4. САМА СУШЛА!

В начале декабря сорок третьего года наша бригада вернулась из Донбасса под Москву - на отдых и переформировку. Осели в лесу, в готовых землянках, откуда только что снялась другая часть. Как всегда в таких случаях, что-то пришлось за ней поправлять, но с этим управились быстро. И тут наш взвод посылают на соседнюю станцию - охранять парашюты. Сейчас названия этих мест известны каждому, тогда они нам ни о чем не говорили. Тихий дачный поселок в снегу. Некоторые домики пустуют, хозяева то ли в городе, то ли еще в эвакуации. Но во многих есть жители, те сразу выделяются дымками из труб, расчищенными дорожками от калиток. Мы разместились в пустой даче, она же была и нашим караульным помещением. В доме не оказалось никакой мебели: ни кровати, ни стула, ни стола. Спали вповалку на полу, там же и ели, приспособившись перед котелком на боку или держа его на коленях. Не привыкать. Охраняли склад - ночью часовой с подчаском, днем один часовой, ибо днем сарай бывал открыт, там бригадные пэдээсники* возились с парашютами. Тишина вокруг, только поезда слышны вдали. И вбилось мне в голову: надо бы съездить домой, родителей повидать и, конечно, Иру, прежде всего, конечно, ее. До Москвы на паровике - километров тридцать, да и там электричкой столько же, ерунда. А семнадцатого у меня день рождения. Восемнадцать лет. Я служил уже целый год, успел кое-чего хлебнуть и многому научился, но я, наверное, еще не был вполне настоящим солдатом. Настоящий молодой солдат это тот, кто перестал тосковать по дому, по родителям. А только - по еде, теплу, сну. По любому дому, крову, постели, полу. А мне ужасно хотелось именно домой. Взводный наш еще не появился после ранения. Командовал помкомвзвод, человек сообразительный, легкий, блатной, в меру справедливый. Кончил, правда, трибуналом, но это совсем другая история. Я подошел к нему и коротко объяснил все как есть. До Москвы тридцать, от Москвы тридцать. День рождения семнадцатого... Он задал первый, кардинальный, вопрос: - Два пол-литра привезешь?.. Как он точно спросил! Не три! Именно два, чтобы влезли в карманы шаровар под шинелью. Я твердо обещал. Он подумал и сказал: - Тебе нужно командировочное удостоверение выписать.- И задал второй вопрос, второстепенный: - За чем же тебя послать?..- Опять помолчал и сам ответил: За материалами для красного уголка. А? Они это любят. Привезешь какую-нибудь мандистику, ну там картинки...- Поискал глазами и позвал: - Гурков! Чуть вразвалочку, враскачку подошел Боря Гурков, доложился. Вид у него был настороженный, недовольный. Он подозревал, зачем его окликнули. Боря был человек северный, мягко окал. Но это все пустяки. Главное, у него были золотые руки. Он умел изготовить не только нужный штамп, но при надобности и круглую печать. Помкомвзводу было это хорошо известно. Штамп-то не фокус, я его и сам делать научился, вернее, научили. Но он годился для ближней увольнительной либо для направления в бригадную санчасть. А на командировочном предписании должна стоять внизу круглая гербовая печать. Ее может нарисовать только настоящий мастер. Мы пошли вдоль дачного штакетника. Неизвестно, чем руководствовался помкомвзвод, выбирая калитку. В доме было уютно, тепло. Девочка за столом готовила уроки. Помкомвзвод обратился к бабушке: - Мамаша!..- И очень официально попросил помочь армии, разрешить специалисту позаниматься в доме с важными документами. Часа два... Бабушка, понятно, разрешила. Девочку согнали с места. Боря сказал ей: - Ну-ка покажи, какие у тебя есть перышки.