– Ясно! – проговорил он с идиотским хладнокровием. – Коли армия начинает бунтовать, все кончено. Скоро красные поставят нас к стенке… Конвейерный расстрел…

Костов понял, что Виктор Ефимович пьян вдрызг, и мимолетное замешательство, вызванное у него словами слуги, кончилось смехом. Но это был нервный смех.

– Слушай, олух! – сказал эксперт. – Красным ты нужен, как собаке пятая нога. Ступай найди попа и гроб!

– Что?

Виктору Ефимовичу чудилось, будто голос эксперта доносится из какого-то далекого, но жутко реального мира, с которым все-таки необходимо считаться. В ушах у него свистело и гудело, словно он слушал целый хор пароходных сирен, но этот хор пел приглушенно и действовал на него усыпляюще. Тихая, сладостная печаль охватила Виктора Ефимовича, по телу его разливалось невыразимо приятное чувство расслабленности.

– Попа и гроб! – с раздражением повторил Костов. – Грех… Надо же как-то похоронить покойника.

Виктор Ефимович смутно понял, что придется выйти из дому, а выходить в такую жару ему не хотелось.

– Говорят, греки бросают в болгар камнями, – попытался он отвертеться.

– Вздор! Мы только что проехали по главной улице… Ты просто трус.

Трус!.. Пет, Виктор Ефимович был не труслив. Просто его сковывала лень, хождение по улицам в тропическую жару казалось ему чем-то невыносимым и могло прекратить блаженное опьянение. Значит, попа и гроб!.. А на что они?… Старому франту вздумалось кого-то похоронить… Должно быть, девчонку… но ведь она еще жива… Вот самодур!.. Виктор Ефимович уставился на стенные часы в передней, и от движения маятника у него закружилась голова. Что-то еще вот так же болталось… Ах, да… рука трупа, который давеча переносили в дом. Виктор Ефимович вспомнил, что умер генеральный директор фирмы.

Он направился к двери, твердя в хмельном тумане: «Попа и гроб! Не забыть бы». Потом он вдруг спохватился, что не уложил в чемоданы два галстука и пару туфель, которые его хозяин купил себе в Стокгольме перед войной.

А Костов посмотрел, как он плетется по-стариковски, и подумал с раскаянием: «Зря я его ругал… Он такая же несчастная и одинокая развалина, как я».

Пока Ирина принимала ванну, а Виктор Ефимович отправился на поиски гроба, Костов поехал в немецкую комендатуру (необходимо было наконец осведомить немцев о том, что случилось с фон Гайером), а на обратном пути решил заглянуть к командиру болгарского батальона, расквартированного в городе, и узнать, как обстоят дела. Обдумывая предстоящий разговор с немцами, Костов подкрепился рюмкой коньяка, ничуть не рассердившись на Виктора Ефимовича, который высосал половину бутылок «Метаксы». Коньяк, сардины, черную икру и прочие деликатесы, которыми эксперт «Никотианы» привык поражать своих гостей, было уже невозможно увезти в Болгарию. Так же невозможно было взять с собой все многочисленные костюмы, галстуки, ботинки, пижамы и нижнее белье, заботливо уложенные Виктором Ефимовичем и чемоданы. Все это должно было остаться в подарок грекам, так как лимузин – единственное средство передвижения, которым Костов теперь располагал, – не мог увезти все вещи. Но эксперт и не думал о вещах.

Он сел в машину и не спеша поехал к немецкой комендатуре. Рука его стала более послушной и держала руль уверенно. Было около полудня, и приближались часы полного безветрия, когда небо здесь становилось пепельно-серым, а голые холмы излучали убийственный шов. Лицо эксперта побагровело и обливалось потом. Площадь у пристани кишмя кишела народом, но он не обратил па это внимания и свернул на набережную, по обеим сторонам которой высились дома сбежавших греческих миллионеров. В одном из них жил Кондоянис. Проезжая милю, Костов услышал свое имя. Он остановил машину и обернулся. Нa веранде в рубашке с короткими рукавами стоял служащий Кондояниса и возбужденно махал рукой.

– Что вы делаете, сударь? – кричал он. – Это в высшей степени неразумно!

Эксперт пожал плечами.

– Въезжайте во двор и сейчас же идите к нам, – сказал грек.

