— Так, вода в вашем доме идет исправно? — повторил Пахом Максимыч свой вопрос.

— Спасибо, твоими молитвами, — ответил я.

— Без перебоев?

— Вроде бы. Но боюсь сглазить.

— Тогда лучше сплюнь. Как электричество?

Если серьезно, то Пахом Максимыч был заместителем главы поселковой администрации. Но поскольку сам глава постоянно отсутствовал, то все его обязанности исполнял он. Человек же, наделенный властью, требовал к себе уважения.

— Претензий, Пахом Максимыч. никаких нет, — сказал я со всей ответственностью.

— Видишь, как мы трудимся на фронте оказания коммунальных услуг? В поте лица и не покладая рук! — с чувством законной гордости произнес он. — Так что ж тебе мечтать, коль вода и электричество есть? Газ-то поступает нормально? Без перебоев?

— Нормально. Без перебоев.

— Замечательно. Хотя я тебя понимаю. Мне, например, тоже не дает покоя эта поправка.

— Какая еще поправка? — спросил я.

— Да американская поправка. Джексона-Веника. Дискриминационная она по отношению к нашей стране.

— Что есть, то есть.

— А твои думы о чем, Володя?

— Хочу вот как-нибудь на досуге заняться рыбной ловлей, — кивнув на пруд, произнес я первое пришедшее на ум. Не рассказывать же ему о моем ночном кошмаре.

— Одобряю. Карасей десять здесь точно водится, — заметил Пахом Максимыч. — Если повезет, поймаешь одного. Может, даже двух.

— Жалко, я рассчитывал как минимум на трех.

— Эка, разбежался — на трех! Весь пруд зарос тиной и водорослями. Летом он полностью цветет. В нем способны обитать одни лишь пиявки да лягушки.

— Понятно, — протянул я. — Нет, спасибо, пиявки с лягушками мне не нужны. Я ж не француз. Но почему бы вам его не почистить? Не запустить в него какую-нибудь приличную рыбу?

— Конечно, неплохо бы привести наш пожарный пруд в божеский вид. Запустить в него, как ты говоришь, промысловую рыбу. Скажем, ту же форель. Благоустроить берег. Поставить на нем скамейки и беседки. Открыть пункт общественного питания. В общем, превратить в место культурного отдыха населения. То мое давнее желание. Но у нас не хватает средств. У нас катастрофически ни на что не хватает средств, — печально вздохнул он. — Но вот если бы ты, Володя, спонсировал поселковую администрацию. Тогда бы мы облагородили пруд и прилегающую к нему территорию. Могли бы завести даже белых и черных лебедей.

— Здорово! Нас бы показали по телевизору на сельском часе! Но с лебедями ты, Пахом Максимыч, по-моему, переборщил, — заметил я.

— Согласен, с лебедями я перегнул палку. Обойдемся без них. Ну как, Володя, поможешь? — спросил он с загоревшимися глазами.

— Я не знаю.

— Ладно, побегу. Заболтался я здесь с тобой. Работы у меня непочатый край. Но ты подумай над этим предложением. Дело того стоит.

— Несомненно, — сказал я ему на прощание, чтобы не разбивать его мечту о создании культурного центра для отдыха населения. На мои капиталы.

«И черт меня дернул за язык с этой рыбной ловлей!» — выругался я про себя в сердцах. Зачем мне этот водоем, заросший тиной и водорослями?! Теперь при каждой встрече Пахом Максимыч будет просить у меня деньги на очистку пруда и благоустройство его берега. Он, как и все жители поселка, был уверен, что я необычайно богат.

Нет, лучше было бы рассказать ему о моем сегодняшнем сне, о Помойнике!

От досады мне захотелось закурить, и я полез в карман куртки за сигаретами. Но тут же вспомнил, что нашу последнюю пачку увезла с собой Татьяна. Следовательно, нужно было идти в магазин.

— Довольно прихорашиваться, красотка. Пора приниматься за торговлю, — сказал я рыжеволосой продавщице, стоявшей за прилавком, вытянув трубочкой накрашенные губы и подводящей карандашом глаза.

— Чего?

— Привет, говорю, Юля! Чудесная погода! Но к вам не проберешься. Когда высушите вашу лужу перед входом?

— Была охота. Сама высохнет.

— Хотелось бы надеется. Отпусти-ка мне сигарет и, пожалуй, ведерко устриц.

— Чего? — снова переспросила она, пряча в карман халата зеркальце и карандаш.

— Чего-чего. Пиявок и лягушек я не люблю. Они пахнут тиной и водорослями, — доходчиво объяснил я. — Поэтому давай отпусти господину ведерко устриц.

— Господам устриц мы продаем только бочками.

— Нет, бочки для меня будет много. Давай тогда одних сигарет.

— Поштучно?

— Можно целую пачку.

— Что-то ты сегодня рано встал. Обычно ты приходишь к нам в магазин позже, — воркующим голоском заметила Юля. Потом, повернулась ко мне спиной и достала с витрины пачку сигарет, грациозно при этом изогнувшись. Правда, грациозно настолько, насколько можно было это сделать в узком пространстве между прилавком и витриной и с ее крепкой крестьянской фигурой. Эта фигура позволяла Юле одинаково успешно трудиться в поле с утра до вечера, разгребать в хлеву вилами навоз и отмахиваться в лесу оглоблей от волков. Ну и, конечно, работать продавщицей в магазине.

— На заре я провожал Татьяну на автобусную остановку. Понадобилось, видите ли, ей немедленно поехать за своими вещами в Москву, — сказал я.

— Понятно, Володя. Не успел, значит, ее спровадить и тут же отыскал предлог, чтоб пожаловать ко мне с грязными предложениями. Никакие лужи перед входом тебе не помешали.

— Юля, не преувеличивай собственных достоинств. Просто мне нечего было курить.

— Подлый обманщик! Ловелас! Прикидывается еще порядочным господином! Устрицами интересуется! Ты явился сюда, чтоб начать меня соблазнять. Не так ли? — У Юли был острый, чуть выступающий вперед подбородок, часто дрожавший и морщившийся от сдерживаемого смеха. Вот и сейчас он дрожал и морщился.

— Между нами, ты давно уже соблазнилась, — подмигнул я ей. — Но успокойся. Не трепещи столь сильно. Мы не станем придаваться разнузданному разврату на твоем рабочем месте. Прибережем нашу страсть на будущее.

— Нахал!

— Точно, он самый.

— С тобой совсем нельзя общаться.

— Но ты же общаешься.

— Исключительно по производственной необходимости.

— Сочувствую, получи тогда деньги за покупку, — сказал я. — Что слышно нового в поселке?

Юля мгновенно изменилась в лице. Одернула халат, словно прогоняя шутливое настроение, и серьезным тоном произнесла:

— Новости у нас скверные.

— До какой степени они скверные?

— Рассказываю, стало быть, по порядку. Утром, к самому нашему открытию, прибежала Кастра — это одна бомжиха со свалки, и взяла десять бутылок водки. Я еще удивилась: зачем ей столько? Прежде она никогда не брала так много. Ну, бутылки две-три, а здесь сразу — десять. Естественно, я спросила, что случилось? Что за торжество они отмечают? Так вот, Кастра залилась слезами. Сказала, что эта водка не для торжества. Она для похорон, для поминок. Оказывается, что сегодня утром ее сожителя нашли на полигоне мертвым.

— Крохлю? — вырвалось у меня.

— Ну да, Крохлю, — подтвердила Юля. — Такие, стало быть, у нас скверные новости. Кстати, по-моему, ты его знал.

— Да. Но шапочно. Встречались однажды, — ответил я и вспомнил свой недавний сон, в котором был Помойником. Вспомнил, как гнался ночью по мусорному полигону за каким-то жалким человечком.

Мне стало не по себе. Получается, что мой сон был самой настоящей явью! Вот так чертовщина! Меня пробил нервный озноб, защемило сердце, а по спине скатилась капля липкого пота.

— Не понимаю, Володя, зачем тебя вообще понесло на эту свалку, — покачала она головой.

— Были причины, — заметил я. — Юля, тебе известно, как он погиб?

— Откуда? Я же не вела расследования. Кастра только сказала, что труп Крохи был сильно обезображен и изуродован. Потом, что нашли его на самом краю полигона. Недалеко от подлеска, где обычно ночуют тамошние бомжи.

— Слушай, ты никогда не задумывалась, почему бомжи ночуют в подлеске, а не на самой свалке?

— Что мне над этим задумываться? Делать мне больше нечего, — ответила она. — Ну, наверное, в подлеске воняет все-таки меньше, чем на свалке.