- Он был мрачен - еще бы! Валюсь я - не пощадят и его. Помкомвзвод порылся в полевой сумке и дал ему два чистых листа и какие-то служебные бумаги - для образца. Следом возникла еще такая подробность. Сразу после приезда нам стали менять красноармейские книжки: у одних отобрали, а новых пока не выдали, у других еще оставались старые. Красноармейскую книжку всегда полагается иметь при себе, особенно за пределами части,- это как солдатский паспорт, в войну, правда, без фотокарточки. Так вот, документа у меня сейчас как раз не имелось, и помкомвзвод вручил мне красноармейскую книжку Генки Гаврилова, взяв ее у него без объяснения причин. На его имя была выписана и командировка. Документ вроде бы выглядел убедительно, но резануло, что срок его был обозначен с четырнадцатого по семнадцатое. Таким образом, я должен вернуться в самый день рождения. Впрочем, последний поезд прибывал сюда поздно, около часу. Тут мне попался Валя Козлов, тихий большеглазый парень. У его финки была очень красивая ручка из синего и оранжевого плексигласа. Я попросил на время - только съездить. Он поколебался мгновение, но дал. И, пока мы обменивались, вдруг отчетливо отозвалась в душе та несчастная дамская финочка. Место в вагоне нашлось. Напротив меня сидели две женщины - пожилая и помоложе. Они разговаривали. Тогда люди не стеснялись вести при посторонних самые откровенные беседы. Это еще и после войны долго было. Народ от себя ничего не скрывал. Если бы сюда затесался немецкий шпион, он многое сумел бы услышать. Но он мало бы что понял. Старшая рассказывала о своем сыне, который находился на фронте, и о невестке. Она говорила: - Женился бы, дурак, на Нинке, уж как она его любила... Младшая спрашивала: - Нинка, это родинка у ей на бороде? - Ну да. Нинка-то скромная. - Да уж не грубая. - А Клавка, знаешь, изменяет его. - Сама сушла! - А ведь ребенок у ей, бесстыжей! - Ты Кольке-то не пиши. - Да ты что! Может, его убьют: зачем ему маяться. А младшая свое: - Сама сушла... Даже я не сразу сообразил, что она говорит. Ах, это она хочет сказать: "с ума сошла",- но у нее буквы так перескакивают. И неожиданно я подумал с изумлением: да это я с ума сошел! Помкомвзвод ладно, мне известно его блатное легкомыслие, но я сам действовал совершенно несерьезно, бездумно. Рисковал только я. Будто не знал, чтоЇ за это бывает. А ведь знал. Если попадусь, вряд ли станут искать эту мою "в/ч", этот "? п/п.". Закатают - и все. И чего еду? Ирку не видел год, может, и она меня изменяет?.. В Москву прибыли уже в темноте. Я вместе с толпой вышел на площадь. Представляете, если бы сейчас в большом городе разом выключили вечером свет? Кромешный мрак, ни огонька - ни из окна, ни на улице. Какая бы началась неразбериха! Но тогда у людей давно уже выработалась звериная сноровка видеть в полной темноте. Площадь перед вокзалом была очищена от снега, убраны тротуары. Осмотревшись, я вошел в метро. Это была одна из двух станций, открытых недавно, уже в войну. До своего вокзала добрался благополучно, и там все сложилось удачно: я знал, как, минуя казенный вход, попасть к электричкам. И дальше повезло - не слишком ли часто? - мне предстояло пройти десять километров, но, увидев на дороге догоняющий меня грузовик, я сам прибавил ходу и перед мостком, где машина неминуемо притормозила, успел схватиться за задний борт и перевалиться в кузов. Около поселка таким же манером его покинул. Нужно ли описывать лицо матери, открывшей мне дверь? Я быстренько переоделся. Гражданские брюки (32 см) - были мне впору. Когда же я воротился уже совсем и очень на них рассчитывал, они оказались мне тесны. Сейчас я торопился в клуб, на танцы, надеясь увидеть Иру. Родители с трудом убедили меня, что все уже кончилось. Я немного успокоился и стал рассказывать о себе. В конце сообщил, на каких условиях прибыл. Отец обещал водку достать и, как всегда, обещание выполнил. В заводе был спирт, необходимый в точном производстве, химически чистый, девяносто шесть градусов, и отцу помогли для такого случая. Конечно, он развел его - до сорока. Каждая бутылка была накрепко заткнута резиновой пробкой. А с картинками мать расстаралась, притащила плакатики и репродукции: Ленин на броневике, Первая конная, съезд колхозников, а также мишки в лесу, Аленушка, богатыри на