома абсолютно пустые.

Элис оглянулась. С другой стороны площади приближалась фигура Эдвина. Он выглядел довольным.

 – Я навестил одного теха, и договорился. Он готов поставить нам новые моторы. Это займёт часа три, до заката должны управиться. Только что делать с вами... Вас он в ангаре терпеть не собирается. Он довольно нелюдим, у техов свои странности, и их приходится уважать, если хочешь чего-нибудь от них добиться.

 – Отдай им связь, – подал голос Призрак, – и пусть посидят под этим навесом. Не думаю, что кто-то обратит на них внимание. Если что — сразу сообщат нам. В крайнем случае — у них есть оружие. Ну это уж совсем крайний случай.

Пузырь неспешно отделился от камней площади и скрылся за ближайшей крышей. Они остались одни. Всё вокруг: и камни мостовой, и дома, и сиреневое небо — всё было нереальным. Неподвижным, если смотреть в упор, и странно текущим и меняющимся на границе зрения, и уж страшно подумать, что происходит за спиной. Элис держала в руке железный цилиндрик, стоило позвать, и спокойный голос Призрака стабилизировал бы реальность, но делать это не хотелось.

Внутри стеклянной раковины оказалась скамейка, Мартин сразу же устроился на ней, а Элис так и осталась стоять у входа. Внутри ветра не было, и её это пугало, хотелось чувствовать то, что приносит эти ощущения, и этот странный запах мазута и дерева.

– Мартин, у меня снова это чувство. Кто-то здесь есть, он наблюдает за нами.

Мартин встал со скамейки, подошёл и положил руку ей на спину. Рука была тёплая и спокойная.

 – Чего ты боишься? Я думаю, это твои внутренние страхи.

 – В какой-то книжке я прочитала, что нужно двигаться навстречу своему страху. Если он возрастает, значит ты на верном пути.