Она прыгнула в гущу людей, копье впилось ей в бок, и острая жгучая боль пронзила тело. Древко сломалось, когда она разорвала когтями лицо нападавшего, а затем бросилась на остальных. Еще больше ран, еще больше крови, еще больше боли, еще больше смерти.

Зная, что может проиграть, она выбралась из круга врагов, превращаясь в волка в прыжке. Боль усилилась — в этом облике волчица была уязвимее, но из-за ее атаки охотники замешкались, и она сумела, приземлившись на лапы, рвануться вперед. Рана в боку кровоточила.

Оглянувшись, она поняла, что погоня отстала. Добравшись до холма, волчица вновь начала превращение. Лапы задрожали, мех исчез, ноги стали длиннее, захрустели суставы. Морда втянулась назад, челюсть встала на место.

У холма стояла обнаженная женщина. Тяжело дыша, она нащупала острие копья в боку. Серебро жгло пальцы, но она выдернула наконечник из раны. Металл потемнел от ее крови, на коже напоминанием об этой ночи останется шрам. Уже не первый шрам на ее стройном теле.

Присев на корточки, женщина повернула голову в сторону охотников. Почему они ее не преследуют? От увиденного у нее на мгновение замерло сердце. Ее возлюбленного поймали в сеть. Вокруг толпились люди, лаяли псы. Оборотень бился в путах, рычал и выл, но он не мог принять промежуточную форму, превратиться в полуволка-получеловека, ведь он не был волком по крови своей.

Женщину била дрожь. Холодный ветер студил кожу, она вся покрылась испариной, рана болела, по бедру стекала кровь, но дрожала она вовсе не из-за этого.

Волк завыл. Она знала, что этот протяжный вой не был зовом на помощь. Он отсылал ее прочь, просил, чтобы она укрылась в безопасном месте. Ее разум человека понимал, что любимый прав, но волк в ее сердце не мог смириться с горем.

— Гристо, Гристо, — хрипло прошептала она.

Волк вновь завыл, а женщина смежила веки, и по ее щекам покатились слезы.

Никколо проснулся от чудовищной жажды. Вокруг было темно. Где же он находится? Очевидно, он в кровати, но не в Ареццо и не в Коппе, с ужасом понял юноша. И тут он все вспомнил. Алкоголь, опиум и стихотворение… Байрона и Шелли. Да, Никколо по-прежнему на вилле Диодати. И пить хотелось так, будто он пешком пересек пустыню. Юноша зашарил правой рукой по столику, стоявшему у кровати, и наконец нащупал спички и лампу Свет ударил в глаза, и Никколо, прищурившись, поднялся. «О Господи, я же улегся в постель полностью одетым! Представляю себе, как будут смотреться завтра мои брюки и рубашка». Но прежде чем разбираться с этой проблемой, нужно было срочно найти воду. Никколо зашатало, и он ухватился за изголовье кровати. Набравшись сил, Вивиани решил спуститься на кухню и найти графин с водой.

Каменный пол холодил босые ноги. Никколо проклинал себя за то, что вышел из комнаты без лампы. Днем коридоры казались просторными и удобными, но сейчас в темноте скрывалось множество препятствий, о которые юноша все время спотыкался, боясь, что вот-вот уронит какую-нибудь вазу или бюст и переполошит весь дом.

В окна лился слабый свет луны, но от этого коридор, казалось, еще больше погружался в тень. Лунный свет был вовсе не серебристым, как его любят описывать поэты, а молочно- белым и каким-то густым. В одной из комнат горела лампа, но Никколо не знал, кому принадлежат эти покои.

Юноша испуганно вздрогнул — до него донесся хриплый гортанный смех. От неожиданности у него перехватило дыхание, он замер на месте. Дверь открылась. Никколо вжался в стену между комодом и декоративной колонной. В дверном проеме показались двое. В первом Никколо узнал Байрона. Кудрявые волосы поэта растрепались. Байрон наклонился ко второй фигуре и поцеловал ее в губы.

Никколо затаил дыхание, испугавшись, что сейчас его заметят. Тихо пробормотав что-то, Байрон передал стоявшему рядом подсвечник — и тут Никколо понял, что это был тот самый мальчик из деревни, который прислуживал им за ужином.

Сердце бешено заколотилось. Юноша взмолился небесам о том, чтобы Байрон его не заметил. Он уже не мог сдерживать дыхание, легкие жгло огнем, но Никколо не решался вздохнуть.