распутье. Все это свернули в крепкую белую трубку. А вы-то как живете? Хорошо, хорошо. Ты ешь побольше... Боже мой, и в голову не приходило, что я их объедаю. Назавтра встретил знакомца и узнал, что Ира уехала проведать брата в госпитале - не то в Ковров, не то во Владимир. Стыдно сказать, но мой приезд потерял смысл. Впрочем, не совсем так. Я испытал и облегчение - что-то отпустило. Я валялся на диване, листал книжки, засыпал, пробуждался и, сам того не осознавая, заряжался домом на будущее. Следующая неудача ударила семнадцатого. Сказали, что в десять вечера по служебной ветке пойдет заводской паровозик с двумя вагонами, и можно доехать до станции, до электрички. Это было очень удобно - я свободно поспевал на свой последний поезд. Мы присели на дорожку, и я отправился Но - увы! из-за какой-то неисправности рейс отменили. Идти пешком уже не имело смысла, я безнадежно опаздывал. Я вернулся домой. Как поступить? Командировка выписана по семнадцатое. Завтра - восемнадцатое. Оставалось одно: попробовать исправить. Вообще-то переделать 7 на 8 можно. Но Боря больно уж размашисто, по-писарски, семерку изобразил. Однако делать нечего, я решил использовать поперечную черточку, но действовал не слишком уверенно, рука дрогнула. Пришлось взять бритвенное лезвие, чуть-чуть подскоблить, стало еще хуже, цифра слегка расползлась. Мог ли я думать, что эта восьмерочка меня и спасет. Стояли самые короткие дни, за окном господствовал полный мрак, свет исходил единственно от снега. Отец был еще на работе. Мы присели повторно, уже вдвоем с матерью, расцеловались, и я пошел. В каждом глубоком кармане шаровар было у меня по бутылке, на ремне козловская финка с наборной ручкой, в руке трубочка репродукций. Я легко шагал к тому, что ждало меня впереди. До Москвы, а потом и до нужного вокзала я добрался без заминки. Но вышел из метро и сразу увидел у входа в вокзал офицера и двух солдат с повязками на рукавах. Я двинул в другую сторону, тут открылись ворота, и в город повалила толпа - судя по всему, с прибывшего поезда. Может быть, с того, на котором предстояло ехать мне. И я стал пробираться на перрон вдоль стеночки, по краю, навстречу людскому движению. За первым же углом меня поджидал милиционер, маленький такой милиционерик. Точно как в любимой песне помкомвзвода: Заглянул я за угол И что ж я увидал? А из-за двери ливер За мною наблюдал. Это было время, когда милиции вменили в обязанность проверять и задерживать военнослужащих. Потом из-за столкновений между ними распоряжение было отменено. Затем оно возобновлялось и аннулировалось вновь. - Предъявите документы. Я предъявил. За его спиной оказалась дверь, мы вошли сначала в тамбур, потом в слабо освещенный коридор. Он развернул командировочное и сказал довольно равнодушно: - Зачем же подделывать? Что он имел в виду - Борину работу или мою? Я забормотал: - Слушай, отпусти. Наша часть рядом стоит. На поезд уже посадку объявили... А что мне следовало делать? Не финкой же его колоть! Отдать одну бутылку? Помкомвзвод не поймет. Вот какая чепуха промелькнула в моей голове, и тут он уже отворил дверь с надписью "Милиция". За столом сидел капитан. Подняв голову, он сразу указал на меня пальцем и что-то скомандовал. Ко мне бросились с двух сторон и отобрали Валькину финку. Я запротестовал: положена по штату, записана в красноармейскую книжку... Капитан не отреагировал. Я опять за свое: часть стоит в тридцати километрах, только на отдых прибыли. Поезд сейчас отойдет... Он глянул одним глазом в мои документы, отложил и больше не обращал на меня внимания. В комнате толклись люди в форме и в штатском. Чуть позже он подозвал двух милиционеров, отдал им мои бумаги и что-то сказал. Я расслышал слово "линейное". Мы пошли втроем вдоль витиевато ветвящихся путей и торчащих среди них стрелок. Где-то поблизости прогудел паровоз, наверное, это и был мой поезд. Мы долго шли. И я опять вспомнил ту песню: