Наконец под ногами ощущается галька. На ветру волосы Клары словно живут своей жизнью, развеваясь вокруг лица. Она протягивает мне руку.

Мы снова держимся за руки. Ее ладонь кажется маленькой, но сильной. Мы смеемся и бежим по гальке и песку к белому прибою. Волны непроглядного моря то накатывают, то отступают. Тяжело дыша, мы останавливаемся и смотрим в гипнотизирующую бесконечность воды. Красота природы безгранична. Как и красота самой жизни. Мне даже немножко больно от ощущения подавляющей загадочности бытия, и я чуть крепче сжимаю ладонь Клары, напоминая себе, что здесь и сейчас я жив.

Мы идем по пляжу, но далеко от пути назад не отходим. Клара ворошит песок в поисках сокровищ. И тут я замечаю небольшой проем в скалистой стене:

— Пойдем туда.

Клара роняет ракушку, которой только что любовалась (не сговариваясь, мы оба знаем, что брать с собой обратно в дом ничего нельзя), и идет за мной. Я заглядываю внутрь. Это грот с идеальным сводчатым потолком и полом, устеленным илом, водорослями, песком и плавником.

Как только мы заходим в грот, ветра как не бывало.

— Как здесь красиво! — говорит Клара, и ее голос эхом отдается в непривычной тишине. — Надо принести сюда свечу из церкви Эшли. Или обыскать кладовую в кухне — там наверняка свечей уйма. А еще притащить сюда подушки из комнаты отдыха, одеяла и все такое. Сделаем тут наше тайное ночное логово!

Я смотрю на липнущие к ногам водоросли.

— Не получится. С приливом тут наверняка полно воды. Все смоет в море.

Стены влажные и покрыты морской слизью, но нам удается найти пару больших и почти сухих камней. Мы сидим, едим бутерброды и смотрим на воду.

— Красиво, правда? — с набитым ртом спрашивает Клара.

— Правда.

Она смотрит на меня со счастливой улыбкой. Кусок бутерброда, который я с трудом проглатываю, липнет к глотке. Я говорил вовсе не о пляже и о не море. Длинные густые волосы тугими рыжими локонами обрамляют ее лицо. Ветер успел хорошенько их потрепать, и теперь в темноте они немножко похожи на дреды. Щеки разрумянились, глаза горят. Живые, яркие глаза. Как я раньше не замечал, какая она красивая?

— Ты похожа на русалку, — ни с того ни с сего выдаю я, — которая по ночам выходит на берег посидеть в этой пещере и подумать, каково это — быть человеком. А потом начинается прилив и уносит ее обратно к родному народу на дне моря.

Понятия не имею, откуда взялись эти слова. И почему я не смог вовремя заткнуться? Она же меня на смех поднимет! Но ничего такого не происходит. Несколько секунд Клара молча смотрит на меня, а потом снова принимается за бутерброд.

— Хорошо сказал, — говорит она, когда с едой покончено, и снова смотрит туда, где усыпанное звездами небо касается нашептывающего тайны моря. — Волшебно. Хотела бы я быть русалкой.

— Нам пора возвращаться.

— Нужно снова сюда наведаться.

— Обязательно.

Мы идем по пляжу обратно к проходу в скалах. На грот я не оглядываюсь. Нет нужды.

Выйдя на дорогу, мы останавливаемся, чтобы стряхнуть песок с одежды и обуви. Ни к чему давать всевидящим медсестрам повод для подозрений. Отряхнув друг другу спины, мы идем к дому. Ночь медленно, но уверенно приближается к рассвету, и мы стараемся запомнить все, чего не видели раньше. Остров явно не большой — максимум километра два в радиусе. Домов не видно. Может, где-то и есть один-другой, но вряд ли. Кто бы стал здесь жить? Тут же делать нечего.

— Смотри, — тихо говорит Клара.

Сначала я ничего не вижу, а потом замечаю полоску света между покрытым травой бугром и вершиной утеса.

— Нам надо возвращаться.

— Всего на минутку! — Она бежит на обрыв, я следом. — Там наверняка причаливают катера. — За обрывом действительно виднеются какой-то дом и широкий причал, врезающийся в берег. — Только посмотри — оттуда дорога ведет прямо наверх. — Подъем здесь более пологий, чем в других местах. От причала до того места, где мы стоим, ведет гладкая утрамбованная грунтовка. — Как думаешь, в этом доме кто-то живет? Какой-нибудь привратник, например?

Клара так говорит, словно мы живем в каком-то сказочном замке, а не в Доме смерти.

— Может быть. Должен же кто-то указывать путь к берегу, — выдумываю я на ходу. О лодках я ничегошеньки не знаю.

— Надо узнать, когда в следующий раз доставят продукты. — Она уже не улыбается. Глаза задумчиво сощурены. — Мы могли бы сбежать на лодке. Уедем туда, где нас никто не знает, и доживем остаток дней, как захотим.

Я не знаю, что ответить. В голове слишком много мыслей. Но пока над нами висит тень дома, одна все-таки звучит яснее остальных: какие бы планы мы ни строили, для начала надо дожить до следующей доставки продуктов.

— Пойдем, — говорю я и тяну ее за руку, как ребенка.

Не хочу, чтобы нас поймали. Не хочу играть в «Орел или решка» с Кларой.

Спину пригревало солнце, а кожа зудела от высохшей соли. Снова и снова они забегали в море и с криками и воплями выбегали обратно на берег. Вода была такой холодной, что смех так и рвался из груди. Мама даже пару раз выругалась, бросаясь в волны вслед за Тоби, лишь бы поскорее пережить шок, а потом, визжа, выскакивала на песок, отчего он смеялся до слез.

Ему было тринадцать. Наверное, в таком возрасте уже не радуются отпуску в компании родителей, но школа осталась в другой эре, а те две недели на море были бесподобными. Долгие дни на залитом солнцем пляже, поездки в аквапарк, на ярмарки и в цирк, тонны сахарной ваты, мороженого и пакетиков с жареной рыбой и картошкой, бесконечные прогулки по мощеным улочкам с магазинами, в которых полно сувениров и украшений ручной работы, и кафешками, где подают чай со сгущенкой и слойки с мясом. В домике, который они снимали, были джакузи и целая полка с дисками. Каждый вечер они играли в карты или сидели вместе на диване и смотрели фильмы, пока не засыпали прямо перед телевизором.

Иногда в детстве Тоби хотелось, чтобы у него был брат. Или даже сестра. Они бы играли вместе… Но те дни давно прошли. Он не мог себе представить, чтобы в их семье был кто-то еще. Чтобы папа так же ерошил чьи-то волосы, как ерошил у него на макушке. Чтобы мама еще кому-то улыбалась с такой любовью, что у нее морщился нос. Они были его родителями. И только его. И Тоби был счастлив, что они у него есть. Они любили его, а он любил их. Конечно, со временем он перестанет так явно демонстрировать эту любовь — он уже чувствовал зов «крутости» и желания тусоваться с друзьями, а не с родителями. Но в то лето взросление откладывалось на неопределенное будущее, а побыть с мамой и папой казалось самым настоящим на свете счастьем.

Сегодня был последний день. Папа лежал в шезлонге и читал какой-то старый шпионский триллер, а Тоби с мамой бродили по пляжу, выискивая красивые ракушки, которые потом заберут домой.

— Тоби, смотри! — позвала мама.

Он как раз ходил по отмели, снова и снова радуясь тому, как набегающие волны вымывают из-под ног песок. Смотрел на отблески солнечных лучей на воде и ни о чем не думал, как это бывает, когда вокруг тепло и ни на небе, ни в мыслях не сгущаются тучи.

— Иди сюда! Я кое-что нашла!

В руку Тоби легло что-то черное и кожистое на ощупь. Продолговатая штуковина с четырьмя длинными мягкими зубцами с обеих сторон.

— Что это такое? — спросил он, стирая с гладкой поверхности песок.

— «Русалочий кошелёк». Говорят, русалки иногда забывают их на берегу, когда возвращаются в воду. Вроде как сумочку забыть в гостях. А моряки специально их ищут, на удачу.

— Нет на свете никаких русалок, — саркастично заметил Тоби.

— С чего ты взял?

— Да все об этом знают!

Ему было тринадцать. Поздно верить в сказочное волшебство, Деда Мороза и Зубную фею. Может быть, где-то в глубине души он еще верил в страшного полтергейста, но только по ночам, когда не мог уснуть.

— А что это на самом деле? — спросил он.