Мальчик шел по коридору, а пламя свечи освещало светлый круг на полу. Задумчиво глядя ему вслед, Байрон перевязал халат и пригладил волосы. Наконец слуга скрылся за поворотом, и Никколо подумал, что лорд сейчас вернется в свою комнату, но Байрон повернулся к нему.

— Тебя это шокирует? — На губах поэта играла насмешливая улыбка.

Глубоко вздохнув, Никколо вышел из своего укрытия. Он так и не нашелся, что сказать, и потому лишь молча покачал головой.

Байрон повернул голову. На его лицо падали тени, но Никколо чувствовал на себе его взгляд. Юноше казалось, что Байрон может заглянуть в его душу, в само сердце, и увидеть все его тревоги и заботы, увидеть слабость его человеческой природы.

— Я этого не планировал, честно говоря, но если такой очаровательный семнадцатилетний мальчонка проявляет к тебе внимание… что уж тут было поделать?

Этот вопрос явно не требовал ответа, и Никколо предпочел промолчать. Лорд медленно, походкой хищника, приблизился к нему. Шелковый халат зашуршал — Байрон поднял руку и ухватил юношу за подбородок, поворачивая его голову к себе.

— В твоих жилах течет гордая кровь твоей отчизны, Никколо, ты потомок Энея, и в облике твоем видна красота Афродиты.

— Спасибо, милорд, — пролепетал Вивиани.

— Кто еще сомневается в том, что сыновья Ромула вновь обретут свободу, пускай тот узрит огонь, пылающий в твоих глазах, и в этом огне увидит отблески подвигов, совершенных твоими предками, и предвестие тех славных деяний, что твоему народу еще предстоят.

Внезапно Байрон опустил руку. Он стоял в полуметре от Никколо, и юноша чувствовал его близость, ощущал его крепкий мужской запах. Окончательно смутившись, Вивиани сглотнул.

— Я хочу у тебя кое-что спросить, Никколо. Ты любишь Валентину? Или ты просто испытываешь к ней страсть, как я вожделею этого мальчика?

— Я люблю ее. Она моя Элоиза, — на этот раз Вивиани ответил, не раздумывая.

— Я завидую тебе. Но позволь мне дать тебе один совет. Любовь дарит лишь боль, пускай ты и не понимаешь этого в минуты страсти. А брак? Просто еще одно название для Чистилища, вот только страдаешь не после смерти, а еще при жизни. Любовь в браке не становится чище, в чем бы тебя ни пытались убедить эти гарпии. В этом отношении Шелли прав.

Байрон замолчал, и они еще пару мгновений простояли так, глядя друг на друга. Никколо вся эта ситуация казалась нереальной, будто он на самом деле спит и все это ему снится.

— Но ведь ты сам всего пару часов назад помогал мне писать стих для Валентины, — заметил Вивиани. — К чему все эти строки, как не для того, чтобы покорить ее сердце?

Словно смутившись своей откровенности, лорд тихо рассмеялся.

— Наверное, ты думаешь, что я несу какую-то чушь, — не дожидаясь ответа, Байрон повернулся и махнул рукой в сторону своей комнаты. Его профиль напоминал Никколо портреты, висевшие на стенах в особняке Вивиани. — Что ж, я удаляюсь. Доброй ночи.

Больше ничего не сказав, Байрон скрылся за дверью, оставив Никколо в коридоре. И юноша все стоял и никак не мог понять, что же он сейчас чувствует. В его груди разгорелось странное желание, и Вивиани едва удержался от того, чтобы не постучать в эту дверь и не попросить впустить его.

Людовико нерешительно покрутил сигару в руках. Он шагал по узкой улице — на самом деле, единственной улице Коппе. Повинуясь инстинкту, вампир держался поближе к домам, стараясь спрятаться под навесами магазинов и защититься от дождя, но сейчас он мало внимания уделял тому, что творится вокруг, полностью погрузившись в свои мысли. Люди инквизиции прибыли в Швейцарию из-за него, в этом не было никаких сомнений. Исходя из опыта, он не склонен был недооценивать своих врагов — слишком часто приходилось ему видеть, как те, кто не верил в решимость Ватикана, расплачивались за это. Не успокаивало Людовико и то, что охотники — то ли по ошибке, то ли нет — сейчас больше интересовались Байроном и его компанией. Городок Колони находился слишком близко от его теперешнего укрытия.