– Держитесь непринужденно и не бойтесь объектива Кршиванека… Первое, что я сделаю, – выну катушку с пленкой… Ясно?… Так что никакая опасность вам не грозит.

– Понимаю, Herr Hauptman.

Фон Гайер надел пальто и в сопровождении Прайбиша спустился по лестнице к широкой садовой аллее, где ждала машина. К ним с иронической почтительностью присоединился и Лихтенфельд.

– Хайль Гитлер!

– Хайль!

Фон Гайер захлопнул дверцу. Он ехал не в Чамкорию, а на обед к Варутчиеву, который пригласил и Бориса. Цепи па задних покрышках автомобиля глухо позвякивали по мерзлому снегу. Над Люлином навис красноватый туман. Из-за кустов, разбросанных по обледенелой равнине, с тоскливым карканьем взлетали вороны и снова опускались на землю. С Витоши дул слабый морозный ветер. Где-то в деревне блеяли овцы.

– Наконец-то убрался, – вздохнул с облегчением Лихтенфельд.

Тяжкий рабочий день барона кончился. Начинался уик-энд, а Лихтенфельд знал, как вознаградить себя за целую неделю труда.

– Вы в самом деле собираетесь на охоту? – обернулся он к Прайбишу.

– Поброжу немного.

– Следа заячьего не увидите. Я все прошлое воскресенье зря проходил… Оставайтесь-ка лучше дома.

– А что вы думаете делать?

– Жду гостей. Приедет Кршиванек с двумя дамами.

– Это не для меня, – застенчиво проговорил Прайбиш.

Они зашагали по обледенелой аллее к дому. Слуга колол дрова на заднем дворе, и удары топора гулко звучали в морозном воздухе. Под окнами столовой, чирикая, прыгали голодные воробьи. Низкое солнце стало окутываться пеленой тумана.

– Чудак вы, Прайбиш, – сказал Лихтенфельд. – Таки умрете, не вкусив радостей жизни.

– Я женат, – робко возразил Прайбиш. – У меня дети…

– Ну и что? – засмеялся Лихтенфельд. – Вы думаете, мы тут оргию собираемся устроить?

– А что это за женщины? – осторожно осведомился Прайбиш.

В голосе его звучало тревожное любопытство, которое барон, естественно, истолковал как колебание. Каждый вечер он заходил в комнату к Прайбишу с бутылкой французского вина и рассказывал ему о своих бесчисленных похождениях. Он делал это отчасти из тщеславия, отчасти от скуки и бессонницы. Вначале Прайбиш слушал его болтовню со снисходительной улыбкой, но негодуя в душе. Однако постепенно весь этот мир модных курортов, красивых женщин и упоительного сладострастия как будто начал его волновать. Барон подозревал, что Прайбиш невольно сравнивает свою толстую, верную и плодовитую жену с теми восхитительными легкомысленными созданиями, которые так украшают жизнь. При этом барон всегда давал понять, что любовницы его – вовсе не падшие женщины. Прайбиш охотно верил ему. Представления Прайбиша о падших женщинах ограничивались актрисами, подвизавшимися в кабаре, и теми девицами, что останавливают мужчин на улицах большого города. Он никогда не обращался к ним из боязни заразиться и из свойственной ему бережливости. Человек состоятельный – концерн платил ему более чем щедро, – Прайбиш, однако, и но мечтал о женщинах, к которым имел доступ барон. И вот вдруг Лихтенфельд намекнул – нет, даже не намекнул, а сказал прямо, – что Прайбиш тоже может познакомиться с ними. – Это дамы из высшего общества, – продолжал барон. – Абсолютно порядочные женщины, только держатся свободнее прочих.

Прайбиш стыдливо признался, что всю жизнь мечтал о таких именно женщинах. Не о распутницах, а только о свободных. Ободренный успехом, Лихтенфельд повел атаку на мещанские предрассудки, мешающие Прайбишу пользоваться жизнью. Да. Прайбишу давно пора зажить на широкую ногу! Чего он жмется? Когда же он наконец избавится от своей деревенской застенчивости? Разве не достиг он высокого положения в служебной иерархии концерна? Он тоже мог бы стать светским человеком. Чтобы иметь успех у женщин, нужно только вести себя с ними посмелей. Что касается внешности, то Прайбиша, конечно, нельзя назвать тонким и стройным, по Лихтенфельд может его заверить, что у изысканных женщин нередко бывают капризы, побуждающие их отдавать предпочтение грубоватым на вид мужчинам с крепкими мускулами.

– Ну, так тому и быть! – согласился Прайбиш. – Приду… Но я очень стесняюсь в обществе и ne умею занимать дам.

– Будьте абсолютно спокойны, – подбодрил его Лихтенфельд. – Дамы очень милые, и вы сразу почувствуете себя непринужденно.

Отдыхая после обеда в своей комнате, Прайбиш поймал себя на том, что перспектива сегодняшнего вечера и радует его и волнует. Радует, потому что Кршиванек будет разоблачен; волнует потому, что ему, Прайбишу, предстоит кутить с женщинами – по долгу службы, разумеется, иначе он никогда бы себе этого не позволил.

Часов в двенадцать ночи Зара вышла из столовой в слабо освещенный холодный коридор, оглянулась по сторонам и тихонько подошла к вешалке, на которой висела шуба Кршиванека. Из столовой доносились звуки пианино и голос барона, фальшиво напевавшего модную песенку.

Пошарив в карманах шубы, Зара вынула фотоаппарат, затем сняла с вешалки свое манто и так же бесшумно поднялась по лестнице на второй этаж виллы. Остановившись у двери фон Гайера, постучала.

– Herr Hauptman…

– Да! – ответил хриплый голос пруссака.

Комната была освещена лишь красноватым пламенем печки. Немец открыл ее дверцу и грелся у огня. Когда Зара вошла, он быстро встал и учтиво, но сухо пригласил ее сесть.

– Нет, спасибо, – отказалась она. – Мне пора уходить… Дайте мне только сигарету.

Фон Гайер протянул ей портсигар.

– Сколько сделали снимков? – спросил он, зажигая спичку.

– Больше десяти. Достаточно откровенных, чтобы вызвать возмущение какой-нибудь почтенной супруги или шурина.

– А Прайбишу удалось снять Кршиванека?

– Я о них и говорю.

Фон Гайер не засмеялся. Он по умел или не желал шутить. Может быть, он хотел узнать все подробности непосредственно от Прайбиша. Озаренное светом рдеющих углей крупное лицо его казалось почти зловещим. Зара вдруг поняла, что он ее презирает. Она быстро затянулась раз-другой и бросила сигарету в огонь.

– Пора идти.

– Вас ждет автомобиль.

– Но они услышат шум мотора и догадаются.

– Теперь это уже не имеет значения.

Фон Гайер помог ей надеть меховое манто, взял аппарат и проводил ее до шоссе, к машине.

– Покойной ночи! – промолвила Зара.

Немец не ответил.

На небе мерцали ледяные звезды. Фон Гайер шел к себе, испытывая мрачное удовлетворение. Снег тихо поскрипывал под его ботинками. Войдя в коридор, он направился прямо в столовую, уже не стараясь ступать бесшумно. Дверь он распахнул рывком, с грохотом. На столе стояли бокалы с вином. Лихтенфельд сидел за пианино и небрежно, но бойко играл танго. Какая-то ярко-рыжая женщина испуганно вскочила. Кршиванек поспешил поставить па стол бутылку, из которой подливал вина в бокалы, и смущенно поклонился. Одни лишь Прайбиш как был, так и остался невозмутимым. Только покосился лукавыми синими глазками на Лихтенфельда, который продолжал играть, ни о чем не подозревая.

– Перестаньте, черт вас возьми! – вдруг крикнул фон Гайер. – Лихтенфельд, перестаньте!

Пианино умолкло сразу, словно выключили радио. В комнате наступила полная тишина. Лихтенфельд, повернувшись лицом к обществу, смотрел на всех, выпучив глаза. Фон Гайер ловким движением вынул из аппарата катушку с пленкой и положил его на стол.

– Возьмите, – спокойно сказал он австрийцу. – Если вы по-прежнему будете нас беспокоить, я пошлю в Берлин снимки, которые сделал Прайбиш… Ясно?

Кршиванек попытался было что-то возразить, но фон Гайер громко хлопнул дверью и, хромая, стал подниматься по лестнице.

– Это она нас выдала! – воскликнула рыжая.

– Кто? – спросил Кршиванек.

– Зара.

Женщина расхохоталась грубым, хриплым смехом. Она совсем опьянела и сама не знала, чему смеется. Потом вдруг опомнилась и бросила на барона испуганный взгляд. Но Лихтенфельд уже схватил ее за руку и сердито кричал ей прямо в лицо: