– Какие данные? – спрашиваю я.

– Скорее всего, они пытаются определить обоснованные насильственные действия в сравнении с необоснованными насильственными мыслями. Отец Кейси атаковал его, и все, что ты сделала, защитила его. Может быть, если только насильственные мысли, которые вы выражаете во время своего присутствия здесь, необходимы для самосохранения, и  вы в итоге избегаете наказания.

От огня разносится смех Стеллы, медленный, раскатистый, хриплый.

– Маленький мальчик. Маленький мальчик, ты ничего не знаешь. Вы все в своей крепости в лесу друг с другом.

Она в сознании. У меня есть возможность.

– Что случилось с тобой, Стелла?

– Он возвращается. Закапай его, сожги его, разорви на куски. Он всегда возвращается.

– Что делает? – спросил Таннер.

Она вцепилась в узлы из своих волос, дергая за них. Обильные, безобразные слезы катятся по ее щекам, создавая чистые полосы на грязном лице.

– Он продолжает находить меня. Снова и снова, и снова. И я говорю ему, что это была не я. – Ее голос срывается из– за рыданий. – Но он не верит, потому что позже находит меня и снова обвиняет.

Я хочу спросить ее, о чем она, черт возьми, говорит, но в этот момент возвращаются Валери и Джас, и Стелла перестает плакать, вытирая красные мокрые щеки, прежде чем еще раз вытереть кожу. Таннер и я переглядываемся. Мы оба знаем, что бесполезно спрашивать у нее что– то еще.

Закапай его, сожги его, разорви на куски.

Слова мечутся в моих мыслях, пока я пытаюсь заснуть.

Мы все лежим на своих местах, между мной и Кейси сегодня дистанция больше.

Стелла отказывается войти в палатку, хотя Валери и Таннер дежурят до полуночи.

Закапай его, сожги его, разорви на куски. Он всегда возвращается.

Валери пытается поговорить с ней, но она не слишком хороша в этом.

– Если бы ты сказала нам, что с тобой случилось, мы могли бы помочь, – говорит она. – Но вместо этого, из всех нас ты – сумасшедшая сучка, и у меня не хватит сил, чтобы понять тебя.

– Ты не должна понимать меня, – говорит Стелла, ее голос жутко звучит нараспев, и все ноты вместе звучат неправильно. – Вы и весь ваш лагерь беззаботны. Сидите здесь, едите свою пищу.

– Да? И что ты предлагаешь мне делать по– другому, а?

– Ничего, – голос Стеллы изменяется до монотонного. – Это так убого, что вы не замечаете.

– Не замечаем чего? – спрашивает Таннер.

– Того, что это место терпеливо ждет, чтобы содрать вашу кожу и вырвать внутренности.

– Заткнись и иди спать, – говорит Валери. – Прежде чем я заставлю тебя.

Кейси вдыхает и выдыхает, глубоко и медленно, его лицо сморщилось, словно он увидел что– то ужасное во сне.

Следующий день проходит без происшествий.

Кейси учит Таннера готовить завтрак на открытом огне. Парень способен удивить нас умными словами, которые вылетают из его рта, но он не может выполнить любую практическую задачу, которая  спасет его жизнь.

– Картофель горит! – вопит Таннер. Утренняя трагедия. – Я все испортил!

Когда Кейси смеется, в уголках его глаз образуются морщинки. Резкая, теплая волна накрывает мое сердце.

В этот момент он не думает о своем отце. Прогресс.

Я потратила время после полудня на картину. Я была в состоянии работать над ней каждый день, но на этот раз она получает несколько часов моего внимания.

Я без рубашки, потому что не хочу испачкать свою последнюю чистую футболку, хотя здесь мода не имеет значения. Но это раскрепощает. Я вытираю свои запачканные пальцы о живот, красные следы переплетаются с синим и черным.

 – Я подумал, что это могло бы быть твоим, – говорит глубокий голос. Я застываю, глядя вниз на лифчик, который измазан черными и желтыми отпечатками пальцев, а затем обратно на свое дерево. Почти закончила. Миндаль – красные, розовые и синие пятна в форме листьев украшают ветки. Их края светятся желтым от глины.

Я поворачиваюсь, чтобы увидеть, что Кейси без рубашки.

– Почему ты голый?

– Почему ты голая?

– Туше. – Я погружаю палец в синий и провожу им по камню, создавая еще один отросток на угольной плоскости.

– Я не знал, что в тебе есть это.

– Что? – Я вытираю свою руку о живот.

– Что ты рисуешь подобным образом.

Я подавляю желание закатить глаза.

– Я думала, что ты эксперт в моем судебном разбирательстве.

– Я никогда не говорил этого.

– Одна из моих картин была психологическим доказательством. Следственные прокуроры использовали ее, чтобы прибить меня, как муху, – сумасшедшее дерьмо. «Исполняя собственное пророчество».  Это было во всех новостях.

Он качает головой, скрестив руки на своей голой груди, которая была покрыта синяками.

– Я не помню. Что это было?

– Что было чем?

– Рисование? Что в этом было такого дерьмового?

Я думаю мгновение, прикусив губу, а затем окунаю палец в синюю краску.

– Я покажу тебе.

– Сейчас?

– Иди сюда.

– Как ты собираешь показать мне это сейчас?

– Просто иди сюда и сядь.

Он медлит, но уступает.

– Передо мной. Сядь передо мной. – Я изучаю его грудь, когда он выполняет мою просьбу, решая, где я хочу начать. Мое внимание привлекают рубцы и синяки, которые покрывают его кожу. Острая боль вины пронзает живот, когда я ловлю себя на том, что есть что– то красивое в этой изувеченной коже.

Я тянусь и задеваю его кожу под левым соском пальцем, покрытым краской.

Он резко вдыхает, а потом смеется.

– Серьезно?

Я говорю с самым бесстрастным лицом:

– Ты не возражаешь? Я работаю.

Свет отражается в его глазах, выражение его лица доведет меня до беды.

– Хорошо. Леди хочет работать, поэтому я позволю ей делать ее работу.

– Спасибо, – сказала я решительно, пытаясь игнорировать возбуждение, которое проносится от моего живота к бедрам. Что– то кажется неправильным: быть возбужденной здесь, в Передовом Центре.

Мое следующее движение не помогает в этом. Я прошу лечь его.

На этот раз он сразу выполняет мою просьбу.

Я обвожу его кожу тремя пальцами, покрытыми краской цвета голубого неба. Достигнув шрамов, я впадаю в отчаяние, потому что хочу читать его, как шрифт Брайля [6] .

 Я не знаю, как долго он находится подо мной, но остается неподвижным, только его грудь опускается и поднимается. Когда  я начинаю спускаться к области ниже пупка, он быстро вдыхает.

– Тебе щекотно?

– Нет, – отвечает он.

Когда я очерчиваю кожу снова, на его спине маленькая полоса от земли.

Я не хочу говорить ему, что закончила. Хочу продолжать касаться его горячей, разрисованной кожи. Наш поцелуй был моим способом забрать его боль – я была убеждена в этом. Мы даже не говорили о нем. Я думала, это будет забыто до тех пор, пока мы не умрем, но теперь он передо мной, покрытый моим небом и облаками, – корабль из моего прошлого здесь, от Меган до Передового Центра.

Она бы хотела, чтобы он был моим.

– Я закончила, – я вытираю руки о свою ключицу.

Он медленно садится.

– Это...небо.

– Да, – я встаю, нуждаясь в отдыхе от этого удушья. Всего в нескольких метрах от ручья есть скоростной спуск. Недолго думая, я расстегиваю брюки– карго и выскальзываю из них.

– Что в небе может так насторожить психологов?

Я не знаю, что сказать. Я могла бы объяснить, что Меган тоже была расписана наподобие картины, но не готова вернуться к ней сейчас. Не в данный момент.

Таким образом, вместо того, чтобы говорить, я снимаю лифчик.

Я стою спиной к нему, но даже так я чувствую напряженность в воздухе. Я забираюсь на скалы, стараясь не поскользнуться, пока не оказываюсь в бассейне посередине ручья.

Он ничего не сказал. Ему нужно собратья с мыслями некоторое время.

Я складываю свои руки вместе и поднимаю их, наклоняя ладони, пока ледяная струйка не смывает большую часть краски на моей груди и животе, не оставляя ничего, кроме призраков цвета  на коже.