Ливнев возник из ничего в заброшенном доме под лестницей в луже кошачьей мочи. «Спасайте женщин и детей, а я как-нибудь сам доплыву», – мрачно пошутил он. Ноги с ребрами у него были переломаны, голова ударена.

– Как ты сюда попал? – стал допытываться Торн.

– Гулял.

Пока добирался Вельских, Ливнев, стеная, поведал историю своего падения. Ведьма, с виду девица, завела, обманула, обкрутила, провела, как щенка, испытанного бойца. Он даже принял за лестничную площадку лестничный пролет. И все понял уже внизу.

– Девица, значит. Ну, расскажи о ней.

– Длинная, ох, костлявая, смазливая, свитер до колен.

– В общем, твой идеал. Только плохо у тебя с образами, сейчас половина таких, – рассудил Торн и стал посыпать электростатическим порошком лестницу. Появившийся Вельских не торопился утащить Ливнева, наблюдал.

– У тебя что, ступор? Мешаешь ведь, айболит.

– Движения немного развинченные, ты на игле?

– На чем быть, сами решим, без сопливых, – буркнул Торн. – У тебя, добрый человек, сейчас пациент ласты склеит… Слышишь, Ливнев, твоя песенка спета, так сам Вельских считает.

Ливнев быстро очнулся, распатронил врача, и тот, наконец, убрался. А порошок нарисовал следы. Огромные тапки в одном месте размашисто шли прямо через погнутые перила. Не иначе, как Ливневские. А вот и аккуратные, мягкие по нажатию. Маленькие следы просыпались по лестнице вниз, дальше на улицу. Здесь их уже съел едкий дождик. Асмоновый пес двинул, не сворачивая, вверх по улице. Торн дышал ему в затылок, молотя башмаками по железу мостовой. Это вам не центр. Все хмуро и слепо. И пусто. Кому охота нарваться на чугунков или потрошителей, или даже муташку. «С ним пошла гулять собака, но вернулась только кака», – гласила народная мудрость. Вдруг выскочила из мрака пара сияющих окон, одно даже приоткрыто. А за ними несколько парней, лениво смотрят на экраны и курят, роняя пепел на пол.

– Вы чьи, ребятишки? – осведомился Торн.

– Газеты «Правды», отделы горькой правды и сладкой. Если правды не хватает, придумываем сами.

– Очень приятно, а я Дед-Мороз, поделюсь «улыбкою» своей. И еще я ищу Снегурочку. Она тощенькая дылда, но смазливая, свитер до колена.

– У тебя красный нос до колена. Однако, горю твоему пособить можно. У нас не Снегурка, а Снежная королева есть. Любит, чтоб восхищались ей и только, не то отморозит кое-чего, – отвечал один из парней, судя по обвисшей физиономии, явный болельщик команды «Улыбка».

Торн стал прытко лезть в окно. Его остановили, но пакетики с дурящим снадобьем отняли. Болельщик небрежно пошел из комнаты и вернулся через минуту.

– Не вышло по-твоему, брат. Тряпка лежит, а ее нет.

– Кого нет? – уточнил Торн.

– Уборщицы нашей, – парень утомленно зевнул, – ладно, не маячь. – Он хотел затворить окно, но Дмитрий Федорович схватил его правой квазирукой за шкирку и выдернул на улицу.

– Улетел… – озадачились остальные. – Лешка, ты чего, пернатый?

Торн захлопнул окно, чтоб не мешали.

– Ушел кто-то недавно или нет? Скажешь одну-единственную правду, и станет хорошо. Тогда я твой мордоворот забыл.

– Я не знал, что у тебя серьезно, – овечьим голосом оправдывался парень. – Только не злись. Хочешь, сейчас вполне кондиционную курочку достану. Прямо при тебе. А та – бройлерный цыпленок. – Торн педагогически надавил квазипальцем, парень квакнул. – Минут десять назад улепетнула, кажется, направо. На ней черный комбинезон, не свитер. Насколько тощая, без понятия, не щупал. Уж какая там высокая, пигалица ничтожная.

– Вот теперь гуляй. И не ври тут.

Приметы совпадали не очень. Но, кажется, и они тоже ведьмакам по плечу. С какой красой захотел Ливнев повидаться, с такой и повидался на свою голову.

Неподалеку строилась пирамида. Для этого снесли целый квартал рухляди. Индикатор заморгал, и «пес» убежал на территорию стройки. Двери второго яруса спокойно болтались на своих петлях. Торн поднялся по эстакаде и попал в нутро пирамиды. Оно только начало набиваться ячейками квартир, трубами и колодцами световодов. Зато во всей своей лепоте возвышались ажурные башни соленоидов. По ним медленно тянулись наверх строительные блоки. Где-то спрятались вольные каменщики, играли в шашки-шахматы. Летучий пес покружился в центре пирамиды, потом стал опадать вниз. Значит, какой-то интриган сидит на самом дне здания. До пола было метров десять с хвостиком. Длина троса вдвое больше. Отматывай его и спускайся на здоровье. Торн двинулся в путь. Пять, десять метров, трос идет свободно. Но под ногами ничего нет, кроме атмосферы. А донышко держится от Торна на ровном расстоянии, те же десять с хвостиком.

– Торн, тебе плохо? Тебя кто-то спустил вниз? Или ты записался в жучки-паучки? Паутинки-то хватит? – Аня смотрела на него. Но не снизу, а сверху. С выступа, за который он зацепился тросом. Наконец, прояснение. Эх, запоздалое. Это ведьма! Она заварила кашу, она предварительно обработав его, подставила под удар Деревянкина. Лишь бы теперь не вспугнуть ее.

– Я – твой портрет, Анна. Тоже наивный. Вот вы стреляете из рогатки по бронепоезду, но сшибаете только тех, кто высовывается, чтобы помочь вам. Когда всех корешей завалите под откос, тогда и паровоз вас отутюжит.

– Я вижу, губы твои шевелятся, но не понимаю, зачем.

– Я говорю, пошли проверимся, кое-какие анализы сдадим, пустяки.

– Надо понимать, поступило гнусное предложение.

– Плохая мембрана хуже спирохеты, поверь мне, – очень убедительно произнес Торн.

– Но если ровнять ее кузнечным прессом, то неизвестно, кому хуже будет. Знаю я эти ваши слова: мембрана, узлы, каналы, нормализованные, патологические. Машинерия какая-то. Торн, ты тоже машина.

– Ладно, я машина, а ты зверек, как и твои товарищи, – не сдержался Торн.

– Ладно, убедил. Поэтому мы с тобой расстанемся, как любители ананасов без сожаления расстаются с хреном. – Она с легким бжиканьем провела лезвием по тросу. Вот это оборот. И его заманила, обкрутила, не научился он на чужих ошибках. Включить автокарабин, долго поднимать будет; на руках подтягиваться, столько же времени. Торн поменял обойму в плевалке. Зарядом «храподела» можно и промазать из-за нервических причин, а вот «душилкой» нельзя. Пальни в ту сторону, и разорвавшаяся ампула образует устойчивое облачко газа. Блокада центра дыхания, выбежать практически невозможно, в графе «причина смерти» гражданские медики честно пишут «инсульт».

– Слушай, у тебя в роду были лесорезы или хлеборубы? – пытался отвлечь ее Торн.

– Бабушка пилила дедушку, – Аня не отвлекалась от резания троса.

– Я ведь вмажу, если не понимаешь намеков.

– Слабый неубедительный писк.

Она его даже подначивала. А Торн не мог нажать на спусковой крючок. Просто представил огуречного вида кожицу, запекшуюся струйку на краю рта, выпученный от последнего удивления глаз. Торн хотел настроиться на отвращение, но понял, что не успеет. Он дрыгнул ногами и, потеряв ботинок, перебросил себя на ползущий блок. Пиявка-Торн, впившись как следует вакуумными присосками, расслабился и обнаглел. Аня перерезала трос, а он подъезжал к ней, еще подмигивал и корчил рожи. А на нее вроде столбняк напал. Лицо белое, значительное, как у зловредной богини. Он помахал ей рукой и понял, что больше уже не придется, хвостиком вильнула его победа. Ушлая ведьма вздрючила кольцевики, тут кристалл состояний и повернулся, как избушка на курьих ножках, да заиграл другой гранью – ей на радость, а Торну, естественно, на горе. Где-то в управляющей системе появилась законная, но совершенно неуместная команда аварийного сброса. Блок, набирая скорость, заторопился вниз, так, чтобы в итоге сделать из Дмитрия Федоровича блин с красивым надгробием.

Торн скручивается, как полоса ткани в рулон. Пока он это делает, вертится и пирамида вокруг него. Потом оказывается, что он уже не прет прямо в землю, его путь завинчивается спиралью, как на американских горках. И сам блок похож на симпатичную лакированную тележку. Торн несется, сжавшись, в тележке по американской горке, а сзади кто-то вцепился в него и визжит. Вниз, где желудок прыгает, как заяц, и вверх, где, кажется, пустота вырывает его из сидения. Страшно бьются колеса, но не очень. Колея держит.