Борис равнодушно взглянул на него мутными глазами. Наступило молчание. Один Костов понимал эту драму. Больной, одряхлевший, стоящий перед крахом своего мира, генеральный директор «Никотианы» напрягался до предела и наносил удар, достойный поры его наивысшего могущества. Борис был близок к возможности выпутаться без потерь из авантюры в Беломорье. Другие фирмы не могли и мечтать об этом. Еще немного, думал Костов, и он получит за свой табак настоящую цену в швейцарских франках, неофициальный курс которых во много раз превосходит обесцененные бумажные марки. Даже в этот катастрофический момент, когда другие табачные фирмы погибают, «Никотиана» не упустит своего в Беломорье, успеет насосаться иностранной валюты. И все это зависело от одного мгновения, от последних остатков хладнокровия, от готовности идти на риск, от решения человека, который управлял «Никотианой» двенадцать лет. Итальянец и греки с натянутыми до предела нервами ждали этого решения. И дождались. Борис покачал головой и направился к выходу. Остальные молча последовали за ним.

Когда они шли по двору, Кондоянис приблизился к Борису и почти простонал:

– Я согласен. Приходите после обеда к нотариусу, подпишем договор.

У Бориса едва хватило сил добраться до машины Кондояниса, и он в изнеможении упал на сиденье. Безжалостное солнце и горячая морская влага были ему нестерпимы.

Грек остался на тротуаре.

– Его надо отвезти прямо в гостиницу и позвать врача, – сказал он Костову. – Я бы рад был предложить свою квартиру, да боюсь, что это вызовет подозрение у немцев.

– А вы? – спросил эксперт.

– Мы с Малони пойдем пешком. Я хочу узнать, за кем поедут эти собаки.

Кондоянис указал взглядом на агентов.

– Когда же мы подпишем договор?

– Мой адвокат приготовит его немедленно. Если здоровье вашего шефа ухудшится, найдите способ сообщить об этом мне на квартиру, тогда я приду с нотариусом в гостиницу. Дорога каждая минута.

Костов сел рядом с Борисом. Инженер отправился на склад болгарского интендантства спросить, не пойдет ли военная машина в Каваллу, – он хотел уехать в тот же день.

Шофер повел автомобиль к гостинице для болгарских офицеров, а Кондоянис, Малони и нотариус пошли по тротуару пешком.

Автомобиль с гестаповцами в штатском по-прежнему не двигался с места. Кондоянис, желая от них отделаться, наивно предложил направиться в верхнюю часть города, по узким и крутым уличкам которой нельзя было проехать на автомобиле. Минуту спустя нотариус оглянулся.

– Машина движется за нами, – сказал он встревоженно.

– Значит, опять придется раскрывать кошелек. – Грек презрительно усмехнулся. – Немцам приходится туго. Их тайная полиция превратилась в банду вымогателей, которые любой ценой стараются добыть иностранную валюту, чтобы обеспечить себе бегство в Южную Америку.

– Оно и понятно! – сказал Малони. – Эти субъекты могут найти убежище только там или в Швейцарии. Но, может быть, они хотят вас арестовать по другой причине.

– По какой? – нервно спросил Кондоянис.

– Просто чтобы прикарманить табак после ухода болгар. Сейчас они не могут конфисковать запасы «Никотианы». А если они конфискуют их у вас, им придется в случае поражения платить за табак вдвойне, в порядке репараций. Им выгоднее, если после эвакуации болгар табак «Никотианы» останется здесь, превратившись в имущество без хозяина, – тогда они постараются по мере сил нагреть на нем руки. Война между немцами и болгарами – вопрос часов.

Кондоянис не отозвался. Все трое шли молча под нещадно палящим солнцем.

– Вы сказали – «часов»? – рассеянно переспросил грек.

– Болгарская дивизия в Халкидике начала отходить по горам.

– Ну так что же?

– Болгары не хотят идти через Салоники. В окрестностях города расположены сильные немецкие части, которые могут их окружить.

