П. Но когда вы говорите «микрофон», это не факт в том же самом смысле, в каком этот микрофон является фактом.

К. Таким образом, слово не является предметом.

Описание не есть то, что оно описывает. Так вот – понятно ли мне, что слово никогда не является пред метом? Слово «гора» – это не гора. Ясно ли мне это?

Или мне вполне достаточно описания или я запутался в этом описании? Достаточно ли мне описания, когда мне необходимо то, что описывается, и буду ли я цепляться за идею? Не следует совершенно отвер гать словесную структуру. Я пользуюсь языком, что бы общаться, я хочу сказать вам нечто. Я пользуюсь словами, которые оба мы знаем, что слова, которые мы употребляем, не являются действительными чув ствами, которые я испытываю, потому что слово – это не предмет.

Д. То, что человек говорит, либо имеет в своей основе ментальный процесс, либо он говорит без ментального процесса.

Д. Сэр, это две разные вещи. Либо вы общаетесь посредством слова, либо вы общаетесь без слов.

Д. Нет, слова применяются: но когда мы слушаем вас, мы знаем, что вы говорите не так, как говорим мы.

К. Почему вы так говорите?

Д. Это трудный вопрос, но существует определен ное чувство, такое же реальное, как видение микро фона. К. говорит не так, как говорю я, источник его слов лежит намного глубже, чем у наших слов.

К. Я понял, сэр. Я могу сказать поверхностно: «Я вас люблю», но могу также сказать: «Я действительно люблю вас». Это совершенно разные вещи – тон, качество слова, глубина чувства. Слова выражают глубину.

Д. Я хочу двинуться несколько дальше.

К. Продвигайтесь дальше.

Д. Слова действительно выражают глубину чувст ва, которое не поддается определению, чувства, которое мы называем любовью, – но я не знаю слова, которое бы ему соответствовало.

К. Вы можете не знать слова, но я могу держать вашу руку, я могу делать жест.

Д. Да, это верно. Но вот между жестом и словом нет связи.

К. Это то, что вы, Пупул, пытаетесь выразить?

П. Одна из наших трудностей в том, чтобы понять и выйти за пределы, состоит в том, что человек воспри нимает ваше слово, произнесенное или печатное слово, и оно становится абстракцией, которой он старается соответствовать. А, с другой стороны, существует еще процесс самопознания, в котором истина ваших слов может быть постигнута; но этого обычно не происходит. Мне всегда кажется, что если слушать вас без помех, то это внесет перемену в самою природу моего ума, как такового, но открытие действительности ваших слов может проявиться толь ко в процессе самопознания.

К. Что я могу сказать по этому поводу?

П. Я думаю, сэр, что прежде всего нам надо исследовать самопознание. Мы давно этим не зани мались.

К. Давайте займемся. О самопознании говорят тысячи лет; о нем говорил Сократ и другие, еще раньше. Так вот – что же такое самопознание? Как вы познаете себя? Что это значит – познавать себя?

Познаете ли вы себя, наблюдая переживание, наблю дая мысль и то, как эта мысль наблюдает за другой, возникающей мыслью, и как нам не хочется упустить эту первую мысль, и, наконец, конфликт между пер вой мыслью и второй? А может быть, самопознание состоит в том, чтобы отбросить эту нашу первую мысль и следовать за второй мыслью, но тогда третья, возникающая мысль, прекращает вторую и нужно следовать за третьей? А четвертая мысль прекращает третью и нужно следовать за четвертой, так что все время сохраняется настороженность и осознание движения мысли? Пойдем дальше. Я наблюдаю себя, когда я ревную. Инстинктивная реакция на ревность – это логическое рассуждение. В про цессе логического рассуждения я забываю или от кладываю в сторону вопрос о ревности. Таким образом, я захвачен логическим рассуждением, словами, моей способностью исследовать, чтобы затем пода вить ревность. Я воспринимаю все движение ревно сти как одно целое. Тогда возникает желание убе жать от нее прочь. Я исследую это желание, этот способ бегства. Это бегство во что?

П. Иногда это бегство в медитацию.

К. Разумеется, это легчайший трюк – в медитацию.

Тогда я спрашиваю: что такое медитация? Является ли она способом бегства от «того, что есть»? И есть ли это медитация? Если это способ бегства, то это – не медитация. Таким образом, я возвращаюсь и исследую свою ревность. Почему я ревнив? Потому что я привязан, потому что считаю, что я представляю собой нечто весьма значительное и т. д. Весь этот процесс является раскрытием. Тут я подхожу к исход ной точке: является ли тот, кто исследует, наблюда ет, отличным от наблюдаемого? Вполне очевидно, что не является. Итак, истинное наблюдение имеет место лишь тогда, когда нет наблюдающего.

П. Вы сказали: «Вполне очевидно, что не является».

Давайте вникнем в это.

К. Наблюдающий есть прошлое. Он есть прошлое, воспоминание, переживание, знание, накопленное в памяти. Наблюдающий – это прошлое, и я наблюдаю настоящее, которое оказывается моей ревностью, моей реакцией. И я пользуюсь словом «ревность» для обозначения этого чувства, ибо я узнаю его как нечто, испытанное в прошлом. Это воспоминание о ревности, приходящее через слово, являющееся частью прошлого. Так вот – могу ли я наблюдать без этого слова и без наблюдающего, который есть прошлое?

Приносит ли слово это чувство или существует чувство без слова? Все это есть часть самопознания.

П. Как человек наблюдает без слова?

К. Без наблюдающего, без воспоминания. Это очень важно.

П. Как действительно человек может преодолеть проблему наблюдающего?

А. Разрешите мне сказать, что в наблюдении наблюдающего существует также его неодобрение или одобрение по отношению к самому себе.

К. Это является прошлым. Это его обусловлен ность. Все это целиком – движение прошлого, кото рое содержит в себе наблюдающий.

А. Это отчуждение создает барьер.

К. В этом как раз состоит вопрос, который задает Пупул. Она спрашивает: «Каким образом я наблюдаю наблюдающего?». В чем заключается процесс наблюдения наблюдающего? Я слушаю, как К. говорит, что наблюдающий – это прошлое. Так ведь?

Пар. Когда так ставится вопрос, это создает друго го наблюдающего.

К. Нет, я ничего не создаю. Я просто наблюдаю.

Поставлен вопрос: что является наблюдающим кто этот наблюдающий? Как я наблюдаю этот микрофон?

Я наблюдаю его, пользуясь словом, которое служит нам для обозначения того, что это микрофон; оно зарегистрировано в мозгу как микрофон, как воспоминание; я пользуюсь этим словом чтобы выразить факт микрофона. Это достаточно просто.

П. Наблюдает ли человек наблюдающего?

К. Я подхожу к этому. Как наблюдает человек наблюдающего? Вы не наблюдаете.

П. Не является ли неспособность наблюдать наблюдающего тем, что дает человеку понимание при роды наблюдающего?

К. Нет. Вы не наблюдаете наблюдающего. Вы лишь наблюдаете «то, что есть» и помехи, создаваемые наблюдающим. Вы говорите, что узнаете наблюдающего. Вы замечаете разницу? Только двигайтесь медленно. Имеется ревность. Наблюдающий приходит и говорит: «Я ревновал в прошлом; я знаю, что это за чувство». Так я опознаю это чувство и при этом имеется наблюдающий. Вы не можете наблюдать наблюдающего им самим. Наблюдение наблюдаю щего существует только в отношении к наблюдаемому. Когда наблюдающий прекращает наблюдение, тогда возникает сознание наблюдающего. Вы не можете наблюдать наблюдающего им самим. Наблюдать наблюдающего вы можете только в отношении к чему-то. Это совершенно ясно. В момент чувства не существует ни наблюдающего, ни наблю даемого, – существует только состояние. Затем появляется наблюдатель и говорит, что это ревность; он пытается воздействовать на то, что есть, он убегает от этого прочь, пытается подавлять, логически рассуждать, оправдывать это или спасается бегством. Эти движения показывают, что наблюдающий находится в отношениях с тем, что есть.

ФВ. С того момента, когда появился наблюдающий, имеется ли возможность наблюдать наблюдающего?

К. Об этом мы говорим. Я раздражен или пришел в ярость. В момент вспышки раздражения не существует ничего. Нет ни вас, ни наблюдающего это, ни наблюдаемого. Есть только это состояние ярости.