Уже стемнело, когда он брел по пустынной улице в свете тусклых фонарей, склонив голову и раскидывая осенние листья под ногами, усыпавшие желтым грязно-мокрым месивом дорожку тротуара. Его волосы и верхняя одежда были влажными от постоянного мелко моросившего осеннего дождя. В тот момент его несильно волновал этот дискомфорт. Его вообще уже ничто не волновало. Он растворился в окружающем его мире. Не было ни мыслей, ни желаний, просто бесцельная ходьба в никуда. Ему было все равно, куда идти, его мир был разрушен, и не было ничего такого, что могло его сейчас заинтересовать. Пустота.

Он шел вдоль улицы, глядя на мерцающий свет окон домов, как будто тысячи светлячков облепили каждое здание. В мокром асфальте дороги отражались огни фонарей и изредка проезжавших автомобилей. Небо было полностью затянуто плотной завесой туч. Он поднял голову и смотрел, как капли вылетали откуда-то сверху, из тьмы, и становились видимыми в свете высившегося над ним фонаря. Раскрыв шире рот, парень ловил их одну за другой, стараясь выбирать самую крупную. Капли падали на язык, освежая и остужая его. В мире, казалось, больше не было никого и ничего, кроме него и этих капель из тьмы, которые он ловил ртом. Его шея затекла, но он уже не обращал на это внимание: парень закрыл глаза, и его раскрытый рот растянулся в улыбке человека отрешенного от всего. Так он простоял еще некоторое время. Молодой человек не знал, сколько уже находился в таком положении. Ему попросту было все равно. Парень никуда не спешил, никто не ждал его дома, и он мог стоять так хоть целую вечность, как ему казалось. В какой-то момент его тело пошатнулось и чуть не потеряло равновесие, полупадая с тротуара на проезжую часть. В тот же момент ему просигналил мимо проезжавший автомобиль, и парень, очнувшись от своего отрешенного состояния, резко вернулся в реальность и еле успел удержать себя, чтобы не свалиться под колеса авто. Водитель подал звуковой сигнал еще раз, как бы поругав молодого человека за его нерасторопность и невнимательность. Парень отреагировал на это смешком человека, которому было в тот момент совершенно наплевать на то, что он мог свалиться под колеса, мог погибнуть или остаться калекой, а у водителя были бы большие неприятности с полицией, и много различного рода проблем. Это было безответственно, и парень знал об этом, но ему действительно было все равно. Молодого человека звали Марк.

«Маааммааа! Мамочкаааа!» — шестилетний Марк рыдал, оглашая квартиру жутким детским плачем. На улице уже была глубокая ночь, и все давно уже спали. Сонная мать живо вскочила с постели и быстрым шагом направилась к комнате детей, Марка и его младшего брата Ивана.

— Марк, что такое? Опять эти кошмары?

Мальчика всего трясло под одеялом, которое он натянул на себя до самых ушей, и только заплаканные глаза выглядывали из-за края. Мать легла к Марку в кровать, обняла его и начала тихонько ему напевать.

— Все хорошо, родной мой, все будет хорошо

— Мам — всхлипывая, произнес мальчик — опять те же кошмары: какие-то круги накатывают друг на друга, сначала маленькие, а потом все больше и больше. Мне страшно, что это, мам? — и он снова зашелся плачем, только уже тихим, вжавшись в грудь мамы.

Матери сложно было объяснить ему, что с ним не так. Она и сама не могла понять, почему какие-то накатывающие друг на друга круги так пугали ее сына. Были и другие сны-кошмары, но именно этот повторялся чаще других и сильнее всего пугал Марка.

Ее старший сын был очень эмоциональным и ранимым мальчиком в отличие от шустрого шалопая, младшего Ивана. Марк был пуглив и в какой-то степени трусоват с очень возбудимой нервной системой. Кроме ночных кошмаров у мальчика было еще одно совсем уж необъяснимое наваждение, которое проявлялось уже наяву: иногда он начинал слышать шаги людей слишком сильно, например, когда мама ходила в другой комнате, или воспитатель в детском саду прохаживалась между рядов кроватей, где спали все дети. Он слышал гул этих шагов так громко, что они его пугали, и Марк начинал испуганно спрашивать: «Почему вы так громко ходите!? Не ходите так громко, пожалуйста!». У него также был нервный тик, который периодически проявлялся: в определенные моменты он начинал часто-часто и с силой моргать, и не мог ничего поделать с этим.

Мать водила его к детском психотерапевту по поводу и кошмаров, и нервного тика, и этих испугов со странными громкими шагами, на что врач только разводил руками, мол, мальчик таким просто родился, и со временем, как минимум, кошмары точно уйдут, так как это присуще большинству детей, и уж тем более детям с повышенной эмоциональностью и ранимостью.

Когда они семьей ездили к его бабушке, мама даже водила его к одной старухе на какой-то заговор. Мальчика посадили на стул перед несколькими иконами, но перед этим угостили вареным яйцом — паренек их любил — и старуха, став возле него, начала тихонечко шептать какие-то заклинания и молитвы, как понял Марк, так как услышал краем уха что-то про Святого Духа и Отца и Сына. Мальчика это все, несмотря на высокую восприимчивость, не особо интересовало, и хотя в этом всем действе было нечто мистическое, и он понимал даже к своим годам, что нужно относиться к этому серьезно, все же его руки потихоньку были заняты вареным яйцом, скорлупу которого он медленно, раз за разом, отколупывал, стараясь подавить треск. Мать смотрела на сына и периодически начинала шикать на него, одергивая шепотом, чтобы он сидел смирно и не занимался ерундой.

Марк и Иван были от разных отцов. Своего отца Марк никогда не видел, как и его отец не видел самого Марка. Мальчик помнил лишь отца Ивана, своего отчима. Тот был неплохим человеком, но мама в итоге разошлась и с ним: виной всему стал алкоголь и семейные ссоры на его основе, вплоть до драк. Уже тогда Марк зарекся прикасаться к этой жидкости, обладающей способностью превращать человека в странное существо, которое лишь отталкивало от себя. Иван все это помнил плохо, поэтому на него эти вещи никак не повлияли. В итоге братья стали совершенно разными: непохожие внешности, характер и впоследствии достижения в учебе. Иван, младше брата на три года, был более легок на подъем. Он все время участвовал в каких-либо вылазках с друзьями, и, как водится в таких случаях, в итоге рано начал пробовать курить и выпивать. Марк же, напротив, был достаточно тихим, пугливым и вообще отличался большим домоседством, но при этом обладал большой любознательностью, и уже с раннего возраста начал проявлять любовь к книгам.

Молодой человек стоял посреди улицы весь в каплях дождя, и резко встряхнул головой, привнося таким образом ясность в сознание. Еще окутанное воспоминаниями прошлого, свалившегося на него так внезапно, оно не являлось сейчас чем-то странным в его ситуации человека потерянного. Марк засунул руки в карманы глубже, поёжился, так как начал чувствовать, что тело его подмёрзло за прогулку этим промозглым холодным вечером, и ускорил шаг. Становилось зябко.

Дойдя до перекрестка, он, как завороженный, остановился и уткнулся взглядом в красный сигнал светофора и обратный отсчет на табло ниже. В плотном мареве осеннего вечера, когда темнело уже достаточно рано, огни светофора горели особенно ярко, вгрызаясь в глазные яблоки так, что казалось этот свет доставал до самого мозга, раздражая его и провоцируя головную боль, заставляя невольно и недовольно щуриться. Когда Марк увидел на табло последние десять секунд отсчета, он осознал, что стоит на перекрестке с улицей, на которой живет его друг детства Николай.

Его детство с другом прошло в одной деревне, находящейся относительно недалеко от города, где они оба жили на данный момент. Марк вспомнил, как семья Николая переехала к ним в деревню — им обоим тогда было по девять лет — и как мальчики поначалу невзлюбили друг друга. Николай сразу же примкнул к компании местных деревенских задир, которые при любом удобном случае пытались сделать Марку гадость или натравить на него новенького, затеяв потасовку, которая, как они всегда надеялись, могла бы перерасти в драку. Это продолжалось недолго, и в какой-то момент, Марк уже и не помнил в какой именно, мальчики разговорились и сдружились. Все же Николай был из другого теста, и долго он бы с той компанией все равно не продержался: этому еще и посодействовало его достаточно ранее увлечение религией.