– Тут сам черт не разберет, – уныло проговорил грек. – Но договору, мне кажется, это не угрожает… Германский папиросный концерн получил указание из Америки не препятствовать сделке. Вы думаете, что, не будь этого, фон Гайер сидел бы до сих пор сложа руки?

– Боюсь, что бараньи головы в гестапо не всегда слушают фон Гайера, – возразил итальянец. – Вчера я встретил на главной улице Лихтенфельда…

– Барон не гестаповец, – заметил Кондоянис.

– Знаю, – продолжал Малони. – Но с ним была красавица Дитрих.

– Дитрих? Что за Дитрих?

– Особа, с которой не стал бы спать и последний солдат. Служит в Германском папиросном концерне. Я подозреваю, что она агент гестапо.

– Ага, вспомнил, – сказал грек. – Как-то барон распространялся насчет нее не в очень лестных выражениях.

– Однако это не помешало ему жениться па ней.

– Как?…

Лицо у Кондояниса задергалось от смеха, но он не издал ни звука. Он всегда смеялся беззвучно, сжав губы.

– Я сам чуть не лопнул со смеху, – сказал Малони. – Только Лихтенфельд мог жениться на подобной женщине. Когда я с ними заговорил, они сказали, что уезжают в свадебное путешествие в Афины. Было над чем посмеяться. Но есть основание и для тревоги: эта Дитрих, ныне баронесса Лихтенфельд, спросила меня между прочим, не встречал ли я здесь вас.

– А вы что ответили?

– Конечно, сказал, что нет.

– Да… – Голос Кондояниса прозвучал холодно. – Ну и что же?

– Ничего, – быстро ответил итальянец. – Но я невольно связываю ее вопрос с этими типами, что сейчас следуют за нами.

– Значит, гестапо хочет воспрепятствовать моей сделке с «Никотианой»?

– Или выжать из вас деньжонок.

– Но откуда они узнали о моих переговорах с «Никотианой»?

– Не будьте наивны, – проговорил Малони. – У них свои агенты в каждой болгарской фирме.

Кондоянис вытер вспотевший лоб. Малони, которого он считал своим человеком, внезапно вызвал у него страшное подозрение. Прошлое итальянца никому не было известно, а злые языки твердили, что его не раз изобличали в жульничестве во время игры в покер. Трудно было допустить, что слух о сделке дошел до гестапо через болгар. Борис был заинтересован в том, чтобы вести переговоры в полной тайне. И наконец, Кондояниса поразило, что немецкие агенты появились как раз в тот день и час, когда предстояло подписание договора. Грек неожиданно осознал все вероломство Малони. Понимая, что все потеряно, он успел шепнуть нотариусу:

– Если меня арестуют, немедленно телеграфируйте моему брату в Афины.

Все трое дошли до угла узкой и крутой улицы, ведущей к верхней части города. В это время немецкая машина ускорила ход, обогнала их и остановилась в десятке метров перед ними. Из машины вылез альбинос. Он отвернул лацкан своего пиджака, под которым был какой-то значок, затем указал на открытую дверцу машины и грубо скомандовал:

– Einsteigen![62]

– Что? Какое вы имеете право? – попытался протестовать Кондоянис.

– Sofort![63] – повторил альбинос.

Пальцы его точно клещами сжали греку плечо, и он втолкнул Кондояниса в машину. Кондоянис злобно взглянул на итальянца и прошипел по-гречески:

– Подлец! Мерзкий пес!

В гостинице для болгарских офицеров Борис и Костов занимали одну комнату. У них были документы, в которых командованию болгарского корпуса предписывалось оказывать им содействие, словно они разъезжали с какой-то тайной, общественно полезной целью и, чтобы достичь ее, нужна была помощь и болгарской армии. Впрочем, подобными документами располагали все крупные спекулянты, передвигавшиеся по Беломорыо. Это позволило эксперту немедленно связаться по телефону с Ириной и сообщить ей о внезапной болезни Бориса.

– Должно быть, малярия, – сказала она. – Мне необходимо приехать?

– Пока нет, – ответил Костов. – Сейчас пойду за врачом. Если состояние больного ухудшится, позвоню вам опять. Но имейте в виду, что путешествие теперь грозит неприятностями.