Костов оставил машину на улице и вошел в дом. На него повеяло приятной прохладой, атмосферой чистоты и благоуханием лаванды, исходящим от женщины, встретившей его в передней. Служащий, который его позвал, вежливый и благообразный молодой человек, был одним из доверенных лиц Кондояниса и, пленившись на его племяннице, жил в его доме.

– Куда вы ехали? – тревожно спросил грек.

– В немецкую комендатуру, – ответил эксперт.

– Господи!.. Как это вам взбрело в голову? Сейчас вам нельзя выходить из дому.

– Почему?

– Потому что вас могут убить. Немецкой комендатуры уже не существует. Немцы ушли позавчера, а сейчас на площади собираются рабочие. Ожидают, что придет партизанский отряд.

– Какой отряд?

– Не знаю, но боюсь, как бы не красный.

– Все равно! – Костов махнул рукой и отпил сиропу, предложенного ему женой служащего.

Затем он кратко рассказал об аресте Кондояниса, о смерти Бориса и гибели фон Гайера. Грек и его жена были потрясены. Женщина охала, ужасалась, а муж ходил взад и вперед, глухо стонал и время от времени нервно приглаживал свои черные волосы.

– Значит, вы договора так и не подписали? – спросил он, когда Костов кончил свой рассказ.

– Нет, не удалось… Помешал арест.

– Они его убьют! – сокрушалась жена хозяина.

– Нет, ничего они ему не сделают, – самоуверенно произнес грек. – Всему причиной эти мерзавцы – барон и фрейлейн Дитрих. Шефу надо было им что-нибудь подбросить. Лихтенфельд два дня намекал на это.

– Да. Лихтенфельд и Дитрих – паршивые собаки. И ваш Малони тоже оказался подлецом. Это он им донес обо всем.

Наступило молчание; хозяева неспокойно прислушались: по лестнице кто-то поднимался. Вошел пожилой, опрятно одетый человек с осунувшимся лицом малярика. Костов узнал в нем одного из ферментаторов со склада Кондояниса.

– Ну что там, Патрос? – испуганно спросила женщина.

– Митинг откладывается до вечера. Как видно, получено сообщение, что отряд задерживается.

– А что говорят рабочие? – Служащий Кондояниса налил ферментатору анисовки. – Красные флаги были?

– Нет!.. – ответил Патрос, глотнув анисовки и смерив враждебным взглядом Костова. – Красных флагов не было… Но было кое-что похуже: болгарские солдаты с красными лентами. – Он опять посмотрел на эксперта и сердито добавил: – Вы, болгары, приходите в Беломорье только затем, чтобы нам воду мутить… Если власть в городе возьмет ЭАМ, то этим мы будем обязаны только вашему проклятому пехотному батальону!.. Похоже, в нем половина солдат – коммунисты.

– Весьма возможно, – равнодушно ответил Костов.

Хозяева недовольно посмотрели на ферментатора, словно опасаясь, как бы он не оскорбил их гостя. Патрос был горячим поклонником Венизелоса и ненавидел болгар, но в космополитическом кругу табачных магнатов антагонизм национальностей исключался. Гость и хозяева раздраженно курили и время от времени поглядывали на Патроса. Ферментатор допил анисовку и собрался уходить. Он не без горечи понял, что сделался лишним в этом доме, как только рассказал о результатах своей разведки. Пропасть между хозяевами и рабочими нельзя было заполнить ничем.

– Хотите с нами пообедать? – спросил служащий Кондояниса после ухода Патроса.

– Нет, спасибо, – отказался эксперт. – Яне могу оставить госпожу Мореву одну.

– Бедная женщина! – сочувственно сказала хозяйка. – Она такая красивая и умная!

– А что теперь будете делать вы? – спросил грек.

Костов небрежно пожал плечами:

– Думаю возвратиться в Болгарию.

– По это же безумие! – Оливковые глаза грека взглянули на него сочувственно. – В Болгарию вступают советские войска.

Костов молчал.

– Оставайтесь у нас! – продолжал грек. – Вы знаете наш язык, и вы очень способный человек. Мы подыщем вам хорошее место в Афинах. Кондоянис о вас отличного мнения.

– Не имеет смысла, – ответил Костов.

– Подумайте об этом серьезно.

Эксперт повторил: